Тоже Эйнштейн

Я почувствовала, что неприступный внешне Вебер начал понемногу поддаваться. Рискуя рассердить его, я все же попробовала еще раз:
— Пожалуйста, профессор Вебер.
— Хорошо, фройляйн Марич. Но исключительно ради вашей безупречной репутации. Вы — многообещающая студентка, с вашим интеллектом и трудолюбием вы далеко пойдете. Вы даже сумели справиться с последствиями странного решения провести семестр в Гейдельберге. Я питаю надежды на ваше будущее.
С облегчением от того, что Вебера удалось уговорить, и несколько удивленная редким в его устах комплиментом (особенно учитывая, что «последствия» моего решения все еще давали себя знать), я стала было благодарить его. Но он, оказывается, еще не закончил.
— Предупредите герра Эйнштейна, что если он завтра не явится на занятия, то поставит под удар не только свое положение, но и ваше.
* * *
— Моя маленькая Долли, — промурлыкал Альберт, когда я вошла в гостиную пансиона Энгельбрехтов. Он обожал называть меня Долли: это было уменьшительное от Доксерл и означало «куколка». Альберт с удобством устроился на канапе — с книгой на коленях и трубкой в уголке рта. Он ждал меня.
Я не назвала его в ответ дружеским прозвищем «Джонни» (сокращенное от Йонзерль). Собственно говоря, у меня вообще не было желания ему отвечать.
Я была раздосадована: мне пришлось поставить под угрозу свою репутацию из-за того, что Альберт стал пропускать занятия Вебера и заниматься самостоятельно. Альберт считал, что вместе нам под силу разгадать важнейшие научные загадки — но только в том случае, если я буду ходить на занятия и вести подробные конспекты лекций Вебера по традиционным темам, а Альберт тем временем будет изучать новейших физиков: Больцмана и Гельмгольца. План Альберта предполагал сотрудничество, обмен старыми и новыми теориями, и сейчас мы с ним исследовали природу света и электромагнетизма. Я с готовностью согласилась участвовать в этом эксперименте современной богемной пары, хотя для меня это означало бессонные ночи и двойную нагрузку — а мне ведь и так хватало дополнительной работы после семестра, проведенного в Гейдельберге. До сих пор.
Отложив наш с ним общий учебник физики Пауля Друде, Альберт потянулся к моей руке. Прижал ее к своей щеке и проворковал:
— Такая холодная лапка. Дай-ка я ее согрею.
Я по-прежнему молчала. Когда он осторожно попытался усадить меня на подушку рядом с собой, я осталась стоять.
— Как прошло с Вебером, Долли?
Обычно мне нравилось, как он выговаривает это прозвище со своим характерным акцентом. Сегодня же оно меня только раздражало. Я чувствовала себя не любимой куклой, а какой-то марионеткой.
— Не лучшим образом, Альберт. Вебер согласился допустить тебя завтра в аудиторию только в том случае, если я поклянусь своей репутацией. И я поклялась.
Он отпустил мою руку и встал ко мне лицом.
— Я слишком многого требовал от тебя, Долли. Прости.
— В самом деле, Альберт, кто-то из нас должен получить высшее образование, если уж ты намерен осуществить свои богемные планы. Иначе на что мы будем жить? Ни один из нас не сможет преподавать физику, если тебя исключат, потому что ты не ходишь на занятия, а меня — потому что я за тебя поручилась, — упрекнула я его, но мне трудно было устоять перед его извинениями и умоляющим взглядом. Я была слаба. И он это знал.
— Иди сюда, Долли.
Я сделала один маленький, осторожный шажок в его сторону, стараясь не глядеть в глаза, способные убедить кого угодно.
— Поближе, пожалуйста, — сказал он.
Я вытянула шею, чтобы взглянуть, нет ли кого-нибудь в коридоре. Если кто-то увидит нас в такой момент, на этом мое пребывание в пансионе и закончится. Физический контакт был грубейшим нарушением правил, установленных фрау Энгельбрехт.
Я сделала еще один шаг, и Альберт крепко прижал меня к себе. Прошептал на ухо:
— Ты так добра к своему Джонни. Обещаю больше никогда не просить тебя о таком.
По спине у меня пробежал холодок. Я потянулась к Альберту. Но едва наши губы соприкоснулись, как хлопнула входная дверь, и мы отскочили друг от друга. Ружица с Миланой просунули головы в гостиную, проверяя, свободна ли она. Увидев нас, они очень вежливо, но холодно попрощались и направились в игровую комнату. В эти дни нас сводила вместе одна лишь Элен, но сейчас она была в Сербии: поехала знакомиться с семьей герра Савича. Они только что обручились.
  
Альберт знал, как расстраивает меня поведение Ружицы и Миланы. Он взял меня за руку.
— Не огорчайся, Долли. Они просто завидуют. У Элен есть герр Савич, у тебя есть я. А у них никого, кроме друг друга.
Я сжала его руку в ответ.
— Наверняка так и есть, Джонни.
Я не решилась сказать ему о том, что подозревала уже давно: все дело именно в нем.
— Больше времени для учебы, Долли. Нет худа без добра.
Мы уселись бок о бок на диван (совсем рядом, но не соприкасаясь) и обменялись записями. Альберт хмыкал над лекциями Вебера, а я восхищалась Друде и его описаниями различных теорий света. Друде объяснял, что в спорах о природе света заложена идея о природе невидимой пустоты Вселенной. Это перекликалось с моей тайной мыслью — что где-то в лабиринтах науки кроются тайны Бога. Альберт, конечно, высмеял бы эту идею, однако я была в ней твердо убеждена. Состоит ли свет из мельчайших частиц, или эфира, как предполагал Ньютон, или же он представляет собой некое колебание «пленума» — окружающей нас невидимой материи, как полагал Рене Декарт? Или, согласно идее Джеймса Клерка Максвелла, которая до глубины души поразила нас обоих, свет — это танец переплетающихся электрических и магнитных полей? И можно ли доказать это (что световые лучи — не что иное, как электромагнитные колебания) с помощью математических уравнений? Мы крутили теорию электромагнетизма и так и сяк, и, по моему предложению, решили подвергнуть ее сомнению и проверить с помощью математического анализа. Нашим кредо было стремиться в первую очередь к простоте, а мудреные архаичные идеи при необходимости отметать. О чем мне приходилось постоянно напоминать Альберту с его пристрастием к тангенсам.
Прозвенел звонок на ужин. Я слышала, но мне не хотелось расставаться с Друде. Я перевернула последнюю страницу учебника, чтобы найти сноску, и тут на пол упал листок бумаги. Подняв его, я почувствовала отчетливый цветочный запах. Присмотрелась внимательнее и увидела, что исписан он не небрежными каракулями Альберта, а чьим-то незнакомым почерком.
Кто же написал это благоухающее письмо, которое Альберт так аккуратно сложил и хранил между страницами Друде? У меня что-то сжалось внутри, и я перевернула листок. Почерк был явно женский. Я мысленно взмолилась, чтобы это была его сестра-подросток Майя: она, единственная среди его ближайших родственников, не переставала поддерживать нас и наши отношения. В отличие от его матери.
Прошлой осенью родители Альберта, Паулина и Герман, заехали в Цюрих по пути, когда отвозили Майю в Германию, в Арау — ей предстояло там учиться и жить у Винтерлеров, давних друзей семьи. С милой и умненькой Майей мы сразу же сошлись. Она напомнила мне мою сестру Зорку, и у нас обнаружилось немало общих тем для разговоров.
Однако ни с молчаливым, солидным отцом Альберта, ни с его строгой, безапелляционной и совершенно буржуазной матерью такого непринужденного общения у меня не вышло. Когда Альберт представил им меня за послеобеденным чаем в местном кафе — с размашистым жестом и немного озорной улыбкой, заставившей меня покраснеть, — его мать окинула меня с головы до ног оценивающим взглядом суровых серых глаз, так подходивших к ее манере держаться, и еще больше — к ее серому платью в полоску. Под ее бестрепетным взглядом я сразу почувствовала себя маленькой, слишком смуглой и некрасивой.
Поначалу она не открывала рта, и я бросала взгляды на отца Альберта, полагая, что она ждет, когда он обратится ко мне, как того требуют приличия. Однако вскоре я поняла, что, несмотря на его грозный вид, аккуратно подстриженные усы и пенсне, главный тут не он, а фрау Эйнштейн. Может быть, череда неудачных предприятий герра Эйнштейна поколебала его авторитет в глазах жены, а может быть, это был просто естественный порядок их отношений.