Тоже Эйнштейн

— Правда? А выглядит в точности как мой! — отозвался другой.
Голоса принадлежали Ружице и Милане.
Я встала из-за рояля. Девушки наконец-то пришли — опоздав на сорок минут, когда мы начинали музицировать перед ужином. Все чаще и чаще Ружица с Миланой заявляли, что не смогут присутствовать на этих некогда священных встречах. Оправдания были самые разные: занятия, вечерние лекции, простая забывчивость, но вырисовывалась четкая закономерность. Если Элен не могла прийти на музыкальный вечер, что в последнее время случалось все чаще по мере того, как развивались ее отношения с герром Савичем, или если на вечере присутствовал герр Эйнштейн, — Ружица с Миланой не появлялись.
Разгладив юбку и глубоко вздохнув, чтобы успокоиться (не хотелось еще больше отталкивать девушек недовольной миной), я выглянула из гостиной.
— Здравствуйте, девочки! Мы с герром Эйнштейном как раз только начали — надеялись, что вы скоро придете. Будете играть?
Милана бросила на Ружицу непонятный взгляд. Что он означал? Когда-то я умела читать эти взгляды так же легко, как папин, но теперь они были для меня все равно что китайские иероглифы. Может быть, Элен была тем клеем, который скреплял нашу некогда веселую компанию? Если так, то клей, соединявший Ружицу, Милану и меня, постепенно растворялся. Из подруг мы становились просто приятельницами и сотрапезницами. Я скучала по ним, даже когда сидела с ними за одним столом, прямо напротив.
Милана ответила за двоих:
— Это очень любезное предложение, Милева, но мы с Ружицей как раз жаловались друг другу, как много у нас работы. Думаю, мы побудем у себя, пока не прозвенит звонок на ужин.
— Да, Милева. Не все могут так долго обходиться без сна, как ты, — сказала Ружица, добродушно подмигивая. Все знали, что я занимаюсь всю ночь с открытым окном, чтобы не заснуть. Из них двоих Ружица оставалась все же более дружелюбной.
Одарив меня безукоризненно вежливыми улыбками, какие предназначаются обычно старым девам — тетушкам, а не близким подругам, они стали подниматься по лестнице в свои комнаты. Я вернулась в гостиную, сердитая и обиженная. Мы с герром Эйнштейном спешили в пансион после еженедельного кофе в «Метрополе» с нашими сокурсниками, не пошли с ними гулять, чтобы не пропустить встречу с девушками. И вот как со мной обращаются! Что я сделала, чем заслужила такую холодность, пусть и прикрытую любезными манерами?
Я вошла и снова села за рояль. Пальцы сами нашли клавиши, и под пристальным взглядом герра Эйнштейна я заиграла ту мелодию, которую должна была играть перед тем, как девушки меня прервали. Весь мой гнев изливался в этих нотах, пока постепенно ярость не улеглась и пальцы не стали уже рассеянно выстукивать последние такты.
— Девушки слишком заняты, им некогда играть с нами, — сказал герр Эйнштейн. Он слышал. И девушек, и меня.
— Да, — рассеянно ответила я. — Так они говорят.
Почему Ружица и Милана решили прекратить со мной всякие отношения, кроме тех, которых требовала формальная вежливость? Я никак не могла понять, чем заслужила такое обращение. В конце концов, наша дружба с Элен осталась нерушимой, даже когда она стала встречаться с герром Савичем. Их роман стал для меня ударом, но я не могла возражать, видя, каким счастьем сияет лицо Элен.
Я совсем перестала играть. Может быть, причина охлаждения Ружицы и Миланы не во мне? Может быть, дело в герре Эйнштейне. Теперь, когда Элен так редко бывала с нами, он, напротив, стал бывать чаще. Может быть, Ружице с Миланой это не по душе? Его неопрятность, его фамильярность, его шуточки, его постоянное присутствие в пансионе, его странности? Это были как раз некоторые из тех его несветских черт, которые мне в нем нравились — те самые различия, которые нас сближали. Может быть, теперь я расплачиваюсь за его грехи?
— В чем дело? — спросил он меня.
— Ни в чем, — рассеянно ответила я.
— Фройляйн Марич, мы с вами слишком давние друзья, чтобы лгать друг другу.
Тут он был не прав. Я лгала ему и словами, и телом — при каждой встрече, каждый день. Я лепила фальшивый образ Милевы Марич, сокурсницы и подруги, и не более того. И себе я тоже лгала, когда уверяла, что, если подольше делать вид, будто он мне безразличен, это станет правдой.
  
Я до смерти устала делать вид.
Я взглянула на герра Эйнштейна. Он сидел на диване у камина, на своем обычном месте, и настраивал скрипку. Я смотрела, как он бережно держит гриф и поворачивает колки, попыхивая трубкой. Глядя, как поднимается дым из трубки, как рука герра Эйнштейна перебирает струны, я поняла, что мои чувства к нему после Гейдельберга стали гораздо глубже. Зачем я упорствую во лжи? Ради папы? Ради наших с Элен клятв, которые она первая нарушила? После папы Элен больше всех повлияла на мое решение отвергнуть ухаживания герра Эйнштейна, а теперь ее отнял у меня герр Савич. Выходит, я пожертвовала герром Эйнштейном (и возможностью любви, о которой даже не помышляла), ничего не получив взамен? Во имя одиночества и работы — моего единственного предназначения? Ружица с Миланой, конечно, не заменят мне ни Элен, ни герра Эйнштейна. До сих пор жизнь одинокой ученой женщины представлялась мне в довольно романтическом свете, но теперь нет.
В этот раз все будет не так, как в Зильвальдском лесу. Он не застигнет меня врасплох. Я не уйду от него. Я ухвачусь за этот шанс обеими руками и буду строить ту жизнь, которая рисуется мне в мечтах.
Герр Эйнштейн перестал возиться со скрипкой и посмотрел на меня. Я подошла к нему и села в соседнее кресло. Наклонилась к нему так близко, что почувствовала его дыхание на щеках и щекотание его усов на губах. Он не шелохнулся. Во мне все затрепетало. А вдруг уже поздно?
— Вы уверены, фройляйн Марич? — прошептал он. Я чувствовала кожей его дыхание.
— Кажется, да, — еле выговорила я, обмирая от ужаса.
Он взял меня за плечи.
— Фройляйн Марич, я люблю вас безумно. Обещаю, что моя любовь никогда не станет помехой вашей профессии. Более того, она только поможет вам продвинуться. Мы будем идеальной богемной парой — равными и в любви, и в труде.
— Правда? — переспросила я дрожащим голосом. Неужели у нас с господином Эйнштейном и в самом деле будет такая жизнь, о которой я не смела даже мечтать? А может быть, еще лучше?
— Правда.
— Тогда я уверена, — проговорила я, почти не дыша.
Он прильнул к моим губам нежно, как к своей любимой скрипке. Губы у него были все такие же полные и мягкие, какими я их запомнила. Я потянулась губами к нему, и мы поцеловались.
Izgoobio sam sye. Я заблудилась.
  
Глава двенадцатая
 
Два года спустя
12 февраля 1900 года
Цюрих, Швейцария
— Он придет на занятия завтра, профессор Вебер, обещаю.
Только на этой неделе я уже в третий раз умоляла Вебера простить Альберта за отсутствие на лекции.
— Мне было бы легче закрыть на это глаза, фройляйн Марич, если бы я поверил, что он болен. Но, если вы помните, на прошлой неделе он пропустил занятия якобы из-за приступа подагры, а вечером, по дороге домой, я заметил его в кафе на Рэмиштрассе. Для кафе он был достаточно здоров, а для лекции — болен.
Ноздри длинного носа Вебера раздулись, и я поняла, что мои мольбы едва ли к чему-то приведут.
— Даю вам слово, профессор Вебер. У вас ведь нет причин сомневаться в моем слове?
Вебер вздохнул. Это было больше похоже на ржание рассерженного мула, чем на вздох.
— Почему вы так просите за него, фройляйн Марич? Он ведь не ваш подопечный, а всего лишь партнер по лабораторным занятиям. Герр Эйнштейн умен, но он считает, что ему нечему учиться у других. Профессор Перне возмущен его поведением значительно больше, чем я.
Пусть мои уговоры и не увенчались успехом, но я, по крайней мере, убедилась, что наша уловка сработала. Вебер думает, что мы с Альбертом всего лишь коллеги. Мы старались скрыть наши отношения от сокурсников и друзей, ограничиваясь короткими взглядами искоса или случайным соприкосновением рук под столиком в кафе «Метрополь». Я не хотела, чтобы сокурсники и друзья Альберта стали обращаться со мной иначе, как это часто бывает, когда коллега становится возлюбленной. Как будто это начисто стирает ее интеллект. Я, правда, подозревала, что герр Гроссман догадывается (однажды я нечаянно тронула его за руку вместо Альберта), однако его отношение ко мне не изменилось.