Братство. ДМБ 1996

Я пихнул ногой Шустрого под столом, а военный следователь достал из кожаной папки фото от «полароида».
Вот уже знал, кто там будет. Так и вышло. На снимке тот самый снайпер, якобы «журналист», который приехал в Чечню, вот только совсем не для репортажей.
Он приехал убивать из своей навороченной снайперской винтовки. За деньги или за идею – неважно. Стрелять он умел, замочил многих.
  
Не из-за этого ли тогда сел Шустрый? Может, он тогда взял вину на себя за всех?
Надо выяснять, каким образом следак дошёл до нас, что выяснил, и решить, как отбиваться.
 
Глава 4
 
– Видел такого? – спросил следак, внимательно глядя на Шустрого.
Снимок взял я и присмотрелся к мужику в костюме. Здесь он выглядит важно, в рубашке, с фотокамерой на груди и значком «Press», который болтался на синем шнурке. Тот самый, видать, значок, который он нам показывал.
– А должен? – я перевернул снимок и прочитал, что написано сзади.
«Янис Плаудис». Нам он не представлялся и вообще пытался строить из себя русского, тем более, акцент у него был не особо сильный, хоть и заметный, говорил на русском он отлично. Но когда случайно произнёс, что латыш, Самовар сразу спросил: «Латышский стрелок?»
В шутку, конечно, но нам вдруг стало не смешно, мы переглянулись и решили проверить ту сумку. Ну а дальше – дело техники. Если бы не это – стрелял бы он нас дальше.
И всё же, как следак на нас вышел? Левых рядом тогда не было, только наш взвод, а в живых из него остались только мы всемером из Тихоборска. Да, кто-то из погибших мог сказать, что нашли снайпера, а он выпрыгнул с гранатой из окна, как тогда было принято говорить в таких случаях. Ещё кто-то мог это увидеть или найти тело.
Но тут ключевое – докажи. Если будем сами стоять на своём, уедет следователь с пустыми руками. Иначе будет так, будто тот снайпер достал нас из могилы.
Поэтому надо делать так, как договорились тогда – не видели, не слышали, не знаем. Если сочинять – подловит на неточностях, вдруг кто сказал про гранату.
– А ты-то почему отвечаешь? – Ерёмин посмотрел на меня исподлобья.
– А что, мои показания не нужны? – я усмехнулся. – Я в твоём списке разве не значусь? Ну проверь – Старицкий.
Всё равно бы он ко мне пришёл, а я не хочу, чтобы он беспокоил отца. Следак нахмурился, но полез в записную книжку, а я зыркнул в сторону опавшего Шустрого.
Лишь бы ничего не сказанул. Должен понимать, чем это чревато.
Потому что, если это всплывёт, нам никогда не поверят.
– А, Старицкий, я к тебе после хотел идти, – Ерёмин засмеялся. – Ну, значит, не придётся тащиться к тебе. Остальных, может, выдернете ко мне? Ваш взвод, ну и кто с других подразделений служил и здесь живёт.
– Мы всех и не знаем, – я передал снимок Шустрому. – В курсе только, что в десанте был парень из параллельного класса, но он погиб. И ещё в пятой роте был мой сосед, но он раньше вернулся, по ранению.
– Самострел? – следак хитро посмотрел на меня.
– А мне-то откуда знать? Там пули отовсюду летели.
Вообще-то да, тот тип сам стрелял себе в ногу, чтобы его комиссовали, и это обсуждали, потому что он стрельнул не туда, куда нужно. Не суть, пусть следак сам выясняет.
– Других не знаем, там не пересекались, – продолжил я. – Так-то много кто возвращался.
– Ну, вообще-то, да, вы же махра, пехота, а остальные здесь из других родов войск, – следак посмотрел на Шустрого. – Ну? А ты видел?
– Не видел, – Шустрый вернул снимок на стол.
– Вообще, никаких иностранцев не видали? – Ерёмин закинул фотку в кожаную папку.
– Видали. Комиссии ОБСЕ постоянно крутились, – сказал я. – Там какие-то французы сидели, платочками носы закрывали. И немец был, он с нами сигаретами делился.
– Негры ещё были у дудаевцев, – вспомнил Шустрый. – Ходили с автоматами. Но это наёмники, типа, им баксами платили. Арабы были всякие, ещё какие-то афганцы приехали. Туда кто только не ездил.
– Много кто был, – подтвердил я. – А что этому журналисту дома не сиделось?
– Репортаж делал, – следователь достал пачку «Балканской звезды» из кармана и посмотрел на Шустрого. Тот кивнул и бросил ему коробок спичек. – О нарушении прав человека.
– Во как, – я хмыкнул. – Там много кто туда приезжал, расследовать это, чтобы потом по телевизору показать. Нарушение прав человека, говоришь? Вот только нас-то они за людей не считали, представь себе, майор.
– Там вообще история была – у меня тётка до войны в Грозном жила, – вспомнил Шустрый. – Квартиру продала за копейки, да и то сбежала до того, как заплатили, а то грозили убить. Сейчас в деревне живёт.
– И к чему это? – следак нахмурился и подкурил сигарету.
– Так пришла она в Москве в офис каких-то правозащитников, – он подумал и добавил с усмешкой: – левозащитников, в натуре. И типа, спрашивает, разве не полагается компенсация за это? В суд, может, подать, обещали же возместить. А те ей ответили – так это же вы на них напали, зачем вам помогать? Беженцам с Кавказа надо помогать, а не вам. Вот так-то. Будто тётка моя нападала. И будто она не беженец.
Шустрый нагло взял сигаретку из пачки следака.
Тот внимательно на нас посмотрел. Взгляд немного изменился, стал чуть спокойнее. Но всё же… что-то в нём было недоброе, хитрое, выпытывающее.
– Ну, слушайте, парни, – сказал Ерёмин спокойнее. – Давайте по чесноку. Ну, сами понимаете, спустили нам сверху разнарядку, собрали группу для расследования таких преступлений. Ну а типчик этот, – он ткнул пальцем в папку, – в Латвии при Союзе жил. Спортсмен, биатлонист, но свалил за бугор в Англию, когда сборная на соревнования выезжала. А сейчас модно стало приезжать оттуда и всех учить, как жить правильно.
– Вот по ящику показывают таких постоянно, – закивал Шустрый.
– Ну, убили его, это все понимают, – Ерёмин откинулся чуть назад, прислонившись спиной к стене. – Был я сам в Грозном весной, ещё там когда наши стояли, поспрашивал. Потом, когда вывод войск был, не до этого стало, а сейчас снова вспомнили. Но тут уж поймите, работать надо.
– Кто же спорит, – произнёс я, изучая его.
– Тут же, понимаете, никого за это подтягивать не будут, война же всё-таки шла. Может, его шальной пулей задело или осколком? Или вообще боевики расстреляли. Никто же вас не винит. Но знать надо. Может, он вообще шпионил? Тогда даже награду дадут, что такого шпиона замочили. Я же знаю, пацаны, через что вы там прошли. Сам в командировки ездил, пару раз обстреляли. И вот, вы вернулись, молодые, здоровые, вся жизнь впереди.
Ерёмин заулыбался.
– А что там было – там и осталось. Просто, чтобы совесть очистить, чтобы родственники уже похоронили его и успокоились. Ну, намекните, где там трупак его может лежать, я отпишу, что убит боевиками, и забудем на этом. Пусть англичане сами потом с Ичкерией договариваются, раз вась-вась друг с другом, чтобы тело им вернули. А я уже домой, наконец, уеду.
Говорил он так складно, спокойно, на равных, без напора, как было поначалу. Как хороший приятель, который хочет помочь.
И я бы купился, будь мне двадцать лет.
Но не сейчас.
Сейчас-то я вижу, чего он добивается – чтобы раскололились. Я наклонился вперёд и ощутимо ткнул Шустрого ногой под столом, чтобы молчал. А то по лицу видно, что он поверил и был готов сказать.
– Если бы знали – подсказали, товарищ майор, – произнёс я таким же доверительным голосом. – Но пойми – война там шла, мёртвых там немерено было. Даже те, кто Афган прошёл, охренели. И рассматривать, кто там валяется, нам было некогда. Самим бы выжить.
– Ладно, – следак полез в карман и достал пейджер, чтобы проверить сообщение. – Если что – вызову повесткой, под протокол показания дадите, – он поднялся.
  
– Не вопрос, – я кивнул.
Но ведь этот следователь обойдёт всех. Царевич не сдаст, Газон тем более, ну а Самовар достаточно умный, чтобы распознать такую манипуляцию. А вот Шопена или Халяву следак разговорить может.