Похититель детей
Однажды Марсель одарила полковника таким лучезарным взглядом, что он не удержался от мысли: это еще что за напасть?
Да, я люблю Марсель. Она ступает по дому. Причесывается, читает, поднимает руку, касается ногой паркета, поворачивает голову. Я люблю ее. Она идет из одной комнаты в другую, смотрится в зеркало, ест за одним со мной столом, спит в комнате серо-голубых тонов. Вот ее жизнь. Я люблю Марсель. Что тут можно поделать? Она смотрит на меня, а я наблюдаю, как она живет и смотрит на меня. На ней блузка из невесомой ткани. В этой девочке сосредоточено все мое будущее — оно дремлет и порой приоткрывает глаза, чтобы понять, в какой точке на оси времени я нахожусь, а потом снова погружается в дремоту.
Какие отношения были у Марсель с Жозефом? Ласки — просто ради любопытства? Поведение Жозефа и реплика, брошенная полковнику, когда тот выставил его за дверь, вроде бы не оставляют сомнений на этот счет. Но вдруг мальчишка только бахвалился?
Сегодня утром, однако, Марсель, скользя взглядом по комнате, очень странно облизнула губы своим тонким — пожалуй, можно даже сказать, острым — язычком.
IVВ тот месяц в Париже умерло много народу. По улицам двигались траурные процессии; казалось, работники ритуальных служб не успевали стряхнуть с себя землю после одних похорон, как тут же возвращались к земле в ритме величавой поступи длинноногих лошадей, запряженных в катафалки.
Против опасного гриппа не устояла и Деспозория. При мысли о том, что она может умереть, Бигуа падал духом. Но потом, словно укоряя себя за это, собирался с силами и твердил:
— Она не умрет. Я ведь всем сердцем люблю ее. Разве хоть в чем-то можно упрекнуть ее? Только в том, что она дышит!
Слившись с кроватью, Деспозория чувствовала, что, помимо тяжести гриппа, на нее давит еще какое-то болезненное ощущение — а именно присутствие мужа и Марсель в маленькой гостиной, смежной с ее комнатой, дверь которой все время оставалась открытой. Деспозория слышала, как они молчали, чтобы лучше разглядеть друг друга. А когда разговаривали, их голоса звучали странно и фальшиво и искали свои настоящие, верные тембры, но не находили. Лежа в кровати, она гнала прочь тревогу, которая стояла на пороге и словно воочию видела все, что происходило в гостиной.
Полковнику казалось, болезнь жены протекает слишком тяжело; как-то раз он взял между ладоней руку Марсель, и девочка посмотрела на него с любопытством.
Он подумал: «Наверное, из-за того что я позволил своим смуглым рукам коснуться этой нежной белой ручки, моя жена теперь умрет».
Вскоре Антуан и Фред тоже слегли, их лихорадило.
— Фреду нужна бы отдельная комната, — сказала Роза полковнику, — иначе он может заразить Джека. Что, если вам пока перебраться в дальнюю спальню (так Роза называла бывшую комнату Жозефа, чье имя в доме не упоминалось)?
— Ладно, — согласился Бигуа, подавленный. — Все равно ведь больше некуда!
И подумал: «Было бы малодушием и трусостью отказаться от комнаты Жозефа».
Он предчувствовал, что это неминуемо случится, еще прежде чем мальчики заболели, — с первого же дня, как у Деспозории обнаружили грипп. Поселившись по соседству с Марсель, не ступит ли полковник на путь, проторенный Жозефом, — невидимую тропу, которая манит так сильно?
Он перенес в комнату свои вещи и тут же встретил Марсель в коридоре. И произнес в замешательстве, словно бы раньше давал ей совсем иные указания:
— Заприте комнату на ночь, Марсель. Девушкам всегда следует закрывать дверь на ключ, правда ведь?
— Я запираюсь, только когда мне вдруг взбредет это в голову, — засмеялась Марсель, и ее смех был звонким и напевным, а потом она томно улыбнулась.
— Не забывайте о ключе, Марсель, не забывайте, — строго и как можно суше ответил потрясенный полковник. — Для надежности. То есть, я хочу сказать, это должно войти в привычку. Вам следует быть благоразумной и осмотрительной. За остальным дело не станет. Просто поверните ключ в замке, это сбережет вас. Ну, давайте пожмем друг другу руки, как старые друзья.
Вечером полковник отправился в комнату Жозефа. И долго прислушивался, ожидая, когда Марсель запрет дверь. Но девочка, как ни странно, медлила и совсем не торопилась снимать воздушное белье, касавшееся ее тела. Прошло уже полчаса, как она вернулась к себе, однако до сих пор не выставила туфли за порог.
Наконец выставила.
И закрыла дверь комнаты.
Но ключ в замке не щелкнул.
Чем она занята? Что делает, оставшись наедине с собой? А кстати, знает ли она вообще, как управляться с этим замком? Может быть, пойти объяснить ей? Вот нелепая мысль! Марсель отнюдь не глупа! Вдобавок она уже наверняка переодевается, и это совсем неподходящий момент растолковывать ей, как запирается дверь!
Щелчок ключа в замке еще вполне может раздаться. Есть вероятность, что девочка решила отлучиться на минутку — взять книгу из шкафа в малой гостиной, Марсель ведь иногда брала там книги. А потом она вернется и запрет дверь.
Бигуа напряженно вслушивался в звуки за стенкой: вот девочка погасила свет. Она ляжет спать (или, обернутая темнотой, будет думать о нем), так и не заперев дверь. Полковник может войти к ней в комнату, и Марсель даже не станет препятствовать этому. Она явно ждет его. Понимаете ли вы, что это значит?
Бигуа, помрачнев, стал раздеваться. Он был похож на человека, которому отказали в помиловании и приговорили к расстрелу — и он с точностью знает, куда попадет каждая из двенадцати пуль.
Полковник набросил халат и лег, так и не решившись раздеться полностью. Комната, отвыкшая от обитателей за время отсутствия Жозефа, уже успела освоиться с пустотой и теперь чувствовала дух чужестранца, который явился сюда страдать.
Полковник слышал, как девочка шевелится в кровати. Ему хотелось взять лассо, подвесить его к стене и связать Марсель ноги. Однако он тут же прогнал эту унизительную мысль. Уткнувшись губами в подушку, он тихо застонал. Дожить до такого возраста и настолько сильно бояться самого себя и своего мужского начала!
Бигуа зажег свет. В темноте невыносимо.
Марсель между тем, в красивой сорочке, пропитанной легким запахом платяного шкафа и предвкушением удовольствия, сидела на кровати. Густой ночной сумрак поглотил белизну простыней, и Марсель, словно чтобы рассеять его, иногда покашливала, притом не без кокетства.
Шорохи за стенкой, казалось, намекали на то, что полковник, как безумный, сейчас ворвется сюда. Воображение рисовало девочке, как он жжет какие-то таинственные травы или зорко всматривается в кофейную гущу, гадая о судьбе. Наверняка он принимает наркотики, думала она. И представляла, как Бигуа впрыскивает себе в вену дурманящую жидкость, а потом бросается к ней на кровать, словно жаркий факел.
Полковник снова лег. Пытаясь оградиться от звуков из соседней комнаты, он заткнул уши и больно впился ногтями себе в бока. Тишина изливалась с неба мощным каскадом и свободно струилась по всем пределам земли.
Бигуа чувствовал, что теряет выдержку и самообладание, как при глубокой ране.
Он долго кусал подушку, а потом вдруг вскочил, охваченный ужасом, вышел босиком в коридор и поспешил в гостиную, где возле жаровни спал Нарсисо — на узком матрасе, подложив под голову руку. Филемон Бигуа разбудил его.
— Пойдем ко мне в комнату, — сказал полковник. — Нездоровится что-то. Не хочу оставаться один. Положим там твой матрас.
Нарсисо заметил, что смоляные волосы полковника будто выбелены инеем.
Спустя час Бигуа начали седеть с немыслимой быстротой. Проходя мимо зеркала, полковник увидел, что они блестят сильнее обычного, но не осознал, что стремительно седеет.
Полосатый матрас Нарсисо кряхтел и вздыхал. Жесткий и неповоротливый, он встал колом посреди длинного коридора. Шерсть внутри сбилась, матрас никак не расправлялся и громко охал. Нарсисо хотел было взвалить его себе на спину и нести в комнату полковника, но Бигуа настоял, что поможет ему. Матрас выскальзывал из рук, и приходилось сжимать его так сильно, что пальцы ныли от боли. Обоим казалось, фаланги вот-вот отломятся.