Дочери богини Воды (СИ)

А еще будет очень страшно. Потому что в любой момент о тебе могут узнать дознаватели. Раньше ловили и казнили всех нелюдей, без разбора. Но Гведолин, наверное, повезло, она — ведьма. Помниться, аккурат после рождения Элины, ведьм перестали массово сжигать на кострах. Ведь пока в ведьме спит стихийный дар, она не опасна для общества. Выдадут письменное свидетельство, нужно будет проходить проверки. Раз в три месяца. Или чаще. Как решит поставленный над ведьмой дознаватель…
Гведолин поежилась. Подавилась и закашлялась табачным дымом. Что-то она недопустимо разнервничалась. И курение в этот раз не помогает.
Надо рассказать, надо. Но как?
Кален не поверит. Подумает, старуха из ума выжила.
Тогда лучше показать. Да, лучше показать и тогда…
Она отвлеклась. Стук шагов по лестнице. Шумное дыхание. Едкий пот, выделяющийся в период чрезвычайного волнения или опасности.
Вскочив, Гведолин в несколько шагов перепорхнула комнату, растворила дверь, нетерпеливо дожидаясь, пока Марта поднимется по лестнице.
— Госпожа Гведолин, ох, госпожа… — Марта упорно не хотела звать ее только по имени и на «ты», как делали все остальные слуги, когда не находились при посторонних.
Трубка выпала из руки. Такое причитание, несвойственное старой экономке, не предвещало ничего хорошего.
— Что случилось?
Сгорбленная Марта, которая была старше Гведолин всего лишь на десяток лет, еле переводила дух. Гведолин не нужно было щупать ей пульс, чтобы услышать — сердце бьется учащенно, с неровными по времени перерывами. После угольного рудника, на котором осужденные женщины проводили, бывало, всю жизнь, оно и не могло биться по-другому…
Хватаясь за перила, Марта добралась до последней ступеньки и тяжело на нее осела.
— Могла бы кого пошустрее прислать, — процедила Гведолин сквозь зубы, опускаясь рядом со сгорбленной женщиной, которая, по сравнению с ней, казалась настоящей старухой. Сжала ее дрожащую руку — немного поддержать своей силой, чтобы сердце и впрямь не остановилось, закупоренное кровяным сгустком. — Сальку или Ману. Зачем самой бегать? В таком-то возрасте… Или Калена, на худой конец…
— Кален, он…
Марта выговорила и запнулась.
— Что — Кален? Снова видение?
Она кивнула.
— Что ты видела? Ну же, Марта, говори!
— Мальчишку в амбаре завалило мешками с мукой.
Мешки с мукой. Их там много. Очень много. На всю зиму запаслись. Но как это возможно? Разве что… Ну, конечно! Огар-ла до сих пор не потрудился рассказать своему помощнику про хитрую систему хранения мешков, позволяющую сберечь больше места в амбаре. Мешки были уложены в высокую пирамиду — брать полагалось верхний мешок, приставив к нему широкую удобную лестницу. Видимо, Кален, по деревенской привычке, потащил нижний, разрушив тем самым все строение. Неудивительно, что мешки рухнули.
— К-когда? — только и смогла выговорить Гведолин.
— Этого не видела. Но через огарок на него рухнет последний куль, — проскрипела Марта, держась за сердце. — И сломает ему шею.
Ее видения всегда сбывались. Всегда. Но они никогда не приходили к ней просто так. Если старая каторжница и опытная ведунья решалась поделиться огрызками будущего, хаотично мелькающими в ее больной голове, то лишь тогда, когда еще можно было что-то исправить. Изменить.
И было время.
Марта предпочитала старый способ его измерения — огарок. Где-то пятнадцать- двадцать минут.
Целая вечность.
Гведолин вскочила и, перепрыгивая через три ступеньки, бросилась вниз.
***
Терри, перепрыгивая через три ступеньки, взлетел наверх. Когда Гведолин поднялась, он уже осматривал комнату, которую им отвели на ночь.
— Что ж, прекрасно, — удовлетворенно кивнул он, завершив осмотр. — Не королевские покои, но чего еще ждать от такой дыры?
Гведолин застыла в дверях, обреченно прислонившись к косяку.
Это был уже третий вечер и третий постоялый двор с тех пор, как он вышли из злополучного «Пита и куры». Целыми днями они шагали по весеннему солнцепеку, почти не разговаривая друг с другом. Терри торопился, сетовал и ворчал, что если бы Гведолин умела ездить верхом, то они уже были бы в Крымене. А так пешком шагать придется чуть ли не две недели.
 
На одном постоялом дворе она упросила Терри научить ее ездить, но не сумела даже забраться на лошадь без посторонней помощи.
Поездка по окрестностям закончилась для Гведолин падением в лужу и стертыми ягодицами. Больше про лошадь Терри не заговаривал.
Зато каждый вечер он неизменно заказывал самую лучшую комнату из тех, что имелись на постоялых дворах, в которых они останавливались на ночь. Похоже, он считал, что вправе сорить деньгами направо и налево. И, безусловно, распоряжаться ими по своему усмотрению. Потому что в ту ночь, когда Гведолин чуть не изнасиловали, в ночь, когда ее спас Ливер, Терри выиграл в шад-на-дэн. Выиграл абсолютно все, что стояло на кону, приумножив тори, выданные за спасение Бри, вчетверо.
Тогда, как только Ливер исчез, она тихонько прошмыгнула мимо все еще играющей компании, поднялась наверх, разделась и легла в постель. И тут же заснула тяжелым сном.
А под утро вернулся Терри и, разбудив ее и увидев распухшую губу, начал расспрашивать, что случилось. Непонятно отчего, но у Гведолин язык не повернулся рассказать ему о случившемся. Негодяи все равно уже наказаны, а Терри только злиться будет напрасно. А про вампира… Разве она может сказать, что ее спас вампир? Да Терри ее засмеет! Поэтому Гведолин, опустив глаза, пролепетала, что ночью, проснувшись попить, она оступилась в потемках, упала и ударилась об острый угол стула. Терри лишь покачал головой, но поверил. Или сделал вид, что поверил.
Так или иначе, но отношения их изменились. Между ними словно проросла колючая стена. Чуть придвинешься ближе — наткнешься на шипы. Гведолин привыкла расспрашивать Терри обо всем, что ей хотелось узнать, привыкла, что он отвечает терпеливо и доходчиво. Теперь же он лишь отмахивался и просил к нему не приставать. И больше молчал. Не гладил ее по волосам, не держал за руку, не целовал и не прижимал к себе, не дурачился, как обычно. А по ночам отворачивался к стене и тут же засыпал.
— Я переоденусь и в трактир, — Терри уже вытащил чистую рубаху из купленной позавчера дорожной сумки — новенькой, с широкими удобными лямками, чтобы носить на спине. — Тут рядом, за углом. Есть очень хочется. Ты пойдешь?
Гведолин вздохнула. Тяжело опустилась на низенькую кровать.
— Пойду, конечно. Только юбку сменю и туфли от грязи почищу.
— И мои почисти.
Пара заляпанных ботинок приземлилась возле ее ног.
Терри уже застегивал многочисленные пуговицы на рубахе и, обернувшись на повисшее молчание, добавил:
— Пожалуйста.
Гведолин вздохнула еще раз, сняла свои туфли и, расстелив старую желтую газету, забытую, видимо, предыдущим постояльцем на подоконнике, поставила на нее обе пары обуви. Отыскала в кармане платья носовой платок, смочила его водой из кувшина, и принялась счищать грязь. Не поднимая глаз произнесла:
— Терри… нам надо поговорить.
Наверное, она выбрала не слишком удачный момент. Что ей стоило расспросить его, когда они шагали полями от одной чахлой деревни к другой? Прятались по оврагам от проезжающих повозок — вдруг и сюда дошел слух о том, что их ищут, вдруг их кто-нибудь опознает? Терри утешал, что вряд ли, потому что прошли они уже много, в крупные города не совались, перебиваясь деревушками на окраинах.
Гведолин переживала, что Терри сорит деньгами, заказывая лучшую комнату — состоятельных путников немного, запомнят, заметят. Он же лишь фыркал в ответ, досадливо отвечая, что Гведолин ничего не понимает.
 
— Прямо сейчас? — он опустился на корточки рядом с ней, брезгливо нахмурив брови на грязную тряпку, в которую превратился носовой платок.
Да, сейчас. Нужно сказать ему… спросить, отчего он так изменился? Возможно, он не хочет больше брать ее с собой? И этот город — Крымень… вдруг он не найдет там работу? И вообще, ей кажется, что если бы Шебко мог оказать такую услугу… им вообще лучше уехать в другую страну. Если бы это было возможно… Но как предложить это Терри? Он рассмеется. Назовет ее глупой, скажет, что не нуждается в ее советах, попросит не лезть в дела, в которых она ничего не понимает…