Улей (СИ)

Не оборачивается. Не прекращает конспектировать.
— Подмена улик и показаний.
— Административный надзор?
— Присутствует. А что?
— Предлагаю прогуляться по злачным местам. Сможешь что-то придумать?
Исаева поднимает голову и отрывает ручку от тетради, но так и не поворачивается. Долго смотрит вперед, на экспрессивно размахивающего руками преподавателя.
— Смогу. Только не забывай, моя очередь выстраивать события.
— Состыкуем.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍
  
19
 
Вечером встречаются в районе Молдаванки [24], у дворика под номером двадцать шесть на улице Мясоедовской. Ева прячет озябшие пальцы в карманах объемной куртки и, поддаваясь влиянию колоритной атмосферы района, тихо напевает слова знакомой каждому одесситу песни.
— Есть у нас в районе Молдаванки улица обычная, друзья. Старенькие дворники подметают дворики, чтоб сияла улица моя. Улица, улица, улица родная. Мясоедовская улица моя.
— Никак не думал, что ты тяготеешь к подобному репертуару, — сухо комментирует подоспевший Титов.
— Тяготеет дедушка. А я — так, лишь потворствую.
— Ну-ну… — мимоходом хмыкает он. — Пойдем уже.
Адам надвигает шапку ниже и проходит вперед, внутрь дворика. Ева крадется за ним следом. Рассматривает обветшалые оконные ставни, развешанное по двору белье, старую виноградную лозу и цветные лестницы, ведущие прямо к парадным дверям квартир.
— Здесь как будто время остановилось, — завороженно выдыхает она.
— Как будто.
Ускоряя шаг, равняется с Титовым и слегка скашивает взгляд в его сторону.
— Расскажешь мне, почему мы здесь?
Он кивает.
— Я едва не упустил одну важную деталь. Мой отец, то есть человек, которого я всю жизнь считал таковым, никогда не говорил о месте, где он родился и вырос. Я даже не знал — в Одессе ли это произошло. Пока не заглянул в его паспорт.
— Значит, здесь? На Мясоедовской? — спрашивает Ева и задумчиво кивает головой. — Все встает на свои места. Моя мать со Старопортофранковской, недалеко отсюда. Вероятно, они знакомы с детства.
Приставляя палец к губам, Титов крадется в направлении зеленой расшатанной лестнице.
— Сейчас веди себя тихо, Исаева.
Соглашается, но не следует его указаниям. Высокий писк беспощадно рассекает дремотную тишину двора. Шумно разлетаются по сторонам потревоженные скворцы. Лает рвущаяся с цепи псина.
— Что с тобой? — шипит Титов.
— Ко мне кто-то прикоснулся…
Нашарив в кармане смартфон, парень освещает небольшой участок дворика под их ногами и грубо матерится.
— Это всего-навсего коты, — раздраженно поясняет зажмурившейся Еве.
Она открывает один глаз. Затем, медленно, второй. И выдыхает.
— Почему их так много?
— Как маленькая, ей Богу! — раздражается Адам.
— Ой-ой! Прям уж! Хотела бы я видеть тебя в подобной ситуации.
— А ведь я так и знал, что ты все погубишь.
— Знал, и все равно без меня не попытался справиться!
— Мне было скучно, Эва.
— Перестань коверкать мое имя, иначе я за себя не отвечаю!
— А то ты обычно отвечаешь.
Продолжая препираться, едва не сталкиваются лбами. Как вдруг над их головами раздается жуткий скрип и лязг отворяемой двустворчатой двери. Отпрянув друг от друга, поднимают головы вверх и замечают возникшую на лестничной площадке древнюю косматую старуху.
С ружьем в руках.
— Пи*дец, — в унисон выдыхают, уставившись в двуствольное дуло.
— Стоять! Кто такие?
Адам слегка выступает вперед, рефлекторно выставляя перед собой раскрытые ладони.
— Мы пришли с мирной целью.
Не успевает он сделать еще один шаг, как старуха, угрожающе сотрясая ружьем, зычно выкрикивает:
— Стой на месте, сказала! Стрелять буду.
— Чудно, — недовольно соглашается парень. — Стою.
— И приятель твой! Стой, кому говорю? — орет притискивающейся к боку Адама Еве.
— Простите, но мы действительно ничего дурного не собирались делать…
— Девка, что ли? Шо же вам неймется-то? Таки не весна! Зима на носу… А все шныряете по уважаемым дворам.
— Вовсе нет. Мы здесь не за этим!
— Ой, только не морочьте мне то место, где спина заканчивает свое благородное название.
Старуха тянется рукой к стене. Раздается сухой щелчок, и дворик освещает тусклый свет фонарей.
Оба «заложника» щурятся, но остаются неподвижными.
— Господь, мой Бог! Руслан? Ты ли? Господь всемогущий!
Вопреки слабым протестам Евы, Адам резко бросается вперед. Взбегает по древней, осыпающейся ржавчиной, лестнице вверх и подходит к старухе настолько близко, что упирается грудью в ствол ружья.
— Адам, — напряженным голосом зовет его Ева. — Сейчас же спускайся вниз.
Титов не отвечает ей. Смотрит в изучающие его выцветавшие голубые глаза старухи и ждет ее дальнейших действий.
Но в ее глазах вдруг возникает разочарование. А после — облегчение.
— Уходи с Богом, сынок, — тихо произносит она, опуская ружье и упираясь им в деревянный настил.
Титов недовольно сжимает челюсти и отрицательно качает головой.
‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ты назвала меня Русланом. Почему?
— Обозналась. Старая стала, — тон ее голоса становится бесцветным и рыхлым. — Поди вон, сказала. Пока у меня сердце не расшалилось.
— Ответь мне.
— Не береди старые раны, окаянный, — со скрипучим хрипом вздыхает. — Ступай.
— Адам, — снова окликает его Ева. — Я думаю, нам стоит вернуться в другой раз.
— Подожди, Ева, — раздраженно отмахивается Титов. И снова обращается к старухе. — Я уйду, если ты ответишь на мой вопрос. А нет, так можешь стрелять.
Старуха смеряет его долгим неприязненным взглядом и усмехается жутковатой улыбкой.
— Так и быть, гой [25]. Повтори свой вопрос.
— Кого я тебе напомнил?
— Обозналась я, — повторяет она, пряча в светлых глазах тени печали. — Не ходит более тот человек среди живых. Не может здесь появиться. И глаза твои темные. У Русланчика моего голубые… были.
— А фамилия, какая у него была?
— Проклятая. Проклятого происхождения он был, — сварливо выпаливает старуха. Обратно вздыхает. И выдает ожидаемую и все-таки взрывную информацию. — Титов он был. Руслан Дмитриевич Титов, царство ему небесное.
— Дмитриевич? Но у Дмитрия Ивановича Титова…
— Было три сына, — ее слова резки, практически грубы. — А теперь уходи. Нечего тебе здесь больше делать. Ступай!
Только Адам не способен пошевелиться.
«Руслан Дмитриевич Титов».
«Не ходит более среди живых».
«Царство ему небесное…»
«Три сына…»
Парадоксально, но теперь он не знает, в какие отсеки мозга заткнуть эту информацию. Как использовать? Как?
Его биологический отец мертв.
Как давно? Если Адам помнит лишь фиктивного отца, значит ли, что настоящий погиб до его рождения? И как он погиб?
«Проклятого происхождения он был».
Как это понимать?
Продолжает стоять, пока громкий лязг захлопывающей двери не вырывает его из цепких лап напряженного мыслительного процесса.
Старуха исчезла.
— Пора уходить, Адам, — тихо говорит Ева и тянет его за рукав куртки.
К припаркованному BMW Титова идут молча. Разбавляя вечернюю тишину лишь тяжелым дыханием и громким стуком ботинков по примерзшей каменной кладке.
Поразительно, но Адама абсолютно не задевает то, что Исаева прожила с ним все эти неприятные моменты. Он благодарен ей за тишину. За редкое, с ее стороны, молчание.
Но…
Спустя какое-то время, ощущая полнейшее опустошение, Титов хочет забыться. И собирается использовать для этого Еву. Стремится разбавить парализующую реальность ее хмельным содержанием.