Маша и Гром (СИ)

Деревянные полы, покрытые дешевой рыжей краской, жалобно заскрипели, когда Громов завел меня на кухню и усадил на колченогий табурет. Он зашарил по подвесным шкафам, хлопая дверцами, которые держались даже не на петлях, а на честном слове. В глубине одного из шкафчиков он все же нашел пыльную чекушку и, скрутив алюминиевую крышку, заставил меня хлебнуть прямо из горла.
Дешевый, ядреный спирт обжег горло. Дыхание сбилось, я принялась судорожно втягивать воздух, смотря на него ошалевшими глазами. Внутри меня водка, казалось, полыхала огнем. Из глаз с удвоенной силой полились слезы, но уже не из-за того, что мне было страшно. Водка вышибла из меня весь дух.
  
— Зато успокоилась, — прокомментировал этот козел, наблюдая за моими попытками откашляться.
Подвинув ногой к себе второй и последний табурет на невзрачной кухне, он сел через стол от меня и достал из заднего кармана изрядно потрепанную пачку сигарет. Прикурив первую, молча протянул ее мне. И на этот раз я взяла.
Руки дрожали, стесанные, поцарапанные пальцы болели. Да уж. Я чувствовала, что на голове с той стороны, где шла кровь, волосы слиплись в один невообразимый колтун. А на другом боку висели растрепанными, нечёсаными прядями. Жалкое зрелище вкупе с порванной и испачканной в земле и траве одеждой.
Громов курил какие-то жутко крепкие сигареты, и я закашлялась теперь уже из-за дыма. Я заметила, что он усмехнулся, и захотела показать ему средний палец. Я уже говорила, что злость придавала мне сил?.. А еще, похоже, забирала последние мозги.
В тишине мы сидели и курили посреди старой, грязной кухни в не менее старом и давно заброшенном доме в бог весть каком поселке. Валяясь на заднем сиденье, я не видела, куда мы едем, и не могла даже предположить, где находимся сейчас. Наверное, все еще в Московской области — это был мой максимум. Хотя какая разница, где мы. Мне это никак не поможет. Как будто я могу отсюда куда-нибудь уехать...
Мы застряли здесь. Я застряла здесь с ним. Я застряла в заброшенном доме с бандитом. Кажется, я была готова выпить водки во второй раз, потому что навязчивые мысли снова захлестывали меня с головой, и я летела в черную бездну паники.
— Эй, эй, — голос Громова доносился сквозь вату.
Я услышала, как он защелкал пальцами, и почувствовала, как грубо схватил меня за руку и через стол потянул на себя. Я ударилась об угол столешницы боком и взвыла, но боль вернула меня в чувства.
Я повернулась к нему лицом, пытаясь сфокусировать взгляд. Выглядел Громов, конечно, херово. Но и я не лучше.
— В первый раз всегда так, — он усмехнулся. — Выпей, — и подвинул ко мне бутылку водки, покрытую вековым слоем пыли.
Искушение было велико, но я замотала головой. Второго раза я, может, уже не переживу. Нервничая, Громов сразу за первой сигаретой закурил вторую. Он в одном лишь ему известном ритме барабанил пальцами по столешнице и смотрел во двор сквозь грязное, пыльное окно. Ровно посередине рамы на жалкой нитке болтался выцветший от времени, серый тюль. Такие самодельные занавески раньше были, наверное, в каждом доме.
Я хотела задать ему тысячу вопросов, но не знала, как начать. Он казался заведенным и злым, и, откровенно говоря, я его боялась. Я боялась таких мужиков, как он, после Бражника... Это был такой мерзкий, липкий, сковывающий по рукам и ногам страх. Когда ты вроде ничего еще не сделала, но уже чувствуешь себя так, словно в чем-то провинилась. Словно тебя нужно наказать. И ты боишься лишний раз заговорить, просто задать вопрос...
Я открыла глаза и приказала себе не проваливаться в эту пропасть. Я уже повернулась к Громову, намереваясь перебороть себя, но тут резко, противно запиликала его труба, и, подорвавшись, он ушел с ней в другую комнату. По глухим, изредка доносившимся до меня словам я поняла, что он говорит с сыном.
Я осторожно встала, чтобы поискать, куда можно стряхнуть пепел. Меня пошатывало: наверное, и их стресса, и от водки на голодный желудок, и от курева одновременно. Кухонька была крохотная. Из тех, в которой упираешься спиной в обеденный стол, когда пытаешься открыть холодильник. Старенький ЗИЛ с открытой дверью и грязными, заржавевшими полками стоял в углу. Напротив — до боли знакомый, белый кухонный гарнитур с алюминиевой планкой вместо ручек. У нас был такой дома, еще когда мы жили с мамой в квартире. Таким же я пользуюсь сейчас в коммуналке. У этого, правда, дверцы и стенки покрывали разводы и желтоватые пятна. Ручки были заляпаны жиром, везде какая-то грязь, пыль.
Что это за место вообще? Зачем мы здесь? Тут же ни черта нет. Ни еды, ни воды, ни лекарств. Я даже умыться все еще не могу.
В соседней комнате повисла тишина — Громов договорил. И почти сразу же выругался сквозь зубы и ударил чем-то о пол. То ли стулом, то ли креслом. А потом еще раз и еще. Я замерла на месте, прижав в груди чашку, которую смогла отыскать. Пепел сорвался с сигареты и серым пятном упал на пол.
Я не только застряла здесь с бандитом. Я застряла здесь с психом.
  
Глава 8. Гром
 
Херовые мои дела.
Отдышавшись, я пнул ногой обломки стула, который еще минуту назад мирно стоял у стены, и прислушался. Девчонка на кухне, кажется, даже не дышала.
Гордей своими слезами вынул половину моей души. А Авера просто добил, когда сказал, что пока нихера непонятно, меня ищут менты, наши контакты не выходят на связь, и нужно сидеть тихо и не отсвечивать.
Ну, это не впервой. Но вот то, что ребята из «конторы» включили отмороз — это действительно было херово. Как только разберусь со всем этим дерьмом, отправлю Гордея отсюда подальше. В жопу это все. Я ступил, нужно было отправить еще сегодня утром, если не вчера вечером. Рядом со мной сыну небезопасно.
Именно из-за того, что случилось сегодня, я и не хотел детей. Дети — это уязвимость, дети — это слабость, дети — это твоя болевая черта. Именно поэтому дети среди нас есть лишь у единиц, и я собирался остаться среди большинства. Но моя бывшая решила за нас обоих. Сука. Так у меня появился сын.
Конечно, его легко использовать как разменную монету. Через него можно давить на меня. Можно шантажировать. Можно угрожать.
До смерти не забуду, как сегодня, когда тачка уже перевернулась, я боялся повернуть голову и посмотреть, что с Гордеем. Боялся увидеть его мертвое лицо. Боялся увидеть его всего переломанного. Секунд десять, не дольше, но этот животный страх сковал меня так, что я не смог бы пошевельнуться, даже если бы захотел. А потом сын позвал меня, и я, наконец, к нему повернулся и чуть не умер от облегчения во второй раз, когда оказалось, что он почти цел. Так, ссадины, синяка да царапина.
Я охренел. Я никогда не думал, что способен на такие сильные эмоции. Но дети реально переворачивают все в жизни с ног на голову.
Со мной-то все понятно. Это последствия выбора, который я сделал когда-то. Последствия за все мои действия. И я к ним готов. Надо быть дебилом, чтобы начинать что-то, не будучи готовым к отдаче, которую ты можешь получить. И все было нормально, пока Алена не провернула все по-своему и не связала мне руки, родив Гордея. А затем во второй раз — усвистев в Финку к своему любовнику и бросив пацана в новгородской глуши.
Ей ребенок был нужен еще меньше, чем мне. Ей нужен был я. А когда не получилось, она просто сбежала. И бросила сына. А ведь даже звери не бросают своих детенышей.
Называть Алену сукой — оскорблять собак.
Надо было сказать Мельнику, чтобы захватил сюда еще бухла. Может сам догадается привезти?..
  
На кухне девчонка уставилась на меня диким, испуганным взглядом. Только этого мне не хватало. Первую истерику я погасил водкой. Во второй раз может уже не получиться.
— Я за водой, — сказал я ей и поспешно вышел из кухни и дома моего детства.
Вот в таких местах росли будущие бандиты.
Воды здесь можно было набрать только у колодца или у ручья, спустившись по пологому холму. Взяв два чудом не проржавевшим насквозь ведра, я пошел к колодцу. Воспоминания накатывали одно за другим, и от них не получалось отмахнуться. Сколько лет я здесь не был уже?