Кикимора и ее ёкай (СИ)

Дзашин ощутил, как его начинает тянуть в верхний мир: Идзанами мягко намекала, что прощание долгим не будет. Тут все было покорно ее воле, и только богиня подземного мира выбирала, кого она будет впускать в свое царство.
И впервые за многовековую жизнь у бога войны защипало в глазах.
Ну как? Вот как с ней, с этой невозможной кикиморой, прощаться?
Дзашин заглянул в ее глаза. В его черных, как самая темная ночь, глазах, отражались золото и зелень ее радужек. Где-то там возмущались прислужницы Идзанами, где-то там злилась богиня, ожидая чужой боли и не получая ее. Там пучились от натуги боги счастья, накачивая Дзашина силой, которая стала для него и окружающих неопасной. Там шумело Дзюбокко, роняя на землю кроваво-красные листья… Да, Дзюбокко будет не хватать. Но и тут, в большом Царстве Желтых Вод, найдется другое дерево, которое будет радовать взор.
  
И с этой мыслью Дзашин, протянув руку, стащил со стола с закусками рисовый колобок с водорослями и быстро-быстро, пока Идзанами не прочухала, сунул его себе в рот.
Повисла невообразимая тишина.
У Кагуры медленно открывался рот. Изума истаяла фиолетовым дымком.
За занавеской царило молчание. Богиня Идзанами пыталась прийти в себя, но не могла. Шок был слишком силен.
Кикимора ткнула Дзашина кулачком в плечо. Ее перепуганные зеленые глаза наполнились слезами.
Но никто из них не успел ничего сказать. Их прервало наглое чавканье и хруст.
Все обернулись на стол с праздничным угощением. Каукегэн, ничтоже сумняшеся, сметал угощения длинными розовым языком. От пищи Страны Желтых Вод его шерсть заблестела, залоснилась, сам он стал как-то крупнее и здоровее. Видимо, энергия местной еды пришлась ему по душе.
— Шаричек, ты чего это? — шепотом спросила кикимора.
Каукегэн поднял на нее сытые глазки.
— Очень вкусно, госпожа Мари-онна-сама, — спешно дожевав угря в соусе унаги, ответил Шаричек и облизнулся по кругу. В смысле, всю свою каукегэнью морду целиком языком облизал.
Дзашин перевел взгляд на Мари-онну. Его губы дернулись от едва сдерживаемой улыбки.
— Кормят тут вкусно, собачке нашей понравилось, может, и с остальным тоже повезет? — так же шепотом спросил Дзашин.
Кикимора вытерла слезы.
В ее глазах снова сияла зелень и яркое, будто расплавленное, золото. Прикосновение губ в этот раз было без привкуса горечи от потери. И от этого сладко-сладко кружилась голова.
Но Дзашин не был бы собой, если бы не понял, что что-то начало меняться.
Сгустились на полу черные тени, поднялись туда, где в своем святилище сидела богиня Идзанами. Жуткая чернота расползлась по всему залу. Она коснулась стола с угощениями, и блюда, к великому огорчению каукегэна, обратились в комки ядовитой слизи. Раздались вскрики, потом вой и плач, от которого заныли разом все зубы.
Темные тени опустились на пол, разъедая его, и перед Дзашином и кикиморой оказалась бездна, наполненная мольбами о помощи и криками отчаяния.
А из-за опадающих занавесок божественного святилища показались черные змеи. Кикимора, присмотревшись, поняла, что змеи взялись прямо из головы богини Идзанами. Да и сама она выглядела… Удивительно.
Огромная, с шипящими волосами, в глазах полыхает мертвых свет, в груди, которую открыло разошедшееся в разные стороны кимоно, прямо в огромной черной дыре сидел гром. Плоть богини распадалась, и сквозь нее видны были кости.
Дзашин одним молниеносным движением спрятал кикимору за свою спину, поднял с пола катану, но тут же брезгливо ее отбросил. Священное оружие после нашествия черных теней было насквозь проржавевшим. Толку от него не было никакого.
— Прочь! — прошипела Идзанами. — Вы отправитесь вниз! Туда, где вечно страдают души!
И, подчиняясь ее приказу, черные тени зашумели вокруг них, толкая вниз, подняли ветер.
Кикимора покосилась на бездну, из которой доносились вопли. Туда ей вообще не хотелось.
Дзашин приготовился защищать ее, и кикимора ласково оглядела его с ног до головы. Стройный, почти худой, но плечи сильные, расправленные, голова высоко поднята, длинные черные волосы, выпавшие из хвоста, с размаху бьют его по острой скуле, по щеке, и черные пряди будто перерезают его красивое лицо надвое.
Стоит он. Уверенный такой, сильный, собранный. Готовый защищать ее и разделивший с ней ее судьбу.
От нежного чувства защемило в груди. И кикимора сделала шаг вперед, взяла его за руку.
— Идзанами никогда не простит тебе того, что ты сделал, — шепнула она.
Он кивнул, внимательно глядя на разъярившуюся богиню.
— Она хотела бы, чтобы бог Идзанаги пошел за ней, но он ее бросил. Она не простит нам, — еще раз повторила кикимора.
— Тогда ничего другого больше не остается, — виновато сказал он. Обнял свою невозможную кикимору, снова прикоснулся губами к ее губам и шагнул вместе с ней в разверзшуюся бездну.
Каукегэн, помешкав с полсекунды, нырнул за ними следом. Тут хоть и кормят вкусно, а Мари-онна все ж таки хозяйка. А с ней не пропадешь, это Тотошка уже давно усвоил.
  
Глава 44
 
На закате дня у Южный ворот в Царство Желтых вод собралась вся честная компания. Омононуси с прекрасной Ёерогумо, их свита, штук пятьдесят прочих высокопоставленных ёкаев — жителей Камиямы, Ямауба, безликий Нопперо-Бо, с десятков семь оками, демон-висельник Кубирэ-они, которого Марионна встретила в самом начале своего пути, и бог весть еще знает кто. Не было только тэнгу: они готовились к обороне в своей крепости, напрочь пропахшей носками и тестостероном.
Все в ожидании заката занимались чем попало. Кто медитировал, кто на хризантемах гадал, дергая нежные лепесточки, кто просто так по кустам ошивался. С кустами тут было тяжко: в преддверии врат в царство мертвых было пусто и уныло. Одна деревянная красная арка на сухой безжизненной глине, и ничего вокруг, только с десяток колючек да трухлявые пеньки. Оно и неудивительно, все же тут проход в царство мертвых, а не в Диснейлэнд.
Ямауба нервничала больше прочих. Она сидела на трухлявом пенечке и щелкала соленые семечки сразу двумя ртами. Марионна угостила, и Ямауба пристрастилась. Она вообще по-своему привязалась к чужеземке. Вечно одинокая, как и сам японский народ, она вдруг поняла, что нашла верную подругу. Такую, с которой ничего страшно. И как же ее не хотелось теперь терять!
Время тянулось еле-еле. Стихийный походный лагерь разбился близ Южных ворот как-то сам по себе. Откуда-то потянуло костерком, потом — такояки из рыбы и жареной на железных листах гречневой собой. Боги высунулись из переносных святилищ и принялись тереться у костерка. Чпокнула первая банка с сакэ — так, чтобы снять напряжение.
Когда лучи заходящего солнца позолотили верхушку Камиямы, вдруг откуда ни возьмись раздалась нежная мелодия. Потом прямо из воздуха появилась бива. А за ней явила свой переменчивый лик прекрасная богиня воды, времени и всего, что течет.
По лагерю разлилось напряжение. Все жители Камиямы синхронно сделали полшажка назад.
— Враги заявились, — прошипела Ямауба, оглядывая прекрасную Бентэн, которая задумчиво бренчала на биве.
— Я не враг, — сказала Бентэн, услышав голос горной ведьмы. — А вовсе даже наоборот.
— Ага, как же, — недоверчиво сказала Ямауба и такую противную физиономию скривила, что Бентэн прикрыла глаза. И даже там, за прикрытыми веками, все равно видела неподражаемый лик горной ведьмы с двумя высунутыми языками и с выпученными глазами.
— Юбикури герман юсоцуитара хари сенбон номимасу, — сказала Бентэн. Слова древней клятвы верности были произнесены, и народ как-то сразу расслабился.
  
— Я буду ожидать суда богини-матери с вами, если он произойдет, — сказала Бентэн и как-то так просто, мимоходом уселась на пенек. Кивнула Омононуси, почесала за ушком чьего-то волка оками.
— Песенку споем? — спросила она, наигрывая знакомую каждому японскому богу мелодию. Это была мелодия песни о божестве, которое полюбило человеческую девушку. Божество было бессмертным и было вынуждено наблюдать, как стареет и умирает его возлюбленная. После ее смерти бог и сам умер от тоски.