На все четыре... (СИ)

Но в эту ночь именно Сова не дала мне сорваться. Я не буду смаковать интимные детали, но в эту ночь я похоронил ещё один нравственный запрет, который, до этих пор, свято соблюдал. Как, в первое время, я никак не мог сломать себя и заставить убить ребенка (что, впоследствии, привело к серьёзным проблемам), так и переспать с девочкой-подростком я был не в состоянии. Но в эту ночь состоялось мое грехопадение. Думаю, Сове это было необходимо, как бы и не больше, чем мне.
Дело осложнялось ещё и тем, что это была не просто девочка-подросток. Это была девочка-подросток, подвергшийся, четыре месяца назад, групповому изнасилованию. Это не могло не оставить следы на её детской психике. Комплексы, наверняка, какие-то развились. И, хотя, как уже сказано, прошло четыре месяца, она всё ещё не была в порядке.
Стоит только вспомнить с каким внутренним протестом она ложилась в мою кровать в самые первые дни. Явно ж пересиливала себя. Но, по прошествии недели, привыкла и успокоилась. Я же говорю: ей это было необходимо. Ей нужна была защита. Опора. Возможность спрятаться за чьей-то спиной. Буквально физическая необходимость — свернуться калачиком под боком у кого-то сильного и способного её защитить. Так что ей это, действительно, было нужно… Так же, как и сегодняшняя ночь.
Девочка была зажата и совершенно неопытна. Она одновременно страстно желала и, в то же время, дико боялась близости. Меня же, разрываемого внутренним бешенством, это охлаждало почище ледяной воды, резко выплеснутой в лицо. Заставляло быть максимально нежным и тактичным. Никакой назойливой настойчивости и постыдной торопливости, свойственной юным, впервые дорвавшимся до женского тела мальчишкам. Мне не хотелось ни словом, ни жестом, ничем вообще, не напоминать ей историю четырехмесячной давности. И, кажется, мне удалось. Зажатая поначалу, к утру Сова расслабилась и полностью растаяла. Да и меня необходимость быть нежным, в то время как меня трясёт от ярости, успокоила. Да. Это было нужно нам обоим.
Утром, вопреки уже привычному распорядку дня, нас не выпустили из своих каморок на свежий воздух. И завтрак доставили, так сказать, на дом. Я, даже понимающий, что это явно последствия наших действий по подготовке к побегу, но не спавший уже практически двое суток, не мог не воспользоваться предоставившейся возможностью, и не проспать до обеда. Благо, моё эмоциональное состояние, если и не пришло в норму, то и особых опасений уже не вызывало.
Но когда и после обеда нас не выпустили тоже, это уже начало меня всерьёз беспокоить. Похоже, мрачные пророчества Качана начинают сбываться. А просидеть весь день в душной каморке совершенно мне не улыбалось. Погода, как назло, уже неделю как стояла неимоверно жаркая. На небе не облачка (ну сегодня, вроде, какие-то облачка появились, но на температуру они совершенно не повлияли. То же пекло, что и раньше.) Каморка уверенно превращается в разогретую духовку. Тут уж поневоле позавидуешь Мослу. Единственному, у кого был генератор и кондиционер. Всем остальным приходилось медленно прожариваться в своих комнатах.
Поэтому, когда уже далеко после обеда, мою коморку открыли, и зашедший Кержак сообщил, что меня требует на разговор Шварц, я вздохнул чуть ли не с облегчением. Неизвестно, что задумал этот жирный ублюдок, но возможность вздохнуть относительно прохладный воздух в тени уже дорого стоит. Беспокоило меня только то, что вместе со мной туда же повели и Сову.
— Приветствую тебя, как главу анклава, с которым не зазорно разделить трапезу, — самую малость издевательски произнес Шварц, стоило нам войти в комнату, где он расположился.
Лидер восточников вольготно развалился среди подушек, разбросанных по ковру вокруг низенького, специального столика, с которого можно было есть, сидя на полу. Обыгрывает название своего анклава? Типа, «восточные мотивы»? Будь он, по настоящему, из какой-нибудь среднеазиатской республики, я б не удивился. Но он же явный европеид? Немец, скорее всего. Для него это должно быть так же неудобно, как и для меня. Косплеит султана или падишаха какого? Чёрт его знает!
  
— Я слышал, ты собираешься поднять восстание гладиаторов? — Без долгих предисловий начал он, стоило мне усесться напротив него, повинуясь его приглашающему маху руки. — Лавры Спартака покоя не дают?
— С чего это ты взял? — уклончиво ответил я, даже не прикасаясь в разложенным на столе яствам. Хотя тут ассортимент был куда как богаче наших скромнх «гладиаторских» порций. Причём, сладости в основном. Ясно теперь, откуда у него эти лишние килограммы.
— Не юли! — погрозил он мне своим жирным пальцем. Совершенно неожиданно захотелось рвануться через стол и сломать ему эту сардельку, называемую пальцем. Видимо, что-то такое явно отразилось у меня на лице, потому что за спиной жирного борова шевельнулся здоровенный парень, исполняющий, судя по всему, роль телохранителя, да и сзади мне на плечо легла ладонь ещё одного такогт же. — Мы же с тобой, вроде, договаривались? Ты выступаешь на моём турнире, а я отпускаю твою девку… Если ты пройдешь хотя бы первый круг. А ты вон что удумал.
— Я от своих слов не отказываюсь, — буркнул я, слегка дернув плечом, за которое уцепился охранник. На самого охранника я даже не посмотрел, не отводя взгляда от глаз Шварца. Такие вот поединки взглядов мне обычно плохо довались… Раньше. В той жизни. Здесь же я уже успел натренироваться подобному, укрощая непокорных подростков. Про мой "страшный взгляд" даже легенды ходили среди наших девчонок. Вот только там, у себя, я всегда мог подтвердить крепость взгляда оплеухой или силой оружия, а тут моя позиция была откровенно слабовата. Но я не уступал, исподлобья уставившись прямо в переносицу сидевшего напротив меня курдюка с салом.
— То, что ты до сих пор не нарушил своё слово, это не твоя заслуга, а моя, — Шварц лениво шевельнул кистью, и охранник убрал-таки свою руку с моего плеча. Лидер восточников смотрел на меня как-то лениво, но, в то же время, хищно. Как сытый кот смотрит на пробегающую мышь. Охотничий инстинкт трепыхается, но не может вырваться из-под навалившейся горы лени. Так и тут. Он не принял вызова, брошенного мной, опустив глаза, выбирая себе очередную сладость со стола. Но я не обольщался. Это был не признак слабости, а просто ему это было не нужно. — Это я не даю тебе возможности нарушить собственное слово.
— Бездоказательно, — хмыкнул я. — Эдак в чём угодно можно обвинить. Мол, я тут чуть ли не «революцию» устраиваю. В уме, ага. В собственных мыслях. В реале же никаких революций нет и в помине.
— Не надо, — поморщился толстяк. — Не надо тут демагогию разводить. Ты знаешь, что планировал побег. Я это тоже знаю. Всё остальное неважно. Но у нас договор. Ты участвуешь в турнире, а я отпускаю тебя на все четыре стороны, если ты сможешь его выиграть. И, даже, больше! Отпускаю твою девку, если ты выиграешь хотя бы первый бой. Всё! Все остальное — неважно. Но, повторяю тебе ещё раз. Именно я не даю тебе нарушить твоё же собственное слово. Считай это моей слабостью. Я привык держать собственное слово. Но, в то же время, я не переношу и тех, кто его не держит. Так что позволь я проявлю твёрдость, и не позволю тебе поддаться слабости и нарушить данное тобой слово.
— В каком смысле? — ощутимо напрягся я. Что там ещё придумал этот жирный боров?
— В самом прямом. До твоей первой победы девчонка, — Шварц качнул подбородком в сторону притихшей Совы, — побудет у меня в гостях. Смею тебя уверить, что у меня ей абсолютно ничего не угрожает. На её честь никто не позарится, её будут кормить и никто даже косо на неё не посмотрит.
— Но ты же уже обещал мне, что она будет жить со мной до первого боя! А, теперь, говоришь прямо противоположное. То есть, ты полный хозяин своего слова? Захотел — дал слово. Захотел, забрал обратно.