Благословенный. Книга 6 (СИ)
И далее — все в том же духе! Короче, вы все — говно, а я Дартаньян. То, что одновременно с постройкой Биржи было создано несколько новых производств — стеклопакеты в Гусь-Хрустальном, фасонный чугун и фермы — в Петербурге, а также эскалаторы и лифты — это Карамзину, видимо, невдомёк. Что сказать — типичный интеллигент, вечно недовольный, что правительство, видите ли, не обеспечивает ему уровень жизни такой как в Европе. Но сейчас, после громких побед русского оружия, можно было совершить попытку «перевербовки», и попытаться перетянуть Николая Михайловича в свой лагерь.
И в назначенный день и час мы встретились в гостинице «У Орла», где проживала наша русская делегация.
— Добрый день, Николай Михайлович, — приветствовал его я. — Давно вы здесь? Сумели найти себе приличный отель или пансионат? Как вы находите Швейцарию?
Карамзин сдержанно поблагодарил меня за интерес к его судьбе:
— В Швейцарии я уже не в первый раз, и могу заявить Вашему Величеству, что со времен Гельветической революции 98-го года страна сия сильно переменилась к худшему. Возникла сильная, невиданная доселе дороговизна, а дороги стали небезопасны из-за волнений в кантонах!
— Вот как? Право же, очень жаль. Впрочем, давайте перейдём к делу… Судя по тону последних ваших статей, вы считаете, что я делаю что-то неправильно. Не так ли? — прямо спросил я его, испытующе глядя в глаза.
На мгновение мне показалось, что в глазах Карамзина мелькнул испуг. Он тут же отвёл взгляд и после этого никогда не смотрел мне в глаза, когда я говорил ему что-то, лишь ненадолго поднимая на меня взор, только когда что-то сам говорил или собирался сказать.
— Я имею смелость полагать, — очень мягким тоном начал он развивать свою мысль — что верховная власть в своих предположениях и расчётах иной раз может допускать ошибки… конечно же, по причинам, совершенно понятным и извинительным! Спешка, дурные советчики, незнание условий русской жизни — всё это способно испортить и извратить самые добрые намерения!
— Вы сейчас сказали ровно то же самое, что и я, но только эзоповым языком. — сухо сообщил ему я, продолжая пристально смотреть ему в глаза.
Карамзин смутился, и я понял, что перегнул палку. Не надо запугивать посетителей, ведь они тогда не станут разговаривать откровенно!
— Ладно, Николай Михайлович, давайте отойдём от этих общих фраз и приведём конкретные примеры. У вас они есть, я полагаю?
— Разумеется! — охотно заявил Карамзин и тут же бросился перечислять:
— Вот скажем, эти паровые машины, что поставили на Тульских казённых заводах; ведь они по сю пору не работают. Так может быть, они не столь хороши, как полагало правительство, когда приобретало их? — с самым невинным видом спросил он и выжидающе уставился на меня.
Тут, надо признать, он заставил меня поморщиться, как от зубной боли. Стопроцентное попадание! Чёрт побери, вот бывают же личности, что умеют задавать самые неприятные вопросы!
История с тульскими паровыми двигателями не давала мне покоя уже несколько месяцев. Полгода назад мы поставили в Тулу несколько новейших станков с паровым приводом, и приказали срочно ввести их в дело. Тула должна была переходить на производство ружей нового типа: казнозарядных, с нарезным стволом, уменьшенным калибром и совершенно иным типом кремневого замка. Новые станки должны были способствовать освоению этого сложного в производстве изделия, от которого я ожидал больших преимуществ. Но, увы — на заводе никто даже не почесался, чтобы ввести оборудование в дело! Прибывший с ревизией на завод инженер Технического центра сообщил, что паровые машины и станки всё еще стоят в заводской упаковке на дворе завода, где их мочат дожди, покрывает их пыль, и ветер волнует над ними ковыль!
Услыша такое, я вдруг почувствовал, как на плечи мне опускается невидимая шинель Иосифа Виссарионовича, и выгнал взашей всё руководство завода. Но новый управляющий, увы, тоже не спешил приступить к монтажу злополучных котлов и цилиндров!
При изучении вопроса оказалось, что Тульский завод работает очень своеобразно. Вообще, вся Тула — это как бы один большой завод; сотни и тысячи кустарей производят различные детали оружия — стволы, замки, ложа — и получается, что новые станки лишают их работы. И вот эти кустари скидываются по рублю, идут к мастеру, и тот за мзду саботирует установку нового оборудования! Вот такая вот фигня… Русские луддиты, мать их за ногу!
Короче, я приказал снова сменить управляющего, и подготовить завод к продаже в частные руки; при этом, понимая, что на одну лишь Тулу полагаться нельзя, и начал прорабатывать вопрос устройства нового завода. Я прекрасно помнил, что оружейные производства кроме Сестрорецка и Тулы имелись в Ижевске и Коврове, и теперь размышлял, выбирая между этими вариантами, у каждого из которых были свои преимущества и недостатки.
Но этот сукин сын Карамзин совершенно неправильно ставит вопрос; в его тоне надменно сквозит: «вы, дураки, купили неправильное оборудование, и его на заводе не ставят». А между тем правительство всё сделало правильно, и не его вина, что в Туле всё так затянулось. Ну, то есть, это не мы дураки! Это они дураки, там, на заводе!
— Паровые машины, приобретённые для Тулы, — наконец, произнёс я, — это самое лучшее произведение, какое только может выпустить наши Завод Бёрда и Балтийский завод. Мы продавали их и в Англию, в Вестфалию, в Данию и Швецию: несколько таких механизмов работает сейчас в Калифорнии. Возможно, в Англии делают машины лучше, но отечественное производство не может выдать иного. При этом хочу заметить, что частные предприятия, приобретшие паровые машины, всегда тут же ставят их и наискорейшим образом запускают в дело. Полагаю, в Туле проблемы с руководством — я решил, что завод этот в ближайшее время будет выставлен на торги и продан из казны в частные руки!
Губы Карамзина скривились — видно, моя идея ему не понравилась.
— Но, Ваше Величество, разве не стоит разобраться в деле, и сохранить для казны этот старый, заслуженный завод, чем простораспродавать всё налево и направо — недоумённо спросил он.
— Конечно, стоит. Но некогда! У меня слишком много обязанностей чтобы разбираться во всём. И уж конечно я решительно не собираюсь ехать в Тулу и самолично контролировать установку этих механизмов. Поэтому-то я постоянно и говорю, что самодержавие не работает!
— Ваше Величество! — буквально взвился Карамзин — не говорите так! Вспомните, как правили московские государи, справедливо награждая и карая своих подданных! Отчего нельзя сделать это сегодня? Неужели не можете вы найти на Тульский завод одного-единственного честного управляющего? Ужели на всю Россию столь трудно отыскать пятьдесят честных губернаторов?
Услышав такие, по детски наивные рассуждения, я лишь внутренне усмехнулся. Эх, Николай Михайлович, как же у вас все просто!
— Вообразите себе: нет, не могу, даже и одного! — жёстко отрезал я, придав лицу максимально циничное выражение.
Услышав такой внезапный и категоричный ответ, Николай Михайлович на мгновение оторопел и не нашёлся, что говорить.
— Самый честный человек, попав в определенную среду, — пользуясь его замешательством, пояснил я, — вскоре ею развращается. Увы, наш государственный аппарат весьма этому способствует; особенно плохо обстоит дело в судах, реформою коих мы сейчас занимаемся. Но дело даже не в этом: главное, одной лишь честности государственному человеку недостаточно! Кроме этого, несомненно, важного качества, и нужна еще деловая хватка и желание (да, именно желание) творить добро. А у нас система бюрократическая — кто ничего не делает, тот и ошибок не совершает, чем гарантирует себя от гнева начальства. Человек честный, но наивный, попав на высокий пост, неминуемо будет обманут своими вороватыми подчиненными, а потом, пожалуй, во всем окажется сам виноват и подставлен под гнев закона. Потому я и говорю вам, дражайший что самодержавие невозможно, и надобно развивать самоуправление!