Наследница чужих богов (СИ)

Поведение сокомандующего менялось на глазах, что бывало каждый раз, чем ближе сын халифа оказывался к правителю. Становилось еще более заносчивым, властным. И даже при одном с ним титуле ни Рэм, ни кто-либо из остальных ал-шаиров, не тешили себя иллюзиями в том, что они равны.
За почти полтора века правления Давир I сделал все возможное, чтобы возвести собственную власть к абсолюту, укрепить, шаг за шагом, утверждая первенство дома Йоран на троне. Терпеливо, окольными путями, а порой и в открытую оттесняя от себя любого, кто ему мешал, пуская в окружение полезных ему слабаков, бесхребетных подхалимов. Правя жестокостью, богатством и страхом.
  
Его политика приносила результаты. За ним следовали. Повиновались каждому слову, боясь взывать к законам и тарикон, ибо он сам в итоге стал олицетворением не только канонов мирских, но и божьих. Диары — избранные Единым над всеми, и те уступили перед его изворотливостью и хорошо замаскированной тиранией. Что уж говорить о служителях Пути, которые в большинстве своем принадлежали к разным народам?
В истории Диарского халифата церковь редко опускалась ниже трона, стояла вровень с правителем. Опора не власти, самого государства, духовности, их уникальной силы. Давир попрал даже это, превратив тарикон в послушный ему инструмент. Теперь же, тот, кто должен был выступать защитником веры, делал все, чтобы эта религия защищала его самого. И вместо того, чтобы отменить большой Совет, объявить в стране траур, позволить муфтириям по всем заветам оплакать ишана и без давления со стороны избрать нового поводыря, халиф напоказ открывал адхидэ и никто не смел ему возразить. Даже он, глава дома Алман, ал-шаир халифата.
Рэм мысленно поставил точку. Тем более, он! И в этом крылась суть — до конца оставаться честным с самим собой. Даарон не лукавил в красноречии, требуя от него отказа от ритуала Посвящения и притязаний на трон. Сын халифа был прав: его никогда не признает собственный народ. Не станет от чистого сердца молить Всевышнего.
За ним никто не пойдет… Не сейчас.
…
Шаттл чуть вздрогнул при посадке, касаясь высланной черным камнем площади перед адхидским дворцом.
Рэм склонился к пленнице. Помедлил, прежде чем взять ту на руки, не став более волочь за горло. Варши показалась практически невесомой, податливый, такой уязвимой, что против воли вновь вызывала ассоциации с уже известной ему леваркой, пускала в мысли тревогу за свою ни-адду, дикую злость на себя.
Он заглушил мимолетный жест заглянуть в лицо женщины, пальцами приоткрыть ей веки, посмотреть в застывшие на пороге смерти глаза. И без этого знал, что в них скрывается: правда, серый свет Леваара. Ненавистное небо проклятой планеты, отражение Кайи, а может быть, и его самого.
Выйдя со своей ношей на площадь, Рэм стал позади уже поджидавшего Даарона.
Облик сокомандующего переменился. Вернее, лишь одна, но такая важная деталь. Сын халифа мог предстать перед поддаными, даже в покрытом пылью наряде, хоть в обносках, но только не с перекошенным от усталости лицом. За оставшееся время перелета, пользуясь уединением, он успел восстановить потраченные на варши силы, собраться. И, разумеется, не стал менять наряд. Следы грязи, чужой крови и пыли от разрушенной мечети горели ярче любых слов. И даже этим атрибутам, не меньше самой пленницы, предстояло сыграть роль на сегодняшнем адхидэ — подстегнуть воображение членов Совета, их страх.
Даарон подал ему знак, и Рэм молча последовал за сокомандующим, принимая навязанные ему правила игры. Через всю площадь, под взглядами оттесненной по краям толпы, что уже подогревала себя слухами, редкими выкриками проклятий в сторону обмякшей в его руках женщины. Сын халифа же сознательно не торопился. Шел медленно, позволяя толпе не только рассмотреть детали, но и додумать остальное.
Дворец адхидэ встречал ал-шаиров немым укором.
Черный мрамор тысячелетних стен резали золотые жилы, напоминая полотно грозового неба, раздробленного сотнями ярких молний. Простота и величие в одном дыхании камня. Отпечаток времени длиной в сотни веков, что уходил к первой эпохе от Исхода, знаменуя собой непрерывность Пути сквозь хаос к свету. Меж народов халифата, и далеко за его пределами, это строение вызывало такой же трепет, как и восседавший в нем правитель. Пускало пыль в глаза.
Благодаря Даарону шествие растянулось на добрых пять минут и под его конец толпа не просто шепталась, гудела, готовая взорваться от умело брошенной в воздух искры, принять любые речи сына халифа. Но сегодня был день правителя. Его славы. И даже любивший внимание публики, Даарон не посмел бы забрать толику чужого триумфа. Да и к чему? Сила действий Давира I так или иначе отражалась на сыне, хоть тому и приходилось ютиться в тени отца.
Тишина под сводами резко контрастировала с оставшейся снаружи суетой старого города, манила покоем, но гостеприимства в ней оказалось еще меньше. Отделанные черным камнем коридоры равномерно освещались через высокие в пол окна с верхушками в виде геральдики дома Йоран — золотого дерева. Хлесткое напоминание о том, в чьих руках теперь находилась верховная власть. Еще недавно вместо блеска золота здесь спокойно текла медь. Символы были другими. Но кто о том помнит? Кто захочет, если и диары предпочли обо всем забыть, перечеркнуть прошлое. Тех, кто правил ими до Йоран.
Рэм привычно не смотрел по сторонам. Копил терпение. Овладевший мыслями мимолетный холодный гнев уступил противоречивому равнодушию, отточенной годами собранности. Этот мрачный дворец, как и многое на Меодане, взметался перед ним красной тряпкой. Напоминал о начатом не им сражении, допущенных не им ошибках, о падении его дома, в котором он был не виноват, но которое, в итоге и привело его в тупик — за спину сводного брата. К трону династии Йоран.
И все, что ему оставалось — терпеть. Ждать.
Идти своей дорогой.
Даарон остановился у входа в главный зал адхидэ, где их уже поджидал распорядитель Совета — первый галеат халифа. Батхир. Немногословный, успевший заметно состариться диар с грубыми чертами варнийца и смуглой, почти черной кожей. До инициации власти и вступления во взрослую жизнь, Батхир был их общим с Даароном наставником и уже тогда пытался навязать ему волю отчима, задушить упрямство, амбиции. Впрочем, не он последний.
Уловив движение позади, Рэм обернулся.
В конце коридора, стараясь не привлекать к себе внимание, переминалась Мара ал Йуаддарин — единственная среди высших женщина — четвертый по силе ал-шаир халифата. Стройная, все еще цветущая, возраста правителя, спокойная и миролюбивая по своей натуре. Она практически никогда не вмешивалась в политику государства, особенно внешнюю, редко возражала правителю, занимаясь внутренними делами Диара: медициной, образованием, собственной многочисленной семьей.
Рэм коротко склонил голову в знак приветствия, отметив, что женщина успела привести себя в порядок, переоделась. Вместо ритуальной черной накидки паломника на ней сидел простой закрытый наряд траурного цвета. Поза зажатая, руки спрятаны. В сине-карих глазах притаилась грусть.
Ал-шаира вернула приветствие и незаметно улыбнулась в ответ.
Только с ней среди высших за последние семнадцать лет со смерти матери у него сохранились теплые отношения, если таковыми можно было назвать редкие визиты между ветвями их домов, и перспективу заключения брака с одной из ее дочерей.
Ощутив ее приход, Даарон сам подозвал ал-шаиру, указав той кивком на место замыкающей.
Остальные двое представителей высшей власти ожидаемо отсутствовали: один из ал-шаиров — Надир ал Зивардэн — остался руководить на руинах мечети, а Ино ал Ясирн, что покровительствовал искусствам, неопытный и мягкотелый в военном деле, получил слишком серьезные раны во время сражения с варши, и теперь вряд ли оправится в ближайшие месяцы. Правда, их голоса уже давно не имели прежнего веса на Совете, как и голос Йуаддарин.
Просил Рэм о том Единого, хотел ли такой судьбы или нет, но Давир I намеренно выделял среди высших только двух ал-шаиров: пасынка и родного сына. Две стороны одной медали.