Рискованный маскарад, или Все его маски (СИ)

— Такой сильный и стройный. Мне нравится твоя фигура: ни одного лишнего грана веса, а вот мой покойный муж был толст, как боров; это отвратительно!
Он хмурился, ревновал, когда она говорила о других мужчинах, пусть и гадости. Она должна была говорить только о нем, когда они были вместе.
О! Она любила поговорить! Поливала его своими сладкими, приторными речами. И он вяз в них, будто муха в сиропе.
— Ммм… когда ты так смотришь, я таю, — мурлыкала она. — Будто режешь взглядом. Обожаю твои глаза, такие зеленые…
Саймон стал ее рабом. Она знала все о нем, включая его настоящее имя и прошлое. Жизнь, которую он вел, только смешила ее, и она с радостью и охотно принимала то, что он приносил и дарил ей: деньги и драгоценности, прекрасно зная, что он несет ей все, что ему удавалось заработать или украсть.
…Он и не подозревал, что у нее есть еще один любовник, пока в один прекрасный вечер, когда лежал с ней в постели, дверь не распахнулась, и на пороге не возникли трое. Тот, что вошел первым, был знаком Саймону, только имя его вылетело из головы, — он иногда приезжал в особняк графа Беркшира. Это был хорошо одетый господин, невысокий и тощий, с глазами, похожими на бусины — маленькими и злыми. Позади него находились двое, вероятно, слуги, оба громилы с тупыми физиономиями, с дубинками в руках.
— Я не верил, что у тебя есть любовник, дорогая, — сказал тощий. — Ты посмела меня обмануть? Ну-ка, взглянем на твоего милого.
Баронесса взвизгнула, Саймон, как был, голый, вскочил.
— И правда смазлив, — хмыкнул тощий. — И совсем молоденький. Жалко портить личико такого красавца, но он должен поплатиться за то, что посягнул на чужое добро. Возьмите его и отделайте так, чтобы больше ни одна баба на него не позарилась.
Он отступил, а верзилы пошли на Саймона. У него был складной нож, с которым он не расставался. Однако против длинных толстых палок громил это оружие было, как игла против портняжных шил.
Он был сильным и гибким, к тому же обладал невероятной кошачьей ловкостью, принесшей ему славу в притонах Ист-Энда. Жизнь его повисла сейчас на волоске, и он сражался отчаянно и решительно. Каким-то чудом он ранил обоих слуг; он бы и с их хозяином расправился, но тот благоразумно ретировался.
На шум и крики появилась целая орава слуг баронессы. Им удалось скрутить Саймона, а его сладкоречивая любовница и слова не сказала, чтобы его отпустили. Слуги удерживали Саймона до прибытия королевских гвардейцев.
Хотя его противники остались в живых, суд был скорым и суровым. Баронесса на суде плакала и божилась, что во всем виновен Саймон, что он вор и залез к ней в спальню, чтобы украсть ее драгоценности.
Эта ложь дотоле обожаемой женщины была как вонзившийся в сердце нож. Саймона приговорили к десяти годам каторги в Виргинии. В тюрьме, дожидаясь высылки за океан, он наслушался многих других историй, связанных с женщинами. И осознал: все они по сути своей вероломны и лживы, и ни одной верить нельзя.
Все, что пережил дальше Саймон, было из-за красивой и хитрой сучки — ужасное путешествие в трюме переполненного каторжанами корабля, в кандалах, в вони, грязи и сырости. Затем — год в невыносимых условиях на плантациях в Джеймстауне, откуда, казалось, некуда бежать. Бич надсмотрщика, палящее солнце, лихорадка, изнурительная однообразная работа с рассвета до заката…
Кормили каторжан отвратительным пойлом, от которого отвернулись бы даже голодные свиньи. А следы на его теле после пребывания в колонии останутся навсегда — шрамы на спине, на запястьях и лодыжках, говорящие любому, кто их увидит: вот опасный преступник и каторжник. Именно тогда под палящими лучами солнца Саймон обзавелся темным загаром, который, казалось, въелся в его кожу навеки.
Впрочем, портрету последнего отпрыска графов Беркшир всё равно не красоваться в галерее предков, — так стоит ли так уж переживать за перенесенные унижения и издевательства, за исполосованную плетью спину и следы от кандалов на руках и ногах?
Тогда Саймону удалось освободиться от цепей и совершить побег. Более того — он обокрал своего хозяина, вытащил из сейфа, где тот хранил свои сбережения, деньги, и на них купил себе место на корабле, плывущем в Европу. Так получилось, что на этом обратном пути Саймон полюбил море, — и решил попробовать себя в качестве матроса. И остался на судне на целых шесть лет, под конец даже сделавшись помощником капитана.
 
Однако, Саймон всегда помнил главное — он поклялся отомстить, и обязан был выполнить свой обет.
Он вернулся в Англию — и узнал, что лорд Корби оставил свой пост и уехал из Лондона в провинцию. Значит, туда же должен был последовать и мститель.
Лорд жил очень уединенно, никуда не выезжая. Но его поместье тщательно охранялось. Весь последний год, уже став атаманом Джеком Громом, Саймон пытался найти подходы к особняку своего врага. Но люди лорда были преданны хозяину, собаки, охранявшие парк вокруг дома ночами, огромны и злы, а сторожа неподкупны.
Мстителю оставалось надеяться только на то, что лорд-затворник когда-нибудь все же покинет свое поместье, а пока — пока Саймон был Джеком Громом, неуловимым разбойником, за голову которого было обещано крупное вознаграждение. Женщины появлялись в его жизни довольно часто, но все это были краткие, похожие на случки, встречи, не затрагивавшие ни сердца, ни души. Саймон не хотел этого чувства под названием любовь, оно причиняло боль, превращало в раба… Впрочем, он был уверен, что теперь достаточно хорошо контролирует себя, и не поддастся на женские чары, как бы красива ни была женщина.
ГЛАВА 4
Ева шла в библиотеку, чтобы положить на место книгу и взять другую. Чтение и любимая музыка — эти две вещи хоть немного отвлекали ее от горьких мыслей и мучительных сомнений.
Правильно ли она поступила, дав согласие на брак с герцогом Рокуэллом? Мать, конечно, была счастлива; зато отец, позвав Еву к себе, очень серьезно поговорил с нею, настаивая на том, чтобы она всё хорошо обдумала, прежде чем принять такое важное для всей своей будущей жизни решение.
Лорд, безусловно, видел и замечал многое: в том числе, что дочь не питает никаких теплых чувств к выбранному жениху. И это печалило и тревожило его.
Еве не без труда удалось рассеять сомнения отца. Те аргументы, которые казались неотразимыми для леди Корби: титул, связи, знатность жениха — не имели в глазах лорда Корби такой важности. Ему хотелось одного: чтобы дочь была счастлива; а как она сможет стать таковою без любви или хотя бы уважения к супругу?
Возможно, Ева одна не смогла бы убедить отца. Но ее спасло появление матери, которая бросилась на защиту решения Евы, как опытный солдат на подмогу осажденной крепости. Сколько девушек выходит замуж не по зову сердца, а по решению родителей? И ничего, живут прекрасно и очень даже счастливы! Любовь и уважение приходят позднее, для этого достаточно времени после венчания. А муж Еве необходим, и немедленно — особенно после того, что случилось… И о чем не следует вспоминать.
Ева поддакивала матери, стараясь не смотреть в грустное лицо отца. Оно становилось все мрачнее по мере того, как леди Корби приводила все новые и новые доводы в пользу брака с герцогом, и дочь безропотно соглашалась с ней во всем. Наконец, лорд взмахом руки отпустил их обеих, и Ева вздохнула с облегчением…
Но каждую ночь ей снились дурные сны, а однажды она даже проснулась от собственного крика: ей приснилось ужасное искаженное ненавистью лицо мужа, с седою всклокоченной бородой и неистово сверкающими светлыми глазами.
…Ева была уже на пороге библиотеки, когда оттуда послышались голоса. Она узнала их: это были ее отец и мать. Кажется, они обсуждали список гостей. Ева затопталась на месте, не зная, двигаться ли вперед или повернуть назад.
Голос отца недовольно говорил:
— Зачем вы пригласили баронессу Финчли? Вы же знаете, я ее видеть не могу.
— Гвендолин моя кузина, — отвечала мать. — И единственная близкая родственница.