Боярышня Евдокия 4 (СИ)

Из личного у Мотьки было только одно : боярин Овин приехал в Москву вслед за князем, навестил будущую невестку, подтвердил, что жена и сын приедут зимой. Боярин Савва к этому времени уже отбыл на службу, так что Овина встречала Мотина мачеха и сильно впечатлилась. 
Дуня смотрела на сияющую подругу и радовалась за неё. Не всё так страшно оказалось, как ей думалось раньше. Может, мачеха и хотела бы Мотьку подмять под себя, но сообразила, что дружить с ней выгодней.
  
Наговорившись с подругой, Евдокия вернулась в дом и попыталась расспросить сестру о её житье-бытье, но та была занята предсвадебной суетой. Поиграв с повзрослевшим, но не особо выросшим поросенком, Дуня помчалась ловить княжича.
Ей удалось застать Ивана Иваныча во дворе бумажной мануфактуры, и вот там-то она передала ему подготовленные кошачьи сплетни для печати, а потом закидала вопросами о его делах.
Княжич с удовольствием поделился новостью, что отец заставил казначея пересчитать взятые налоги в этом году, потому что одна Москва выдала столько, сколько ранее собирали со всего княжества, а тут ещё две бывшие республики добавили. Казначей готов был сколько угодно пересчитывать, чтобы заново переживать столь сладкие эмоции.
— Отец теперь с лёгким сердцем займется проверкой стен городов и их укреплением, — возбуждённо рассказывал княжич. — Князь Казимир раздражён нашим усилением и надо быть готовыми, чтобы дать ему отпор.
Дуня одобрительно закивала. Она была приятно удивлена, что появившиеся свободные деньги князь сразу же бросил на обустройство княжества. Обычно перво-наперво он тратился на дружину и стройку в Кремле, а тут о пограничных городах озаботился.
— А ещё сейчас идут переговоры с ростовскими князьями о продаже второй половины их княжества, — хвастал Иван Иваныч.
— Ой, а я думала, что там наш наместник сидит и всем заправляет!
— Он правит Сретенской половиной, — наставительно поправил её княжич. — Борисоглебская все ещё под рукой Ивана Ивановича Долгого.
— Точно, — вспомнила Дуня наставления Кошкиной.
— Так вот, князь Долгий не против получить выкуп за оставшуюся часть ростовского княжества — и тогда оно полностью станет нашим!
— Ух ты, здорово! Всегда бы так, тихо-мирно без потрясений.
Княжич грустно улыбнулся, вспомнив разговор матери с отцом. Она просила его не давить на её младшего брата, правящего Тверью. Напомнила ему, что Михаил охотно поддержал его в походе на Новгород и обещал впредь быть другом, но отец лишь серчал на её уговоры.
Самому Ивану Ивановичу нравился дядя Михаил. Тверской князь был всего на пять лет старше его и их общение было лёгким. Отец же просил Ивана не привязываться сердцем ни к одному из дядьёв.
А всё из-за того, что он считал, что главной бедой Руси было её дробление на множество княжеств и постоянная перетасовка князей, когда кто-либо умирал. Это необходимо было исправить, но никто не решался взять на себя сей груз. Тот же Михаил в будущем мог стать прекрасным правителем, но у него не хватит твёрдости духа, чтобы прижать многочисленную родню и наново объединить земли под единую руку, как было встарь.
Иван Иваныч был достаточно взрослым, чтобы понимать всю сложность ситуации. И он видел, что все князья понимают, к чему привело и продолжает вести дробление земель. Понимают, но никто из них не отказался от своих земель добровольно. Наоборот, все упорно продолжают делить свои княжества между наследниками, оставляя потомкам всё меньше и меньше земли. Уже давно есть князья, правящие одной деревней.
Княжич соглашался с отцом, что нужно твердо и последовательно собирать земли воедино, но когда он видел таких князей, как Михаил, то колебался. Мамин брат был умным, честным, а княжество его сильным. Княжичу не хотелось враждовать с Михаилом и тверичанами. Или взять братьев отца. Их любят и уважают в своих княжествах, но отец постоянно опасается подвоха от них. Особенно от средних братьев.
Иван Иваныч вспомнил, как именно дядья привели свои дружины под стены Москвы, чтобы спросить за бабушку, княгиню Марию Ярославну [1]. Им хотелось крови, а не получив её, князья разорили окрестности.
Мама попыталась оправдать их, сказала, что меж князьями так принято, а иначе урон чести. Но княжичу больше запомнились слова отца, сказавшего, что он положит жизнь на то, чтобы больше ни один князек не смог в угоду своим обидам привести на их землю врагов или выместить злость на простых людях силами своей дружины. Иван Иваныч тогда думал, что отец займется усилением своей вотчины, но всё оказалось серьёзнее.
— Иван Иваныч, о чём твои думы? — мягко спросила Дуня.
— Да… так… обо всём.
— Может подсказать чего? Ты же знаешь, одна голова хорошо…
— …а две лучше, — хмыкнул княжич. — Но мне пока моей головы хватает.
С трудом оставив тяжёлые думы о лишних князьях, Иван Иваныч продолжил:
— Я хотел тебе сказать, что поставил в своем имении печи для обжига царских кирпичей. Отцу это понравилось, и он велел распространить это дело по всем местам, где есть подходящая глина. Я сказал ему, что это ты нас с бояричами научила.
— Только не говори, что поручаешь мне этим заняться, — отшатнулась Дуня.
— Не, — засмеялся княжич, — без тебя найдутся желающие, а тебе велено передать воз сёмушки к свадьбе Маши и Семёна. Нам сёмгу из Соловецкого монастыря везут. Примешь подарок или откажешься?
— Что за вопросы? Конечно, приму, — воскликнула Дуня и низко поклонилась. — Не забудь передать, что я кланялась и можешь поцеловать отца. Уж очень я люблю эту рыбку!
— Маме скажу, чтобы она передала твои лобзания, — засмеялся Иван Иваныч. 
  
Глава 7. 
 
Дуня совсем упустила из виду, что предсвадебный девичник длится не один день, не два, а неделю. И почти все эти дни Маша рыдала!
— Я сойду с ума, — жаловалась Дуняша ключнице на непрекращающийся слезоразлив, но та лишь улыбалась, потому что всё шло по правилам.
В первый раз сестра напугала Евдокию слезами, когда села на лавочку и начала подвывать на глазах у отца с матерью. Дуня тогда подумала, что родители отменили свадьбу или Семён умер.
Была ещё мысль, что мини пига под нож пустили, но тот вовремя похрюкал, прячась под Машиными юбками и не поддержал эту версию.
Оказалось, что сестра прощается с красотой. Покрутив у виска пальцем, Дуня ушла, но дом заполонили Машкины подружки и рёв продолжился. Они сидели на виду у всех, перебирали куклы, ленточки, крашеную шерсть — и горевали.
— Тьфу на вас! — крикнула им в окошко Дуня и спряталась в своей светёлке.
Одним днём девицы-красавицы не ограничились, и несколько дней подряд перебирали сундуки с милой девичьему сердцу всякой всячиной — и плакали.
Когда душераздирающие стенания прекратились, и Дуня обрадовалась тишине, пожаловали дружки жениха. Некоторые даже не дождались открытия ворот, сиганули через ограду, чем повеселили девчонок, ходящих все эти дни в гости к Маше как на работу.
Вот тут Дуне стало интересно, потому что начался громогласный торг за Машкину косу. Дуняшка в предвкушении скандала отчего-то подумала, что Машка решила сделать себе короткую стрижку, но оказалось, что речь шла о расплетании косы.
Молодежь азартно поторговалась, после чего сестра запела обрядовую песню. Все заслушались :  у Маши был красивый и сильный голос. 
Дуня думала, что уже всё, потому как на кухне всё жарилось-парилось, чтобы быть выставленным на свадебном пиру, но нет! Неугомонные девчонки разбудили младшую Доронину на рассвете и пришлось ей вместе с ними идти топить баню.
  
Пока возились с баней двор заполонили приехавшие родственники и заготовленная еда оказалась кстати. Соломония Евстахиевна привезла всю псковскую родню и сразу стало шумно. Девочки бросились помогать топить, а остальные сели за стол. Но не успели обменяться новостями, как вновь прибыли гости. Игуменья Анастасия с сестрой Аграфеной приехали благословить Машеньку. Посидев немного вместе со всеми, они отправились по своим делам.