Бабочка

Она была загадкой. Может быть, он именно это и любил — загадку? Если в один прекрасный день она расскажет ему, кто она такая, если раскроет ему все секреты про себя, не исчезнет ли тогда его любовь? Может быть, эта тайна, которая окружала ее, и разжигала его любовь?
Он засунул руки поглубже в карманы и смотрел, как ребята взлетали по доске вверх, переворачивались, но все приземлялись прямо на ноги, как это умеют делать кошки и дети.
Нет, он любил не какие-то там загадки, тайны и призраки. Она была живой женщиной из плоти и крови, и хотя он не знал ее имени, он знал ее, и он ее любил.
Но проблема заключалась в том, что теперь с этим делать?
Холодный мартовский ветер заставил его поежиться. Он также понял, что просто-напросто голоден. Он знал, что неподалеку, рядом со старой синагогой, была закусочная. Большинство кафе и закусочных в это время года закрыто, пожилые жители большую часть времени проводят дома, пляж, естественно, тоже пустынен. Но так как все-таки находятся несколько смельчаков, которые приезжают на пляж зимой, и так как кто-то должен был избавлять их от денег, кафе Сильвии Бургес работало, и Сильвия была рада видеть покупателя. Он заказал горячие сосиски с сыром чили и чашечку кофе и съел все, стоя у прилавка.
Согревшись и утолив голод, он попрощался с Сильвией и продолжил свою прогулку.
«Наши посетительницы приходят в «Бабочку», потому что здесь безопасно, — сказала ему директор. — Мы гарантируем безопасность от насилия, от болезней, от возможности выяснить, кто они такие на самом деле. Только нарушь одно из этих правил — и ты поплатишься за это».
А это было именно то, что он думал сделать, — нарушить одно из этих правил. Он хотел спросить ее, кто она такая.
Но осмелится ли он? А что, если он рискнет спросить ее, а она убежит? А что, если она никогда больше не придет в «Бабочку»? Как он сможет найти ее в таком огромном городе, как Лос-Анджелес? У него не будет ни малейшего намека, откуда начинать искать.
Он чувствовал себя беспомощным. Такого ощущения не было у него уже давно. Он не привык к нему, оно его раздражало. Ему ужасно не нравилось то, что он должен ждать звонка. От этого он как-то терялся и не знал, что делать. Все казалось поставленным с ног на голову. Все шло не по правилам. Она звала его, он спешил, чтобы быть с ней, они проводили вместе несколько часов, днем и вечером, любили друг друга, а потом она исчезала, и он оставался только с воспоминаниями ощущения ее в своих руках.
Я скажу ей, что люблю ее, — подумал он.
Он остановился и повернулся лицом к серому, сердитому океану. Одинокая чайка пролетела над головой. Крикнув, она исчезла между крыш домов.
Неожиданно он понял всю тщетность своего плана. Те, кто работал в «Бабочке», должны были говорить посетительницам то, что они хотели услышать. Это было как бы частью создаваемой для них сказки. «Если я скажу ей, что люблю ее, она подумает, что это просто слова из той роли, которую я играю. Она подумает, что я произношу заученную фразу. А что, если?..»
Он посмотрел на пирс, где несколько пожилых мужчин и какие-то мексиканские дети пытались ловить рыбу.
«Что, если она чувствует то же самое по отношению ко мне?»
Его сердце начало бешено колотиться. Возможно ли это? Но, в конце концов, она снова и снова звала именно его. Насколько он знал, она не обращалась к другим партнерам «Бабочки». Может быть, это правда? Может, она тоже влюблена в него?
Но как узнать? Как узнать наверняка? И как сделать это, не рискуя потерять ее совсем?
«Если я ошибаюсь? Если я открою ей свои чувства, и она убежит?..»
Он даже немного ссутулился. Он не видел никакого выхода из этой ситуации. Он понял это сейчас, глядя на мрачный, будто металлический океан. Ветер гнал темные облака из Сан-Моники, ребята на дороге оттаскивали в сторону свою бочку с доской, Сильвия закрывала кафе. И он понял, что попал в ловушку, из которой нет выхода.
Все, что он мог, вынужден был он признаться самому себе, идя обратно к машине, это ждать ее следующего звонка. И молиться, чтоб никогда не наступал день, когда этот звонок будет последним.
 
Линда только-только закончила примерять черную бархатную маску, когда услышала, что ручка двери поворачивается.
С колотящимся сердцем она посмотрела в зеркало на комнату за своей спиной.
Это был будуар века, привезенный прямо из Версальского дворца: маленькие позолоченные стулья с сатиновой обивкой, кабинеты из полированного дерева с бронзовой отделкой, изящный письменный столик с фаянсовой крышкой, кровать, покрытая кремовым сатиновым покрывалом с кисточками и бахромой, ножки ее были украшены малюсенькими золотыми колокольчиками, полог в форме золотой короны охранялся крылатыми сфинксами. На столе стояли старинные кубки с вином, блюда со сладостями, сыром и фруктами. В воздухе витал тонкий аромат роз; клавесин тихо играл менуэт, как будто бы звук шел из другой комнаты.
И Линда сама — не дитя ядерного века, а барышня из прошедших времен элегантности и изысканности. Ее волосы были спрятаны под белым высоким напудренным париком, украшенным жемчугом, три тщательно накрученных локона падали на обнаженное плечо. Нежно-голубое платье сильно декольтировано, богато украшено крошечными вышитыми бантиками и надето на безумно широкий кринолин. А под платьем — целая сложная система корсетов и бесчисленное множество завязок, каждая из которых должна быть развязана в свое время.
Она не отводила глаз от двери. Сегодня ничто им не помешает — она позаботилась об этом. Сегодняшний день слишком важен.
И вот он вошел.
У нее перехватило дыхание.
Его атлетическая фигура была одета в широкий черный бархатный камзол с отделанными золотом манжетами, плотно облегающий черный жилет, узкие черные бархатные бриджи, белые чулки и туфли с большими серебряными пряжками. На рукавах из-под камзола видны оборки манжет белой шелковой рубашки; на шее — белое кружевное жабо. А его волосы — красивые черные волосы, которые Линда так любила, — были сейчас спрятаны под серебристо-белый парик, заплетенный сзади в косичку с большим черным бархатным бантом.
Он закрыл дверь и остался стоять там, глядя на Линду. Она продолжала стоять к нему спиной; их глаза встретились в зеркале.
Наконец, как бы очнувшись от очарования, в котором они оказались, он первым сделал шаг вперед и картинно поклонился. Она наблюдала, как он по-театральному выставил вперед одну ногу, сделал круговое движение правой рукой, элегантно наклонился и сказал:
— Мадам, ваш слуга.
Она улыбнулась, повернулась к нему и протянула руку.
Когда он подошел и, опустившись на одно колено, поцеловал ее, на мгновение их глаза опять встретились, обрамленные черными масками.
— Я скучал без вас сегодня при дворе, — сказал он, начиная сказку.
Она поднялась и прошла мимо него к столу, причем из-за своей широченной юбки ей пришлось это сделать боком. Наливая слегка трясущимися руками сладкое красное вино в серебряные кубки, она сказала:
— Я сомневаюсь в этом, монсеньер. Наверняка вы наслаждались вниманием абсолютно всех присутствующих дам, включая саму королеву.
Когда она повернулась, чтобы передать ему кубок, она поймала мимолетное выражение его лица — мрачное, расстроенное выражение, как ей показалось. Но затем оно исчезло, и он снова улыбался, и она подумала, что ей просто показалось.
Но она видела уже это выражение его лица практически каждый раз, как они встречались. Может быть, она смущала его? Ну конечно, своим поведением она ставила его в тупик. Линда была, пожалуй, единственным членом «Бабочки», которая разрешала ему идти только до определенных пределов, не дальше.
— Даже благословенная Мария Антуанетта — просто тусклая звезда, по сравнению с вашим сиянием, мадам.
Он взял кубок, на мгновение их пальцы соприкоснулись. Она отчаянно старалась расслабиться и полностью отдаться этой сказке, раствориться в ней. Каждый раз, заходя в дверь «Бабочки», Линда пыталась оставить позади себя реальный мир, мир медицины, и Барри Грина, и свой страх. Она пыталась позволить себе быть кем-нибудь еще, чтобы этот кто-нибудь, а не Линда Маркус, мог бы выпустить на свободу ее сексуальные чувства.