Кикимора и ее ёкай (СИ)

Кикимора вскинула голову.
— Ты отведаешь пищу из очага царства Желтых Вод вместе со мной и навсегда останешься тут. По своей воле. И никогда не вернешься в мир живых. Если же не решишься, то уйдешь прямо сейчас в мир живых, и я тебя не трону.
Изума и Кагура растворились в тени, и спустя мгновение перед кикиморой оказался стол, уставленный самыми изысканными яствами. Еда пахла изумительно, выглядела прекрасно, и кикимора, которой давно уже требовалась пища, вдохнула аппетитный аромат и прикрыла глаза. Остаться здесь? Доживать свой долгий век в тоске, рядом с богиней чужой страны, которая убивает сама себя своей печалью? Стоит ли?
  
У ног заскулил каукегэн. Кикимора заглянула в глаза духу мора.
— Уйдешь? — шепнула она ему.
Каукегэн мотнул лохматой головой. Дал клятву — значит, вместе до конца, куда бы не отправилась хозяйка. Верность своему сюзерену — не пустой звук даже для маленького и слабенького духа мора и неудач.
— Остаешься? — обрадовалась кикимора и почесала Тотошку за ухом. — Спасибо.
А потом, не давая себе больше ни одной секундочки, подхватила с блюда рисовый колобок с рыбной начинкой и отправила его себе в рот.
Японское кушанье растеклось во рту клейким рисом, свежим рыбным ароматом и едкой горечью под конец. И это блюдо, и все прочие — все было приправлено отменной, самой ядовитой тоской из всех существующих.
  
Глава 43. Жертва во имя любви
 
Колени ослабели, в голове зашумело. Стало холодно и как-то… пусто. Сердце полоснуло тоской, на миг стало так больно, что зеленые глаза наполнились слезами. Тихонько заскулил каукегэн, отзываясь на страдание своей госпожи.
— Добро пожаловать, — прошелестела за занавесями богиня Идзанами, и две ее прислужницы низко поклонились кикиморе, приветствуя новую жительницу страны Желтых Вод.
Склонились по углам жирные черные тени, даже неровные всполохи свечей изогнулись. И кикимора поняла, что это были не просто тени свечей, а множество мертвых душ, которые не смогли раствориться в небытии из-за жуткой тоски. И агония превратила их в слепки, жалкие остатки себя прежних, и кикимора вдруг отчетливо поняла, что это ждет и ее. Рано или поздно. Через век или пятьдесят: тут время не имеет значения. Она станет частью черных теней, она останется тут, и таков будет исход ее судьбы.
Кикимора широко распахнула глаза, прислушиваясь к тому, как неровно начало биться ее сердце. Черная дыра в груди потянула сладкой болью.
Момент был до невозможности трагический и торжественный, и закончился бы он так же торжественно и трагически, если бы не шум откуда-то сверху.
— Кто-то открыл Южные Врата, — сказала Кагура, прислужница богини.
Богиня Идзанами опустила голову. По маленькому плечу скользнула выбившаяся из красивой прически прядь. Воспоминание сжало сердце, кольнуло остро и так привычно… Давным-давно, еще до существования времен, любимый мужчина богини так же отпер врата в царство мертвых, чтобы забрать ее с собой, к свету и миру. Но не смог сдержать отвращения при виде ее изменившегося тела. Идзанами положила ладонь на грудь, где зияла выжженная тоской дыра. Уже сколько веков прошло! А болит все так же…
Хорошо, что не у нее одной. В чужой боли богиня подземного царства находила успокоение. Боль чужеземного ёкая была сладкой, так похожей на ее собственную. Смаковать чужие страдания было приятно — так на время забывалось о своих собственных. Вот и сейчас богиня приготовилась наблюдать, как разобьется еще одно сердце. Дзашин не заберет свою кикимору к свету, не вернет ее, не будет с ней рядом, когда той будет страшно и плохо. Он поступит с ней так же, как всегда поступают с женщинами мужчины. Предаст ее. Оставит одну. Отвернется, скривившись от отвращения.
Спустя мгновение распахнулись ворота подземного дворца, впуская нового гостя — бога войны Дзашина, который, спустившись в мир мертвых, наконец смог вспомнить, почему его сюда так сильно тянуло. Глаза, зеленые, как склоны горы Камияма, с золотыми искрами в них держали его в одном крошечном шажке от безумия. Невозможные, чуточку удивленные, сияющие глаза одной необыкновенной кикиморы.
С катаны бога войны капала на пол черная жижа — мертвая кровь обитателей царства Желтых Вод. Многих он некогда отправил сюда сам, и теперь жители страны мертвых желали отплатить Дзашину за смерть, наваливаясь на него толпой. Но что они могли против его сверкающей катаны?
Черные глаза Дзашина остановились на фигурке в светлом кимоно, на ее тонкой руке, замершей над столом с угощениями мертвого мира.
— Не ешь! — выдохнул бог войны, в один миг оказываясь рядом и перехватывая руку своей кикиморы. И по ее виноватому взгляду понял, что опоздал.
Тьма застила глаза. Катана блеснула острым.
— Опусти оружие, Дзашин, — насмешливо сказала Идзанами. — От него тут не будет никакого толка. Нельзя убить мертвое.
Густые тени, которые до этого спали по углам, заскользили по полу, взметнулись вверх. Упала с громким звоном катана. Покачнулся Дзашин, опустился на колени, не в силах выдерживать мощь страшной тоски.
Богиня Идзанами оказалась перед богом войны, провела пальцами по худому лицу, по острым скулам. Повинуясь ее воле, вслед за ее руками потянулась из Дзашина лишняя сила. Богиня-мать исполняла свое обещание.
— Вот так… Вот и все, — сказала она, отступая на шаг, взмахнула ладонями, стряхнула с них излишки маны. Ей, богине-матери, это было несложно, все же она была богиней, а не хвостом каукегэна.
— Все получилось, — сказала кикимора, подходя к Дзашину. — Госпожа Идзанами вмешается и наведет порядок. Все с Камиямой хорошо будет. И с тобой.
Она попыталась улыбнуться, но не смогла. Все сильнее дергала ее боль в груди. Говорить не хотелось. Ничего не хотелось. Забыться бы и сгинуть, чтобы не разрывало так больно душу.
Дзашин всмотрелся в ее зеленые с искорками глаза. Искорок этих, золотых, таких необычных, стало меньше, и сами они будто бы притухали, выцветали. Почему-то это испугало Дзашина даже больше, чем факт того, что Мари-онна отведала пищи с Очага Желтых Вод.
У ног заскулил каукегэн.
— Зачем? — тихо спросил он, почему-то робея и даже не смея касаться ее руки, хотя очень хотелось.
Благодаря вмешательству Идзанами разум вернулся к нему, и, хоть сила и продолжила поступать, спущенная на него богами счастья, он игнорировал ее. Он был потрясен.
Дзашин — бог войны. Он был рожден из смерти, из страдания. У него были последователи, фанаты и фанатки, были обожатели, как правило, напрочь свихнувшиеся. Но никто, ни один из них, будучи в своем уме, не согласился бы ради него на вечные муки и забвение в подземном мире мертвой богини.
— За все надо платить, — просто ответила она. — Цена меня устроила. В прошлый раз я не смогла отдать все ради любви. А в этот решила, что оно того стоит.
И она сама ласково коснулась его лица. Провела ладонью по худой щеке, скользнула пальцами по прямой черной пряди, которая выбилась из хвоста на затылке. Искорки в ее глазах на миг стали ярче.
Кто кого поцеловал? Кто кого первый так жадно обнял?
Пальчики кикиморы растрепали волосы бога войны, его руки — сильные, привыкшие к оружию, бережно сжимали ее маленькие плечи. Сила бога войны, продолжающая к нему поступать от семи богов счастья, вспыхнула вокруг них ярким пламенем, а потом опала. Дзашину не пришлось медитировать и рисовать нарциссы, чтобы справиться с потоком силы. Поцелуй любимой женщины был лучше любых медитаций.
— Кхе-кхе.
Изума и Кагура смотрели на творящееся непотребство с осуждением. Тут, в мире, где вечно оплакивается умершая любовь, целоваться было моветоном.
  
Кикимора спрятала пылающий лоб у Дзашина на плече, и он обнял ее крепко-крепко, пряча от взглядов. Закрыл глаза, втянул в себя травяной запах ее светлых волос. Непривычный запах, но такой желанный, такой уже… родной.
— Прощайся с моей вечной гостьей, бог войны. Вы никогда не встретитесь снова, — глухим голосом сказала Идзанами, снова прячась за занавеской.