На самом деле (СИ)

— Принес? — спросили первым делом.
Борис предъявил партийцам бутылки с пивом.
— На большее не хватило.
— Приехали!
— Докатились!
К двум бутылкам потянулись два десятка рук.
— Удивительно! — воскликнула девушка с подоконника, отложив брошюрку о Петре и перенаправив свет фонарика на потолок. — Так сложно пишет, и при этом так интересно читать! Я просто не могу оторваться! Все эти «модернизации», «историографии», «методологии», «эпистемы», архивные шифры, ссылки, отсылки-пересылки… Казалось бы, такая нудятина, а так увлекает!
— Вот что значит настоящая контркультура! — крикнул кто-то.
— Справедливое освещение актуальных проблем!
— Революционная правда!
— И без государственной цензуры! Не то, что передачи в дальногляде!
Компания на все лады хвалила книгу Филиппенко. Они восхищались и новаторством, и смелостью, и приведением новых необычных фактов. Чего стоила хотя бы новость о том, что от Петровской эпохи до нас дошло множество других, помимо письма от Прошки к Софье, документов! И самое главное: приводил в восхищение факт того, каким образом идеолог прогрессивной молодежи смог написать, а главное, издать такое произведение, сидя в тюрьме! Желтенькую книжку рвали друг у друга из рук, зачитывали вслух параграфы, обсуждали, восторгались, обменивались мнениями. Юным бунтарям казалось, что брошюрка, написанная сухим научным языком, открывает для них завесу волшебной тайны, впускает в царство истины, позволяет вырваться из рутины, приобщиться к чему-то неведомому, далекому, но настоящему — такому, ради чего стоит жить и умереть.
Борису передалось всеобщее воодушевление. На правах вождя он брал книгу из рук других, выбирал оттуда отрывки для зачитывания вслух, комментировал научные термины, давал по мере сил историографические обзоры. Соратники (особенно соратницы) слушали, раскрыв рот. "Выходит, этот Филиппенко не такой уж и прохиндей! — подумал Новгродцев. — Взялся-таки за ум! И зачем он столько времени скрывал, что так блестяще владеет навыками настоящего исторического исследования⁈'
Чтение прервал приход еще одного товарища. Сняв куртку (календарное лето еще не закончилось, но климатическое было уже позади), он вбежал в общую комнату и торжествующе бросил на стол еще одну книжку: тоже желтенькую, тоже бедно изданную, тоже в мягкой обложке, только тоньше. «А. Филиппенко. Царь Дмитрий: итоги».
— В универе раздают. Из-под полы.
Что тут началось! Бунтари налетели на книжицу, словно коршуны на ягненка. Стопка нарезанной бумаги с напечатанными на ней буквами казалась им порталом в параллельную вселенную. Новое сочинение чуть не порвали, выдергивая друг у друга из рук. Наконец, Новгородцеву удалось завладеть прокламацией.
Перед тем, как начать читать ее вслух, Борис проглядел выходные данные. Тираж пятьсот экземпляров, издательство родного университета. Ну и ну! Кто бы мог подумать, что их провинциальный город, промышленный, достаточно крупный, но совершенно не примечательный, такой, из которого хоть целый день скачи, никуда не доскачешь! — не только сделался эпицентром политического скандала, не только превратился в родину нового режима, но и стал главным гнездом той силы, которая (Новгородцев в этом не сомневался) призвана этот режим уничтожить! Наверное, Филиппенко выбрал для издания своих сочинений этот город, потому что именно отсюда пошла по стране легенда о подмене царя. И, главное, рукописи умудрился переправить, вот ведь молодец какой! «И как только наш университет осмелился это напечатать⁈ — думал Борис. — Не думал, что местные преподы на такое способны! Уважаю!».
Ему дали фонарик и он стал читать. Под потолком тесной прокуренной комнаты зазвучали торжественные слова о губительности псевдославянофильского царства, об уничтожении всего русского под предлогом борьбы с иностранным, о неразделимости России и всего остального мира, об экономическом провале политики царя Дмитрия и о поддельности письма от Прошки к Софье. Молодые люди слушали в тишине.
— Всегда знала, что письмо поддельное! — воскликнула одна из девушек.
  
— Да какое это имеет значение⁈
— Может, старый порядок и был основан на реформах ненастоящего императора… зато при нем, по крайней мере, было электричество… у народа!
— Да нет же, о том, что письмо настоящее, не может быть и речи!
— Все равно этого никто уже не узнает.
— Вполне можно допустить и то, что оно настоящее, но даже и в этом случае…
— Оно просто не может быть настоящим! Борис, подтверди!
И тут Борис почувствовал, что настал момент истины. Движимый непонятной силой, он поднялся во весь рост и провозгласил:
— Товарищи! Письмо не настоящее! Я заявляю это со всей ответственностью, потому что… его сделал я.
Все замолкли. «Что я натворил!» — пронеслось в голове у Бориса. Он уже хотел начать оправдываться, как вдруг…
— Ура! — закричал кто-то.
— Ура-а-а-а! — присоединились остальные.
— Тайна подделки раскрыта!
— Да здравствует Борис Новгородцев — разоблачитель фальшивого письма!
— Борис открыл нам правду!
— Теперь у нас есть неоспоримый аргумент против монархистов!
— Молодец, Боря!
— Качай его, ребята!
Бориса подхватили и, несмотря на его протесты, действительно начали качать. Теперь у Новгородцева была новая роль: роль человека, знающего о фундаменте режима нечто такое, что непременно его разрушит.
— Знаете что? — воскликнула одна девочка, когда Бориса наконец опустили на пол. — Хватит тут сидеть! Пора переходить от слов к делу! Лично я сейчас же собираю вещи и отправляюсь в Москву штурмовать Кремль!
  
Глава 39
 
«Поздравляем с началом нового учебного года!» — гласила надпись на транспаранте над входом в университет. В сложившихся обстоятельствах поздравление звучало как насмешка. Преподавательский состав уменьшился вдвое: после трехмесячной задержки зарплаты и отпускных половина профессоров предпочла переквалифицироваться в рыночных торговцев, хлебопеков и маляров. Новый ректор выбросил из окон какие-то документы, оставшиеся от прежнего руководства, сдал аудитории внаем и каждый день, поддаваясь необъяснимым перепадам настроения, переписывал учебные курсы по всем предметам. На истфаке по-прежнему был разброд и шатание: чокнутый декан и смешанный, научно-лженаучный преподавательский состав за лето так и не смогли определить, что читать, как читать, кому читать и читать ли вообще. В связи с этим занятия не начались ни 1-го сентября, ни 2-го, ни 3-го, ни 10-го. Студенты старших курсов «вели научную работу» на дому, писали курсовые и занимались по монографиям. Первокурсников отправили в колхоз, да не на пару дней, как это было обычно, а на целый месяц. Какой важной ни была история для царства Дмитрия I, репа оказалась важнее, тем более что картошку, «чёртово яблоко», внедренное императором-шпионом начиная с этого года решили не сажать.
Сочувственно поглядев на стайку первокурсников, облаченных в болоньевые куртки и резиновые сапоги и вооруженных пластмассовыми ведерками, Андрей поднялся по ступеням центрального входа. В фойе было пусто. Столовая не работала, гардероб не работал, лоток с книгами не работал, собственное подразделение охраны порядка (ребята в пятнистой форме обычно сидели у входа, проверяя документы) расформировали. Вынырнувший из бокового коридора человек со скрученным листом ватмана под мышкой в первую секунду показался недоразумением. Андрей, приглядевшись, узнал Ивана.
Когда Филиппенко приблизился, его друг вешал на стене плакат с призывом принять участие в антимонархической демонстрации.
— Ого! — сказал Андрей.
Приятель вздрогнул и обернулся.
— Нельзя же вот так, — возмутился он, — подкрадываться сзади и пугать!
— Думал, я агент царизма? — улыбнулся кандидат.
— Ничего смешного! — снова взвился Ваня. — В наше время можно всякое ожидать! Похоже, в нашем университете каждый второй — царский агент! Вчера они посадили Филиппенко, сегодня запретили его сочинения, а завтра будут расстреливать инакомыслящих. Хотя нет, расстрел это по нашим временам слишком по-западному! Царь посадит их на кол!