Баловни судьбы

— Как насчет футбола, были интересные игры в последнее время?
— Что?
— Я говорю, были интересные матчи в последнее время?
— Понятия не имею.
— Вот как, а я думал, ты интересуешься такими вещами.
— Да как сказать...
Аннерс закурил и отметил про себя, что в пепельнице слишком много окурков. Потом пододвинул пачку Вилли.
— Кури.
Вилли оторвался от журнала и покачал головой.
— Спасибо, — сказал он, — у меня свои.
Тогда он оставил практиканта в покое и снова принялся листать газету.
Что-то непонятное, странное творилось со временем. Оно двигалось как бы толчками. То останавливалось и топталось на месте, словно не в силах двинуться дальше, то, когда о нем забывали, совершало неожиданный скачок.
Все уже у Бьёрна. Нарядно одеты, обмениваются остроумными репликами, непринужденно смеются — играют свои роли. Главное — принять спокойную, свободную позу. Безразлично какую. Но по возможности не лишенную изящества. Небрежно прислониться к дверному косяку, вздернуть уголки губ и поправить невидимые кружева на манжетах.
«Послушай, Макс, это твое нововведение — дискутировать во дворе под дождем?»
«Боже упаси, я здесь ни при чем. Это наш друг Аннерс, уж очень ему хотелось подольше подежурить и перенести отбой на более позднее время».
«На более позднее? Ну и шутник же он, однако».
Они смеются. Макс, как всегда, беззлобно и добродушно, а Йохан натянуто и снисходительно.
Восемь. И вдруг сразу десять минут девятого. Он начал читать объявления. Пропала собака, отзывается на кличку Сэм.
Что ж, можно пройтись по зданию.
В этот момент в комнате появился Бондо, остановился перед часами, внимательно посмотрел на них, взглянул на свои собственные и сверил с комнатными.
— У тебя что, часы остановились, Бондо?
Парень повернулся и с мастерством заправского актера изобразил на лице удивление.
— Черт возьми, я думал, здесь никого нет!
Вилли фыркнул. Оказывается, он был не прочь немного поразвлечься.
— Не пора ли тебе очки заказать, Бондо?
— Я и закажу. Как только внесу свою долю за проигрыватель.
Бондо ответил быстро, резко и без свой обычной примирительной улыбки. Потом снова взглянул на комнатные часы, затем на свои и, не обращая более внимания на присутствующих, вышел. Вилли снова фыркнул.
Аннерс поднялся, побродил по комнате и, чувствуя взгляд практиканта, заставил себя остановиться, поправил кружки на подносе, красиво разложил чайные ложки.
— Если хочешь, можно включить телевизор.
— Я не знаю, что идет.
Но я-то знаю. Знаю совершенно точно. Сейчас идет передача о старинном прикладном искусстве, потом репортаж о встрече какого-то политического деятеля со школьниками, а в десять минут одиннадцатого американский детектив.
Он включил телевизор и, поставив на удобном расстоянии от экрана одно из кресел, уселся в него. Появилось изображение. Молодой человек сидел за столом и держал в руках вазу, подробно и обстоятельно разъясняя, почему можно предположить, что ваза сделана в XVIII веке. Под конец он перевернул вазу вверх дном и, явно довольный собой, показал почти совсем стертое клеймо, подтверждавшее его правоту. Вилли подошел к полке и взял другой номер детского журнала, а человек на экране нагнулся, достал новый экспонат и принялся восхищаться многообразием нанесенных на этот предмет уродливых узоров и линий.
Время остановилось, потом снова совершило скачок вперед. Наступил час вечернего чаепития, началась другая программа. На экране возникла классная комната, в которой собрались смышленые детишки десяти-одиннадцати лет, пригласившие члена муниципалитета ответить на некоторые вопросы. Где-то сзади завозился Вилли, подошел к столику, взял кружку с чаем и баранку, а на экране самые смышленые из смышленых задавали вопросы. Такие, например: когда предположительно ученикам начнут платить за то, что они ходят в школу? Или: почему не спрашивают мнения детей, когда проектируют и строят игровые площадки и школы продлённого дня? Муниципальный деятель в замешательстве чистил ногти и никак не мог решить, насколько серьезно ему следует относиться ко всему происходящему и что предложить своим собеседникам в качестве гостинцев — леденцы или сигареты.
 
Потом появился новый посланец и повторил представление с часами. На этот раз Тони. Он не обладал актерскими способностями Бондо и проделал свой маневр неуверенно и неуклюже. Он тоже остановился перед часами и посмотрел на них, но кульминация номера вышла трогательно беспомощной, одновременно комичной и жалкой — хотелось не то смеяться, не то плакать. Он был похож на ребенка, которого против воли заставили произнести в пьесе несколько смешных реплик, и он на полном серьезе, наморщив лоб, боясь ошибиться, пытается выполнить свою задачу.
— Не забудь взглянуть на свои часы, Тони, — сказал Аннерс.
— Что? — сердито переспросил подросток и метнул в сторону Аннерса быстрый, то ли упрямый, то ли просительный взгляд.
— Я и не знал, что тут кто-то есть, — пробормотал он.
Аннерс засмеялся и покачал головой, чувствуя облегчение от того, что Тони вел себя так по-детски непосредственно. Вот уж действительно не очень-то умно с их стороны посылать его, хотя, может быть, они жребий тянули.
— Ты что, думал, телевизор здесь просто так работает? Давай-ка, Тони, прекрати и отправляйся отсюда.
Наверно, все-таки нужно поговорить с ребятами о фильме. Клэс ведь неглуп, да и Бондо тоже. Если заинтересовать этих двоих, все будет в порядке. Если удастся увлечь их идеей снять фильм о своей жизни, все пойдет как надо: споры, развлечение — все сразу, и в первую очередь он снова сможет наладить контакт с ребятами.
Когда они успокоятся, подумал он, и бросят разыгрывать комедию под названием «Мы обижены на Аннерса, потому что он — сволочь», когда...
И тут он понял, когда заведет разговор об этом. Конечно, во время поездки, поездки в Норвегию. Ну да, скорее всего, они поедут в Норвегию, хотя неважно куда именно. У них будет масса времени, все они окажутся в новой обстановке, им придется действовать сообща, и это поможет наладить взаимопонимание и сотрудничество. Он представил, как ребята из старшей группы в вечерних сумерках сидят за длинным столом. В толстых свитерах. А в камине разгорается пламя, распространяя тепло, и время от времени громко потрескивают березовые поленья. Тогда-то он и сможет осторожно начать разговор. Клэс внимательно посмотрит на него своими узкими глазами, затем несколько раз кивнет: «Да, черт возьми, вообще-то ты дело говоришь! Фильм о нас — это было бы здорово! Кому, как не нам, снимать такой фильм».
Наверняка с ними поедет Бьёрн, но он мешать не будет. С какой стати! Скорее, он будет доволен, что у Аннерса есть чем занять ребят, сам-то он о таких вещах обычно не думает. Что ж, очень может быть, именно во время поездки ему удастся увлечь их работой, которой и ему и ребятам хватит надолго. Можно будет даже — подожди, Аннерс, не торопись, — можно будет озвучить фильм. В таком случае придется записать звук на пленку, а для этого отремонтировать магнитофон и купить новый проигрыватель. Клэс это сразу поймет и позаботится о том, чтобы ребята поскорее внесли свою долю.
Аннерс!
Перед ним возник образ матери, она с улыбкой, осторожно трясет его за плечо. Школьный учитель ладонью, словно веером, водит у него перед глазами, а одноклассники, смеясь, оборачиваются в его сторону. Все огорчения детства вновь напомнили о себе и грозили переполнить душу.
Аннерс! Опять ты размечтался.
Они появились в десять минут одиннадцатого, как раз в тот момент, когда диктор объявил фильм. Вошли в комнату длинной вереницей, тихие и спокойные. Не спеша разобрали стулья и удобно расположились перед телевизором без обычных споров, кому где сидеть. Будто во время демонстрации фильма забыли включить звук или перемотать пленку, и в том месте, где должен быть шум, когда они врываются в комнату, гремя стульями, крича и отпуская шуточки, возникла долгая пауза. Все жевали резинку. Жевали с такой яростью, что казалось, еще чуть-чуть — и они свернут себе челюсти. И он вспомнил, как совсем недавно сказал им, что имеет странную привычку считать невоспитанными людей, жующих резинку во время разговора с ним. У Клэса была хорошая память, а в его войсках царила изумительная дисциплина.