Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль

Это было настоящее счастье, это было братство. На призывных пунктах формировались роты добровольцев для помощи братским народам Голландии и Норвегии, стонущим под тевтонским каблуком. Русские офицеры радостно хлопали по плечам молодых датских офицеров с двухцветными эмблемами на плечах. В составе Красной армии были эстонские части, были литовские, почему бы не быть и датским? Польские армии дрались южнее, но и им никто не запрещал носить свою форму и отдавать команды на своем языке.
Маленькая Дания не могла выставить армию, но за честь государства готовы были постоять тысячи молодых и горячих юношей, желающих отплатить бошам за унижение своей ни в чем не виноватой страны. Королевский датский корпус в составе двух дивизий, Зееландской и Ютландской, был сформирован исключительно из добровольцев. Он номинально вступил в подчинение 8-й армии генерала Старикова уже двенадцатого октября, хотя в нем еще не было ни оружия, ни формы, ни техники.
Многие советские офицеры с некоторым напряжением ожидали репрессий, арестов членов королевской семьи, священников, лавочников, но ничего этого не было. Нет, несколько дюжин коллаборационистов, не сумевших сбежать с хозяевами и замаранных в борьбе с подпольем, были повешены при большом стечении народа. И хотя некоторая часть местного населения считала, что это, может быть, все же слишком сурово, никаких претензий быть не могло. Каждое такое дело разбиралось при активном участии датских гражданских судебных органов и велось вполне достойно, без всякого давления с советской стороны.
В общем, Дания отделалась от войны сравнительно легко. На ее земле не было каких-либо масштабных боев, попытки датской регулярной армии к сопротивлению тевтонам были чисто номинальными и воспринимались немцами именно так: сдающиеся части получили официальные, положенные по протоколу почести, и на этом кампания 1940 года закончилась.
Отсутствие значительной, по европейским меркам, армии и весьма слабое сопротивление позволили тогда Дании избежать опустошающих бомбежек; больших попыток создать партизанское движение тоже не наблюдалось, что было вполне объяснимо. Теперь освобожденная страна могла продемонстрировать свою благодарность советским воинам и делала это со всей искренностью.
Молодые, быть может, не очень хорошо одетые, но веселые и жизнерадостные славяне и прибалты быстро завоевали любовь местного населения. Преградой к ней не могли стать даже различия в языке и отдельные случаи глушения рыбы гранатами, выменивания всяких полезных в военном деле вещей на алкоголь и прочие простительные проступки. Половина фонарных столбов страны была обклеена изображением улыбающегося русского генерал-лейтенанта, военного коменданта Дании, – вместе с текстом обращения, гласящего, что Красная армия пришла как друг и освободитель и что с отдельными ее несознательными бойцами, нарушающими местные законы, равно как и законы военного времени, она будет разбираться сама при содействии местных органов власти.
В тех случаях, когда датским официальным лицам приходилось разговаривать с русскими официальными лицами, как военными, так и гражданскими, обе стороны пользовались немецким языком. По понятным причинам освободители стремились использовать индустриальный потенциал Дании, чтобы хоть чуть-чуть облегчить бремя, под которым сгибались плечи огромного Советского Союза.
Был мобилизован флот траулеров и катеров, еще при немцах переоборудованных на местных заводах и местными силами в тральщики. На государственную службу принимались рыбаки и каботажные моряки, все обновление к обмундированию которых составлял золоченый значок с королевской флотской эмблемой. Так же серьезно и вдумчиво, как они привыкли ловить треску, они вычищали теперь многочисленные бухточки и фарватеры от сотен засоряющих их мин, действуя рука об руку с русскими моряками из тральных дивизионов.
Жизнь была нормальной, и жизнь была хорошей, война уже почти не ощущалась. Паровозоремонтные и танкоремонтные заводы работали теперь на русских, судоремонтные мастерские чинили поврежденные катера и тральщики; на пригородных пустырях под руководством боевых офицеров, преимущественно прибалтов, тренировались батальоны возрождаемой армии. Все это было правильно и давало надежду на нормальную человеческую жизнь.
 
Большая часть русских частей снова ушла на юг, оставив на побережье авиацию и почти все легкие силы флота. Эсминцы, осторожно перешедшие свежепротраленными фарватерами в Марьягер-фьорд, остались гарантом того, что немцы не будут слишком стремиться к ответным набегам на датские берега. Торпедные катера и подводные лодки, переброшенные на западное побережье, в Тиборен и Рингкебинг, могли теперь действовать в Северном море как на своем заднем дворе, топя пробирающиеся вдоль германского и норвежского берегов суда с железной рудой и всякую охраняющую их военную мелочь.
Суммарный тоннаж потопленных судов, возможно, не был особенно велик, но этого было вполне достаточно, чтобы предельно осложнить жизнь германской металлургической промышленности, до этого вполне безмятежно пользовавшейся плодами оккупации Норвегии в самом начале войны.
– Кое-кто, возможно, не понимает, – говорил Сталин, – почему в Дании коммунистическая партия не руководит страной, а руководит ею король… А ответ очень прост.
Как обычно, он произносил фразы с большими, вдумчивыми паузами, позволяя слушающим проникаться каждым словом.
– Это происходит по той же причине, по которой коммунистическая партия не правит Финляндией, – нам это выгодно. Что, мы не смогли бы сейчас справиться с Финляндией? Смогли бы! Но зачем? Финляндия сдалась, мы получили Петсамо и никель, мы получили новые военно-морские базы, мы освободили огромную массу войск, которая лупит сейчас немцев в хвост и в гриву, а немцы – наоборот.
Он ткнул в висящую на стене карту черенком трубки, как стволом пистолета.
– Немцы завязли там и тратят свои последние ресурсы… Вот некоторым товарищам, видите ли, не терпится поскорее сделать из Дании новую Бессарабию… Не понимают эти товарищи, что мы сейчас с Дании имеем все что захотим. Датчане – народ неглупый, европейский, они что, не понимают, что мы сами все возьмем, если пожелаем? Понимают, конечно! И все дают, что мы попросим, и даже больше. Такие искренние люди, как их Гитлер обидел, собака такая… – Сталин сокрушенно поцокал языком. – Теперь вот рвутся поскорее в бой, отомстить Гитлеру… Что, мы будем им препятствовать? Да никогда! Что мы, звери, что ли?..
Когда Сталин увлекался, его акцент становился заметнее, а движения быстрее. Все присутствующие на заседании Ставки Верховного командования следили за ним, как привязанные ниточками за глазные яблоки.
– Если им хочется носить королевскую корону на плече, пускай носят, если это их подбадривает. Вон у нас сколько уже союзников, у всех свои знаки. И делаем общее дело. А когда несколько людей из таких разных стран делают общее дело, то это называется действующий интернационализм. Вот у нас есть Поплавский, Сверчевский – они хорошо воюют?
– Хорошо, товарищ Сталин, – подтвердили из-за стола.
– А чехи как воюют?
– Тоже хорошо…
– Ну так и что, из-за того, что у чехов не стрелковый корпус, а армейский корпус, мы восемнадцатую армию себе во враги запишем?
– Никак нет…
– Вот и я так считаю! Поэтому пусть датчане воюют, когда пора придет, и пусть у них свой боевой флаг развевается, и все, глядя на него, плачут от умиления. Сейчас они проливы чистят от мин, для себя, между прочим, стараются, и видят, как советские моряки им помогают… И рыбой кормят все Прибалтийские фронты. На то они и Прибалтийские, что рядом с морем, хотя скоро их в Присевероморские переименовывать придется.
Маршалы посмеялись.
Осложнения Красная армия испытывала южнее. Взять Киль, Любек и Гамбург, к общему удивлению, удалось без особо кровопролитных боев – их должны были защищать уничтоженные на побережье дивизии. После этого фронты развернулись на юг, начав продвижение к Бремену и Ганноверу, с последующим выходом к Магдебургу.