На самом деле (СИ)
— Постой, — удивился Андрей. — Запретили сочинения Филиппенко? Ты о чем? Его лженаучные бредни, кажется, никогда не были в почете: ни сейчас, ни при президентах?
— Ё-моё, Андрей, когда ты начнешь следить за общественной жизнью⁉ — накинулся на него аспирант. — Вроде и диссертацию защитил, уже можно поинтересоваться, что в стране творится!
— Ближе к делу.
— Филиппенко больше не занимается лженаукой! Он выпустил настоящее историческое исследование, в котором развенчал славянофильскую ахинею! Да-да, не удивляйся: выпустил. Написал и смог опубликовать, несмотря на тюремное заключение!..
— Вообще-то, это мой диссер, — перебил Андрей.
Иван отмахнулся:
— Брось свои шуточки! Мы ошибались в Филиппенко! Это настоящий мыслитель, настоящий борец за правду! Он опубликовал разоблачительную прокламацию о царском режиме. Неделю назад по предложению боярской Думы Дмитрий запретил эти сочинения. Вчера «Даждьбожичи» сожгли их в прямом эфире на Красной площади: если б дали электричество, то я бы посмотрел! Говорят, Филиппенко впаяют новый срок, как будто одного ему мало!
— Значит, ты теперь против царя. «Славянофильская ахинея»?
— А как еще это можно назвать, Андрей⁈ Разве кто-то из здравомыслящих людей еще поддерживает Лжедмитрия с его национализмом⁈
— Но не так давно ты сам носился по универу, призывая окружающих пикетировать американское консульство и защищать национальную самость!
— Я? — изумился Иван.
— Ну конечно.
— Не помню.
— Как не помнишь⁈ Мы встретились прошлой осенью возле ученого совета, я ходил отдавать свои документы.
— Да что за ерунду ты несешь⁉
— Неужели у тебя такая короткая память?
— Да ну тебя к черту! — снова взорвался Иван. — Хватит грузить меня всякой белибердой! Лучше приходи на демонстрацию в понедельник, вот что я тебе скажу, приятель!
— Ты что-то нервный в последнее время, — заметил Андрей.
— Будешь тут нервный! С работы уволили.
— Надсмотрщики над продвигателями больше не в чести?
— Моя должность называлась «супервайзер над промоутерами», Андрей! Выражайся по-человечески!.. И кстати… Ведь ты не куришь?
— Не курю.
— Продай талоны на сигареты!
Карточную систему ввели с первого сентября: разоривший страну царь утверждал, что уравнительная дележка по нормативу соответствует духу русской соборности. С Иваном в первую же декаду произошло несчастье: мать, не посоветовавшись, решив, что помогает сыну избавляться от вредной привычки, обменяла его сигаретные талоны на два килограмма чечевицы. Именно в этом крылась причина повышенной нервозности аспиранта.
— За пятнадцать «димочек» сговоримся?
— Ассигнаций не приемлю! Эта бумага скоро ничего не будет стоить. Только натуральный обмен! — деловито отозвался Андрей.
— Ладно! — вздохнул Ваня. — Сколько банок земляничного варенья тебя устроят?
Пять минут спустя, устроившись в самом укромном уголке университета — на верхней площадке боковой лестницы, почти все входы на которую (как и вообще почти все выстроенные на случай пожара коммуникации в России) были закрыты, — Андрей звонил Анне. Он не знал, чего хотел больше: поделиться новостями или просто услышать ее голос. Предварительно посмотрел на часы: Анна в школе, но сейчас как раз время большой перемены.
— Ты уверена, что мы были правы, когда выпускали агитку от имени Филиппенко?
— А что?
— Ее и мою диссертацию приговорили к аутодафе.
— Замечательно! Можешь считать себя Мартином Лютером и Яном Гусом в одном лице! — воскликнула молодая учительница.
— Книг Лютера не сжигали. Он сам сжег папскую буллу, отлучившую его от церкви. А Гус сгорел вместе со своими книгами. Не хочется оказаться на его месте.
— Тогда ты будешь автором чего-нибудь из того, что сжигали фашисты в 1933 году. Кого выбираешь: Маркса, Энгельса, Фрейда, Ремарка или этого, как его, Каутского?
— Говорят, что Филиппенко собираются пришить новый срок за публикацию подстрекательских сочинений! А что, если выяснится, что это не он? Тогда и типографии… да что там, всему университету не поздоровится! Получается, я подставил коллег!
— Не гони волну, до этого далеко. И потом, ты же историк. Ты же понимаешь, что запрет — лучшая реклама для любого сочинения!
— Ну да… — Андрей улыбнулся. Его утешали не столько слова Сарафановой, сколько ее участие.
— Правда на нашей стороне! — продолжала Анна. — Ты же помнишь, что сказал Жан-Жак Руссо, когда парижский парламент постановил сжечь его сочинение? Что повторил герой Французской революции Камилл Демулен, когда Якобинский клуб решил сделать то же с номерами его газеты?
— «Сжечь — не значит ответить», — процитировал Филиппенко. — Демулена гильотинировали.
Школьный гул на другом конце провода неожиданно взорвался криком и визгом.
— Я перезвоню, — сказала Анна.
Андрей положил трубку и присел на ступени. Что теперь будет? Ему было, конечно, страшно за себя, за работников издательства, которые так самоотверженно поддержали его, подготовив агитку к печати всего за неделю. Получалось, он всех подставил. Подставил даже несчастного лжеисторика, прикрывшись его именем, пусть и из благих побуждений. Неужели ему действительно увеличат срок? Ваня говорил, что Филиппенко грозит пожизненное. Андрей ему сочувствовал, ненависть к лжеисторику исчезла. Пусть бы он и дальше кропал свои мутные сочинения, лишь бы в стране наступил порядок.
Зазвонил телефон.
— Поздравляю! — произнесла Анна серьезно. — Десятиклассник принес в школу твою брошюру. Его отправили к завучу. Агитация действует, милый! Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!
— Надеюсь, что мальчик не пострадает… — пробормотал новоявленный манипулятор народными массами.
Преподаватели, собравшиеся на кафедре истории России, столпились вокруг стола, на котором был водружен примус. Под него на всякий случай, чтобы не испортить мебель, подложили чью-то курсовую работу. В углу, где стоял бесполезный теперь электрочайник, к цистерне с покупной водой добавилась емкость с керосином.
— Зажигать? — спросил Арсений Алексеевич.
— Погоди! — прервал Крапивин. — Горелку не прогрели.
— А что сначала делать: накачивать или подачу топлива открывать? — спросила Инна Станиславовна, специалист по Древней Греции. В руках она держала железный чайник с водой.
— Керосина сначала налить! Хе-хе-хе! — сострил Павел Петрович, занимавшийся Мэйдзи Исин и японским милитаризмом.
— Сначала накачать! — подал голос Виктор Николаевич. — Андрюша, заходите!
Андрей, стоявший в дверях, раскланялся со всеми, снял куртку, повесил ее на крючок.
— Точно накачивать? — уточнил Арсений Алексеевич.
— Точно! — усмехнулся Виктор Николаевич. — Мы дома уже месяц примусом пользуемся. Удобнее, чем буржуйка.
— Как можно не поверить специалисту по советской культуре военного времени! — улыбнулась единственная в компании дама.
— Да, кстати! — обрадовался Павел Петрович, продолжая беспричинно веселиться. — Может быть, дадите еще какие-нибудь рекомендации по устроению быта в переходный период? Что писал журнал «Работница» за 1941 год, а? Например, насчет экономии керосина, хе-хе-хе?
— Ну, про то, что соленая вода закипает медленнее пресной и требует больше топлива, вы наверняка знаете, — пожал плечами Виктор Николаевич. — И про то, что каша может дойти, если завернуть кастрюлю в одеяло, тоже. А что еще?.. Не знаю. Семилинейная лампа экономнее пятнадцатилинейной.
— А лучина экономнее обеих! — добавил Крапивин. — Мы теперь каждый вечер сидим при лучине!
— Если бы я знал, что исторические знания могут пригодиться в жизни, хе-хе-хе… то тоже… хе-хе-хе… занялся бы советским бытом!
— У Виктора Николаевича самая полезная специализация из нас всех!
— Надеюсь, до того времени, когда в ход пойдут навыки древних греков, мы все-таки не доживем!
С тех пор, как новая власть устроила разгром на факультете и старых преподавателей заменили новые, жадные до сенсаций сказочники, от пяти кафедр осталось всего две. На этих кафедрах преподаватели группировались не по темам научных работ, а исходя из принадлежности к старой научной или новой лженаучной школам. В помещении кафедры новой и новейшей истории, где царили «разрушители стереотипов» и «разоблачители заговоров», сейчас никого не было: любители шумихи не видели смысла ходить на работу, если занятий все равно еще не было. Другое дело — историки старой закалки. Привыкшие присутствовать в университете с сентября по июнь, соскучившиеся по работе и друг по другу, они приходили на кафедру, чтобы общаться, гонять чаи и давать консультации редким студентам.