История любовных побед от Античности до наших дней

Здесь мы сталкиваемся с куртуазной традицией поклонения обожаемой даме, приводящего рыцаря в состояние экстаза. Теперь остается завоевать любимую. Ради этого ему приходится занять место священника, который должен благословлять прихожан; притом он один вправе ходить среди них во время службы. Гильем богат. Он дает молодому клирику кошель с деньгами, чтобы тот смог отправиться учиться в Париж, и обещает в его отсутствие сам исполнять обязанности церковного служителя. Сказано — сделано. Конечно, речи не может быть о том, чтобы человек в рясе откровенно приударял за женой на глазах мужа. И все же Гильем прикидывает, что в момент, когда уста Фламенки коснутся молитвенника, он успеет тихонько прошептать ей два-три слова.
  
Засим следует весьма продолжительный диалог, даром что состоящий из двух десятков слов. Ведь на каждой мессе можно произнести лишь одно словечко, в крайнем случае пару, а ответа зачастую приходится ждать целую неделю. Таким образом, чтобы обменяться двадцатью репликами, требуется месяцев пять-шесть! В первый день влюбленный ограничивается вздохом: «Увы!» На следующем богослужении Фламенка роняет: «О чем грустишь?» (Que plans?) Дальнейшая беседа растягивается от мессы к мессе: «Умираю» (Mur mi). — «От чего?» (De que?) — «От любви» (D’amor). — «К кому?» (Per cui?) — «К вам» (Pervos). — «Чтожя могу?» (Qu ’enpues?) — «Исцелить» (Garir). — «Как?» (Connsi?) — «Хитростью» (Per geiri). — «Придумай ее» (Pren IТ). — «Я придумал». (Prus l’ai). — «Какую?» (Е quai?) — «Приходите» (Iretz). — «Куда же?» (Es on?) — «В бани». (Als banz). — «Когда?» (Соrа?) — «Скоро» (Jom breu). — «Я согласна» (Plasmi).
Интерес романа заключается во внутренних монологах героини и ее диалогах с наперсницей, показывающих, как от мессы к мессе развиваются чувства Фламенки, как нарастает владеющее ею возбуждение. Гильем между тем не сидит сложа руки: используя долгие месяцы обольщения, он умудряется прорыть ход между своей комнаткой в купальне и той, где принимает ванну его желанная.
Каким бы курьезом это ни выглядело, церковь в продолжение всей классической эпохи служила, к вящему негодованию пастырей, излюбленным местом кадрежа. Именно в храме на Пасху поэт Клеман Маро, по собственным словам, встречает любимую, и Панург строит куры своей даме тоже в церкви. В своих мемуарах, относящихся примерно к 1550 году, поэтесса Луиза Лабе вспоминает тщательно причесанных, разряженных, надушенных щеголей, что спешили в церковь в надежде встретить своих прелестниц, хотя это не сулило «иных наслаждений, кроме возможности обменяться игривыми взглядами да отвесить мимоходом поклон». Храм она при этом, нисколько не выделяя, ставит в один ряд с другими общественными местами: «Надобно найти средство, чтобы тебя попросили сопровождать твою даму куда-либо: в церковь, на зрелище или в другое публичное сборище».
Руководства по обольщению, подобные «Маленьким премудростям и уловкам любви», о маневрах, предпринимаемых в церкви, упоминают наряду с прочими способами найти подход к замужней женщине: можно подбросить записку на скамеечку для коленопреклонения, запрятать в свечку или в выдолбленный камешек («тайник довольно надежный и хитроумный»), а то и поручить послушникам передать ей писульку при внесении святых даров! Прекрасная хитрость, если в теории, но чаемый эффект отнюдь не гарантирован. Так, Ретиф де Ла Бретонн потерял любовь всей своей жизни — повстречавшуюся ему в церкви Жаннетту Руссо, воспоминание о которой и в шестьдесят лет все еще будоражило его, хотя он с ней ни разу даже словом не перемолвился. Когда он отважился объясниться, то засунул скрученное трубочкой письмецо в трещинку подлокотника той скамьи, где она обычно преклоняла колена, и слегка замазал щель воском. Он рассчитывал на девичье любопытство, ведь воск в конце концов станет липнуть к ее руке. Но записка пролежала в этом тайнике две недели, потом молодой человек вытащил ее и разорвал. И — последняя безнадежная дерзость — разбросал обрывки по полу: может, Жаннетта, преклонив над ними колена, заметит их, соберет, сохранит как реликвию.
Протестантские храмы, как бы ни были суровы, не избежали общей участи. А что делать? Как упрекнуть в нескромности юную девушку, «когда она видит, — как пишет мемуарист, — что ее мать, которая всегда рядом, бросает взгляды туда и сюда, силясь определить (так!) ее возлюбленного. Неужели что-то заметила? Она кивает ему, присовокупляя к жесту улыбку и взор, способный вселить любовь в самое бесчувственное сердце. Во все время, пока происходят сии маневры, служитель Господа проповедует скромность: да пусть его! Это годится для дамы его ранга?»
Тема, разумеется, литературная, однако и реальные житейские байки подтверждают, что встречи в церкви для кадрежа удобны. Вот и Никола Гула в 1620-е годы мог встретить пленившую его юную соседку только в храме. Тут главными объектами оказываются преимущественно причетники и прочие младшие церковные чины, поскольку внимание прихожан сосредоточено прежде всего на них. В 1755 году на Иванов день юная служанка Анна Шапо влюбилась в Луи Симона, лудильщика из селения Лафонтен Сен-Мартен, но, главное, — ризничего, раздававшего облатки прихожанам. В Бристоле в 1727 году или около того пятнадцатилетний певчий Джеймс Перри был сражен прелестью девушки, сидевшей поблизости на скамье: ее кокетливые взгляды давали понять, что их склонность взаимна. При первых шагах они прибегли к посредничеству табакерки: красавица каждый день предлагала ему понюшку, молча совала ее в рукав его стихаря; он же ее возвращал, подсовывая под записи молитвенных распевов, которые клал на разделявшее их свободное сиденье. Уловка? Случайность? Внезапно девушка прекратила эти проделки. Два дня Джеймс лил слезы, затем стал выслеживать ее, на этот раз вне церковных стен. Так началось их приключение.
  
КЛАССИЧЕСКИЙ ХОД: ПОДАРКИ
 
Мог ли подарок не оказаться главным средством достижения любовной близости, если и древние греки, и римляне, и германцы видели в нем основу основ обольщения? Когда в мир пришло рыцарство, щедрость стала восприниматься как одна из первейших доблестей. Умение тратить, не считая, — признак благородства, а заботиться, как бы сэкономить деньги, — доказательство мелочности, присущей буржуа. При таких условиях разориться ради женщины значило явить высочайшее доказательство любви. Дать ей понять, что ничем не дорожишь больше, чем ее присутствием, которого довольно, чтобы влюбленный почувствовал себя богачом.
Этого могло хватить, чтобы покорить и самую бесчувственную, по крайней мере в новеллах Боккаччо такое случалось. Федерико, влюбленный в прекраснейшую из женщин Флоренции, увы, замужнюю, готов на все, чтобы стать ее другом. Он участвует в состязаниях, в турнирах, закатывает праздники, неистощим на подарки — короче, расточает свое состояние без счета. Но все тщетно. Разоренный, он удаляется в маленькое поместье. Из всего добра у него только и остался сокол, которым он дорожит больше, чем собственной жизнью. Между тем дама, овдовев, пожелала нанести визит тому, кто так ее любил. О его разорении она не знает. А он беден настолько, что ему нечего подать на стол. И он без колебания убивает своего сокола, чтобы приготовить для нее угощение. Узнав, что он совершил, доселе бесчувственная дама так растрогана, что выходит за него замуж. Ирония новеллы состоит в том, что вдова прибыла как раз затем, чтобы попросить этого сокола для своего сына, который так им пленился, что даже занемог.
  
Но это все литература. Общественное равновесие и фамильные состояния были бы в большой опасности, если бы у великой любви, помимо разорения, не было иных способов достигнуть вожделенной цели. Поэтому Андре Ле Шаплен прямо и недвусмысленно порицает безрассудное мотовство. Влюбленному подобает тратиться на подарки «сообразно возможностям, какие дает его состояние». Как прагматику, ему известно, что мужчина, обреченный на нищету, теряет благосклонность своей дамы. Однако Ле Шаплен опасается, как бы не прослыть скупцом, и потому настаивает на том, что между щедростью и расточительностью есть разница. Он также отмечает, что никакой дар не имеет прелести, если возлюбленная по доброй воле не склонна его принять.