На осколках разбитых надежд (СИ)

— Я думал, ты сам хотел заняться этим, — нахмурился недоуменно Иоганн.
— Нет, хочу полениться, — отшутился Рихард. — Возможно, поеду в город в пивную. Пропущу рюмку-другую и послушаю гармонику старого Радаца, если он, конечно, еще играет.
При этом на Лену он даже не смотрел. Да и сама девушка боялась взглянуть на него, в опасении, что пожилой немец догадается, как ей самой сильно хочется остаться здесь, а не сопровождать его в комнаты, чтобы помочь подготовиться ко сну и читать ему трагедии Шиллера.
Иоганн колебался некоторое время, а потом вздохнул с сожалением и кивнул племяннику.
— Фритц еще играет, пусть и слепой уже как крот. Но не притворяйся передо мной, что тебя манит в пивную Браймера гармоника, а не прелести пышногрудой Ханны. Будь я моложе и не прикован к этому транспорту, то тоже с большим удовольствием поехал бы с тобой.
— Если ты хочешь…
— Нет-нет! — замахал руками Иоганн в ответ, обрывая Рихарда. — Мое время закончилось. Езжай один и повеселись и за себя, и за своего дядю. Воробушек, скажи Катерине, чтобы послужила мне сегодня. Но если освободишься пораньше, то я с удовольствием послушаю твой дивный голос перед сном.
Когда Катерина увезла Иоганна из столовой, и в отдалении утих звук подъемного механизма, Рихард поднялся с места за столом, быстро потушив сигарету, и протянул руку Лене.
— Пойдем!
— Мне нужно убрать со стола… — несмело возразила Лена, но Рихард уже увлек ее за собой через череду комнат и коридоров. Ей приходилось иногда крепче сжимать его руку, опасаясь, что она вот-вот оступится или наткнется на мебель в полумраке, но Рихард так осторожно вел ее, игнорируя редкие вопросы, что Лена совсем перестала бояться, заинтригованная происходящим.
— Постой тут немного, всего пару минут, — попросил он девушку, когда они прошли через огромные створчатые двери в темноту комнаты. Довольно большой, раз спустя около десятка шагов, как насчитала Лена, они не наткнулись на очередные двери.
Выпускать его руку из своей ладони в полнейшей темноте было страшно, и Лена с трудом заставила себя сделать это. Щелкнула зажигалка, вырывая из темноты лицо сосредоточенное лицо Рихарда. Затрепетали огоньки на тонких свечах в канделябре на камине, рассеивая темноту. Рихард взял массивный подсвечник и прошелся по зале, дергая за шнуры гардин, чтобы половинки тяжелого бархата разъехались в стороны, пуская в залу лучи лунного света.
Это была большая пустая зала, в которой Лена прежде никогда не была. Поэтому она с любопытством огляделась вокруг, восхищенная красотой лепнины потолков и камина, искусной росписью стен и блеском хрусталя огромной люстры над головой. А потом, повернувшись к одной из стен, заметила движение и вскрикнула от неожиданности.
— Тихо, — прошептал на ухо Рихард, неслышно подошедший со спины в этот момент. — Это всего лишь зеркало.
Это действительно было зеркало. Огромное, почти от пола и до потолка, в тяжелой позолоченной раме, в отражении которого на Лену смотрела она сама, перепуганная, с широко распахнутыми глазами.
— Это старая бальная зала, — проговорил Рихард. — Ей не пользовались со времен мировой войны. Последний прием, который здесь состоялся, был свадебный прием моих родителей. Они обвенчались перед отправкой отца на фронт. Он не вернулся, погиб спустя несколько месяцев. Наверное, поэтому мама так не любит эту залу.
Он склонился к Лене и коснулся губами ее шеи, прямо под ушком, отчего у нее по всему телу пошла странная дрожь. А потом прошептал ей:
— Я подумал, что это идеальное место для тебя, моя маленькая русская. Ты говорила, что у тебя не было возможности заниматься с тех пор, как закрыли театр в Минске. Ты могла бы делать это здесь.
  
Глава 24
 
Она его любит. Отрицать это было совсем бессмысленно сейчас и бесполезно. Сколько ни повтори, что это совсем невозможно, и что это совершенно немыслимо, ничего не изменится. Она его любит.
Осознание этой простой истины пришло неожиданно, когда Лена впервые произнесла фразу «Я люблю тебя» на родном языке, глядя прямо в его глаза. Они лежали в постели без сна, повернувшись лицом друг к другу и смотрели, не отрывая взглядов, во время разговора, словно пытались запомнить каждую деталь внешности перед долгой разлукой. И говорили обо всем, что приходило в голову. И это было казалось так естественно — лежать вот так рядом с ним, накрывшись одеялом до самого подбородка в запоздалом приступе стыдливости. Смеяться его шуткам. Дразнить его. Радоваться его счастью, которое отражалось в искрящихся от радости глаз.
 
— Скажи мне, как будет на русском языке «Добрый день», — просил Рихард и повторял, забавно коверкая слова. — А как будет «Как тебя зовут»? Скажи, как нужно сказать «Меня зовут Рихард»?
И только потом, когда они вдоволь насмеялись из-за произношения Рихарда русских фраз, он попросил ее произнести именно эту фразу.
Я тебя люблю.
И как только эти слова сорвались с губ, Лена вдруг поняла, что это действительно так. Она любила Рихарда. Ее сердце рвалось на части при мысли, что их время подходит к концу, и неизвестно, что их ждет впереди. Словно она отрывала от себя какую-то важную часть, без которой ей даже дышать будет сложно.
— Я тебя люблю, — повторила Лена и потянулась к нему рукой, чтобы коснуться в этот момент. Он улыбнулся и протянул ей руку, чтобы переплести их пальцы. То, что он повторил за Леной, даже отдаленно не напоминало признание любви на русском, и они оба улыбнулись.
— Я тебя люблю, — произнес Рихард уже на немецком, и Лена замерла, не понимая, это признание, или просто продолжается их забавная игра. Но он ничего не говорил после. Просто лежал и смотрел на нее некоторое время, глаза в глаза, ласково поглаживая ее пальцы. А потом вдруг снова потянулся к ней нетерпеливо и опрокинул на подушки, запустив пальцы в ее распущенные волосы. Стал целовать ее сначала нежно и легко, потом глубоко и жадно, и она снова забыла обо всем, кроме того, что он рядом. Потому что она его любила. Именно по этой причине Лена и шагнула сюда, в эту комнату, так смело всего лишь вчера ночью, боясь потерять его. И именно поэтому уступала его желаниям, желая доставить ему радость.
Вот и в бальной зале прошлым вечером сдалась, уступая отнюдь не его доводам, которые он приводил раз за разом.
— К чему все это, Рихард? Ради чего? Я ведь никогда не смогу выйти на сцену, — отказалась Лена сразу же, как только услышала его предложение. Даже разозлилась, когда поняла, что старый ожог от сгоревших дотла надежд и мечты до сих пор ныл. Отошла от Рихарда, резко сбросив его руки со своих плеч.
— Ты говорила, что если бы вовремя начала заниматься и разрабатывать ногу после травмы, то все могло бы получиться, — напомнил ей Рихард, останавливая за руку мягко. И добавил, когда она покачала головой: — Знаешь, я могу привести пример человека, который потерял палец на руке, но все же продолжает играть на фортепьяно. Дело всего лишь в практике.
— Рихард, я говорю не только об отсутствии практики, — сказала Лена. — Ты явно забываешь о том, что происходит сейчас.
— Если ты говоришь о войне, то рано или поздно она закончится, — уверенно произнес он в ответ. — А мы сражаемся не против русских, как ты думаешь. Мы сражаемся против красной чумы коммунизма. Как только война закончится, как только уляжется вся эта неразбериха, ты сможешь заявить о себе. Ты же слышала Мисси, у нас нет предубеждения против русских. Та, что поставила балет. Она же твоя соотечественница, а значит, может помочь тебе, взять к себе в труппу. Разве ты не хочешь этого? Разве не об этом ты всегда мечтала? Я могу встретиться с ней, если хочешь, в Берлине, поговорить о тебе. Когда закончится война, ты сможешь вернуться на сцену. Или даже раньше.
На какое-то мгновение в Лене вспыхнула слабая надежда. Искрой на еле тлеющем кострище мечты танцевать. Что, если он прав, и если она сможет показать себя, Гзовская сможет вернуть ее на сцену? Хотя бы в этом жизнь станет прежней, почти такой, как была до войны.