На самом деле (СИ)

Отдельным стимулом для хождения на работу был для преподавателей старенький советский радиоприемник на батарейках, радушно предоставленный Крапивиным в общественное пользование. В отсутствии электричества, когда не работали ни телевизор, ни интернет, а газеты выходили нерегулярно и были дороги, этот аппарат стал для многих профессоров и доцентов единственным источником новостей. Батарейки для него покупали поочередно. Приемник был включен постоянно, будто на дворе стояли 40-е годы.
Примус удалось-таки растопить, и коллектив получил вожделенный чай. По радио началась прямая трансляция поклонения царя Дмитрия Перуну. Ее передавали по всем радиостанциям. По всем двум. На частотах станций, которые не одобряли либо Перуна, либо царя, давно стояли глушилки.
— Мне кажется, учеба в этом году вообще не начнется, — констатировала Инна Станиславовна, аккуратно откусывая четвертинку от шоколадной конфеты, ценного, выдаваемого по карточкам продукта. — Университет надо закрывать. Мне предложили работу на птицефабрике. Надо, наверное, соглашаться.
— Ну что вы, как же так⁉ — разволновался Крапивин. — А кто будет защищать Древнюю Грецию от фантастов с соседней кафедры⁈ Анна Станиславовна, у нас же по античности никого, кроме вас уже не осталось!
Дама откусила треть от остатка своего десерта.
— Не знаю, не знаю… Я бы, конечно, осталась, Иван Евгеньевич. Но сами понимаете, деньги!.. И потом… Что мы можем? Вот скажите: что мы можем⁈
— Можем вести агитацию! Рассказывать правду о текущем положении вещей! — отозвался неожиданно Филиппенко.
— Русское народничество, пропагандистская ветвь, Петр Лаврович Лавров! — усмехнулась преподавательница. — Уже проходили, Андрюшенька!
— По-моему, мы проходили все, чем занимается Дмитрий со своими боярами, хе-хе-хе! — Павел Петрович указал толстым пальцем в сторону радиоприемника.
— Значит, с архаичной властью и бороться надо архаичными методами! — сострил Арсений Алексеевич. — Историческими, я бы сказал! ИннаСтаниславовна, еще чайку?
— Да-да, пожалуйста! — Исчезла половинка от половинки конфетки.
— Какими именно историческими методами? — не унимался юморист-японовед. — Крестьянскими восстаниями, дворцовыми переворотами, хе-хе-хе?
— Выстрелить из «Авроры»!
— Приплыть из Мексики на лодке «Гранма» и развязать партизанскую войну!
— Взять Бастилию!
— Вам бы все шутки шутить, — вздохнула Инна Станиславовна.
В ту секунду, когда она отправила в рот последний кусочек конфетки, трансляцию языческого празднества неожиданно прервали для срочного сообщения.
— Как только что стало известно, — объявил диктор, — в Пермском княжестве малочисленная группа заговорщиков, объединенных ненавистью ко всему славянскому, произвела нападение на острог, в котором содержится Сашка Филиппенков сын, ворог земли русской. Очевидно, эта нелепая попытка мятежа вызвана вестями о новом судилище над сим узником. Князь Пермский уже выслал против бунтарей усиленный наряд дружины. Очевидно, что опасности для государства эта кучка безумцев не представляет…
— Не представляет… — задумчиво повторил Андрей.
— Ты думаешь о том же, о чем и я? — спросил Крапивин.
— Кажется, да! Если власти заявили, что орудует малочисленная группа, не представляющая опасности, значит, наверняка тюрьму осадили несколько тысяч человек, и речь идет о полноценном восстании!
— Допьем чай, хе-хе-хе, и поддержим!
— Да какой может быть чай! — Виктор Николаевич вскочил со стула. — Что мы сидим⁉ Сколько вообще можно сидеть тут и дуть горячую воду⁉ Пойдемте к декану, к ректору, заявим о своей позиции! Пойдемте на площадь, в конце концов! Держу пари, не пройдет и часу, как перед городской управой соберется пикет!
— Согласен, — произнес Андрей и тоже отставил чашку.
Почему-то он не переставал думать об однофамильце. Он вспомнил эпизод из какой-то популярной книжонки: маркиз де Сад, прильнув к окну Бастилии, призывает народные массы на ее штурм.
  
Глава 40
 
Александр Петрович накануне снова угодил в карцер: на этот раз за то, что пытался внушить младшему надзирателю, что письмо от Прошки к Софье поддельное. Он сидел на полу и мысленно сочинял письмо Нинель Ивановне в женскую колонию, собираясь записать его по возвращении в общую камеру, когда за стенами раздались странные звуки. Сначала возбужденные крики, потом выстрелы и взрывы, рев толпы.
  
Филиппенко заметался в своем каменном мешке, как тигр в клетке. Он не мог даже предположить, что происходит. Воображение рисовало самые разные картины: пожар (если так, его непременно забудут выпустить, и он погибнет), война, падение атомной бомбы, бунт заключенных (наиболее вероятно, но совершенно бесперспективно).
Шум усиливался. Невидимые руки разбивали невидимое стекло, нажимали на невидимые курки, рушили невидимые преграды. Невидимые ноги в воинских сапогах или армейских ботинках топали по коридорам. Ничего хорошего все эти происшествия не сулили. Спрятаться в карцере было негде. Александр Петрович забился в угол и приготовился к худшему.
Послышались удары по железной двери карцера. Народу в коридоре, судя по всему, было немало. Все орали, возмущались, матерились — теперь Филиппенко уже разбирал отдельные слова, но сути происходящего по-прежнему не понимал.
— Отпирай, собака!!! — крикнул кто-то.
— Отпирай, а то застрелим! — присоединились несколько голосов. — Ну, живо, ключ достал!!!
С замиранием сердца Александр Петрович услышал лязганье замка. Ему казалось, что дверь открывается медленно, как фильмах ужасов. А потом — буквально за какое-то мгновение — карцер наполнился людьми, ликующими, радостными, кричащими. Филиппенко не успел ничего понять. Его подхватили и вынесли наружу.
Александр Петрович никогда не летал во снах, никогда не прыгал с вышки с парашютом. Сейчас он первый раз в жизни почувствовал себя птицей.
— Да здравствует Филиппенко! — кричала толпа.
Люди несли его на руках.
— Да здравствует свобода!
— Да здравствует Петр I!
Голова Филиппенко кружилась: от счастья, от волнения, от высоты, от неожиданного потока свежего воздуха. Неужели это случилось⁈ Неужели он свободен⁈
Толпа быстро соорудила небольшое возвышение из обломков, образовавшихся во время штурма. Александру помогли на него взобраться. Отсюда, сверху, ряды восставших оказались многочисленней, чем думалось изначально. Многие спешили запечатлеть исторический момент на фото- и видеокамеры. Петровские триколоры реяли над тысячами ликующих лиц.
Снизу Филиппенко протянули мегафон.
— Товарищ! — попросил какой-то человек с усами и бородой. — Объяви всем свое мнение о роли Петра I. Народу необходимо услышать правду.
Душа Александра Петровича преисполнилась торжества. Наконец-то этот момент наступил! Наконец-то он это сделает — вернет старую историю в положение официальной! Прежние учебники вернутся в классы, прежние учителя будут вдалбливать прежние знания прежними методами, прежние профессора будут по-прежнему нападать на «альтернативную хронологию». И эта хронология снова станет модной! На ней опять можно будет зарабатывать деньги!..
— Фи-лип-пен-ко! Фи-лип-пен-ко! — скандировала толпа.
Да, под своей фамилией делать это, конечно, уже не получится. Но можно взять псевдоним! И тогда снова: здравствуйте, слава, поклонники, деньги!
— Петр I был российским императором! — торжественно объявил Филиппенко.
Толпа радостно завопила как единое целое.
— Письмо от Прошки к Софье подделано!
Люди вокруг плакали от счастья, вскидывали руки, обнимались. Филиппенко бегло подсчитал, сколько бы денег он заработал, если бы реализовал каждому из присутствующих по экземпляру своего сочинения.
— Все языки не произошли от русского! — заорал новый вождь революции. — Цезарь был римским императором, Эхнатон — египетским фараоном, а Иван Грозный — русским царем! Заговора тамплиеров не существует! Христианство возникло в I веке! Евреи не пьют кровь младенцев! Пушкин — наше все!!!