Похититель детей
— Зачем эти свечи? Разве у нас кто-то болен? — спросил он таким скорбным тоном, что сам поразился этому. Заметив Бигуа, Деспозория спешно погасила пламя.
Это лишь усилило подозрения полковника, между тем как Деспозория, наоборот, хотела успокоить его.
— Никто не болен, Филемон. Ты же сам прекрасно знаешь. Слава Богу, никто в доме не болен. Целый год уж врач к нам не заглядывал.
Но полковник уже вышел.
Вечером Марсель заметила новый замок и двойную цепочку. Ну конечно, это Филемон Бигуа потрудился. И на замке выгравировано его имя! На всем белом свете никому, кроме Филемона Бигуа, не пришла бы в голову такая идея, никто не додумался бы заказать подобный замок и проделать все под покровом тишины. Значит, ему известно все — да, ему, полковнику, который перед сном так робко целовал ее в лоб, а когда Марсель протягивала руку, едва касался кончиков ее пальцев. Поразмыслив, девочка поняла, что все в поведении полковника указывает на его осведомленность. И прекрасное лицо Бигуа весь день так мрачно! Но почему же тогда, заслышав грохот, он не выдворил отсюда Жозефа — это он-то, такой отважный и благородный!
Марсель твердо решила ни за что не впускать сегодня ночью своего опасного соседа. Между ней и Жозефом теперь был трагический лик Бигуа. С радостным сердцем она заперла дверь и стала готовиться ко сну. Однако Жозеф даже не попытался проникнуть внутрь, а лишь сказал, тихо постучавшись в дверь:
— Только не думай, что эта бутафория, смешная штуковина остановит меня, если решу войти. Просто сегодня спать охота.
На следующий день после обеда, когда Бигуа зашел в спальню Марсель (в этот раз не захватив с собой верблюжьей кожи — он был слишком взволнован, чтобы протирать пыль), то был крайне удивлен, застав там Розу, причем она сразу поспешила покинуть комнату. Полковник наблюдал, как его рука хватает няню за рукав. И в его голове успело промелькнуть: «Значит, придется говорить с ней! Неужели настал момент для слов? А ведь я и не почуял, как он подкрался».
— Роза, вы, случайно, не слышали позавчера ночью странный шум?
(Вот я и затеял разговор, и теперь можно только гадать, куда он заведет и что я произнесу.)
— Ничего не слышала, месье.
— Жаль, но погодите минутку, Роза. Зачем, по-вашему, этот замок с цепочкой? Вы ведь видите его, верно?
— Прежний ключ куда-то пропал, — ответила няня в замешательстве (однако не теряя присутствия духа), — Наверное, правильно, что я цепочку повесили.
— Несомненно, Роза. Благодарю вас. Вот, собственно, все, о чем я хотел спросить. Ступайте же, милая Роза.
«Какой толк от этих разговоров, оборванных на полпути? — подумал полковник. — Так никогда не выбраться из тупика...»
Он наблюдал, как его длинные ноги идут разыскивать Розу. Она шила в комнате Антуана.
— Признайтесь, Роза, вы ведь скрыли от меня что-то. Расскажите же правду. Перед вами человек весьма значительный, офицер, который одержал военную победу и был кандидатом в президенты республики. Он не станет мириться с полуправдой и не потерпит полулжи, не станет глотать пресное успокоительное снадобье, годное лишь для слабаков. Я глава семьи и принимаю в этом доме решения, и я хочу, чтобы все домочадцы, которых я себе выбрал (полковник подчеркнул это слово), были здоровы телом и духом. Наверняка ведь мадемуазель Марсель кое-что поведала вам? Доверила секрет? Призналась в чем-то? Вероятно, она жаловалась на чье-то поведение? Или, если угодно, отбросим намеки. Что вы думаете о месье Жозефе?
— Месье Жозефу семнадцать лет, сами знаете, что это за возраст.
— Уже целых восемнадцать, и ему ничего не стоит опрокинуть среди ночи тумбочку без всякой мысли о последствиях.
— Неужто? Вы действительно так полагаете, месье?
— Я уверен в этом.
— Каков наглец! — воскликнула няня.
— Именно! Вы попали в самую точку, Роза! Ладно, ступайте, я выяснил, что хотел.
Стрелки показывают без четверти четыре. Бигуа смотрит на часы. Через полчаса вернется Жозеф. Полковник принял решение.
— Что положить в чемодан мальчику, прежде чем выставить его за дверь? Жилет, рубашку, кальсоны, две пары носков. Образ Пресвятой Девы. Нужна ли бритва? Разумеется. Домашние тапочки? Нет, это легкомысленно. Писчая бумага тоже ни к чему, да и почтовые марки. Ограничимся самым необходимым. Дать ли ему немного денег? Так и знал, что стану ломать голову над этим вопросом! Немного денег — это сколько?
И он приколол булавкой к фланелевому жилету тысячу франков.
Полковник ждал Жозефа в прихожей, шагая взад-вперед с чемоданчиком в руке. Вот мальчик позвонил в дверь, Бигуа открыл ему, вручил чемодан и сказал:
— Прочь из этого дома!
— Небось мечтаешь быть на моем месте, а? — глухо отозвался Жозеф. До сих пор он никогда не обращался к полковнику на «ты».
Бигуа занес было руку, чтобы дать ему пощечину, но Жозеф, взяв чемодан, уже спускался по лестнице — не спеша и вальяжно, а потом с ухмылкой обернулся.
Полковник остолбенел от его ответа. Значит, домашние замечали, как Бигуа смотрит на Марсель. Значит, у него на лице было написано все, его мысли не составляли ни для кого секрета, и вся семья знала, что ом думает только о Марсель. А вдруг именно выражение его лица подтолкнуло Жозефа к этой ночной авантюре?
— Сорви же наконец маску детского воспитателя! К черту ее! — крикнул он во весь голос. — Один лишь Жозеф понял, кто я на самом деле. Хватит утаивать чувства! Я смешон в своих же собственных глазах, и с каждым днем мое положение все более карикатурно. Если бы я и в самом деле был отцом этого негодника, то едва ли имел бы право гневаться! Во всех концах мира отцы моего возраста сочли бы такой гнев справедливым. Но случись им узнать, что вовсе не я произвел этого ребенка на свет и что я только ревнивый опекун, который усматривает в любом его взгляде и жесте непристойный интерес к девочке!
Весь следующий день полковник ждал ареста по доносу Жозефа. С женой он не делился этими опасениями, однако Деспозория угадывала их, и после каждого звонка в дверь в ее лице не было ни кровинки.
Вечером она, не удержавшись, разрыдалась у себя в комнате.
На что похожа ее жизнь! Постоянный страх, что люди узнают о затеях Бигуа и в дом явится полиция! Вот чем она живет — это после пятнадцати-то лет замужества, которое превратилось в вереницу угнетающих дней, безжалостно одинаковых, и все это время она вела себя безупречно. Ее целомудрие и осмотрительность были таковы, что, даже отправившись к парикмахеру, зубному или на педикюр, Деспозория всегда брала с собой Фреда или его братишку — на случай, если она окажется в присутствии другого мужчины. День и ночь она заставляла себя заботиться о детях, к которым так и не смогла по-настоящему привязаться. Она не принимала гостей, ни с кем не встречалась с самого момента смерти Элен (так пожелал Бигуа), и в квартире на нее давило, навалившись всей своей тяжестью, присутствие мужа. Полковник уделял ей пять минут в неделю, словно из необходимости удостовериться, что Деспозория — вот она, здесь, и этот еженедельный ритуал был, скорее, данью привычке, рутиной, а не проявлением нежности и тем более любви. Все остальное время Бигуа проводил у себя в комнате или бродил по квартире, проводя ревизию выключателей, лампочек, водопроводных кранов, замков, фильтров, колокольчиков для вызова слуг, расчесок и зубных щеток, а с той ночи, когда из комнаты Марсель донесся пугающий грохот, стал выбрасывать в мусорное ведро тарелки, на которых замечал даже тончайшую трещину.
За едой Бигуа теперь не смотрел на Марсель, которая сидела напротив него чуть левее.
«Запретная зона», — мысленно очертил он.
Деспозория глядела на мужа своими чистейшими темными глазами. Изредка он тоже смотрел на нее, черпая в том, что дозволено, законно и привычно, уверенность и силы, столь необходимые ему, чтобы совладать со своими чувствами и не попасть в ловушку к Марсель.
И все-таки — что означают эти галстуки из переливчатого шелка, слишком светлые для мужчины его возраста, которые Бигуа стал надевать по утрам?