На все четыре... (СИ)

— Хорошо. — Немец сосредоточенно кивнул, словно готовясь прямо сейчас начинать подготовку.
— А как у вас дела? Перебежчики ещё были?
— Да, были, — по прежнему недовольным тоном сказала Эльба. — Ещё трое. Пацан и две девки. Все мелкие.
— Итого, с начала конфликта — уже… Сколько?
— Шестеро, если с Пистоном считать.
— Ну не плохо, согласись. За неделю ещё кто-то да придет. Плакат сделали?
— Васька только закончила. Ещё не вывешивали.
— Вывесьте. Пропаганда — страшная вещь! Придут ещё.
— Мелочь одна. Этих-то куда девать — не знаем, — проворчала Эльба.
Мда. Действительно, не справляется девка. Не по ней шапка Мономаха. А что делать? Заменить-то некем.
— Ничего. Справимся. Мы, по крайней мере, выяснили где Шиша сейчас находится.
— Где? — снова в унисон спросили малиновцы.
— Он сейчас в Восточном. Жмур его восточникам продал… Так что будем пытаться на контакт выходить. Спасать вашего лидера.
— А с ним все в порядке? Он жив? Цел? Здоров?
— Пока ничего не известно. Будем надеяться, что он в безопасности.
  
Глава 12
 
Корней не сумел дать достойный отпор цыганенку. Казалось бы, он и постарше немного, и вообще, заметно крепче, и с топором своим явно умеючи обращается, но, как боец, слабоват оказался. Достаточно было посмотреть ещё до боя, как он судорожно, до побелевших костяшек на пальцах, вцепился в топор, чтоб понять это. Куктай же, наоборот, словно ожил на ринге. Даже туго перетянутое запястье — последствие нашей с ним схватки, ему не особо мешало. У него азартно блестели глаза и хищно раздувались ноздри. Да и весь он напоминал мелкого хищника. Ласку или хорька.
Да и с цепью своей шипованной он обращался мастерски. Даже несмотря на то, что перетянутое бинтом запястье не позволяло ему двигать кистью и он был вынужден работать всей рукой от локтя. Ещё только начав сходиться с Корнеем он, пользуясь длинной своего оружия, наотмашь хлестанул противника куда-то в область ног. К чести Корнея, тот вовремя заметил этот удар и чётко поставил блок своим топором. Вот только цепь — очень уж коварное оружие, причем, тем, что оно изгибается и, даже, настоящим щитом от неё не закроешься. Оно обогнет любую защиту. Так вышло и тут. Цепь послушно намоталась на подставленный топор, но, перед этим, успела самым своим концом зацепить бедро парнишки.
Ещё в той жизни, в далеких девяностых, однажды я схлопотал цепью по ноге на мальчишечьих разборках район на район. Ногу тогда отсушило сразу и напрочь. На ляжке потом две недели красовался чётко пропечатавшийся фигурный синяк в форме трёх звеньев цепи. Но там-то была простая коровья цепь (для привязки скота), а у Куктая — шипованная. Так что бедро у Корнея словно взорвалось фонтаном кровавых брызг, а нога чуть не подломилась. Парень не мог сдержать крика боли, а топор чуть не выпал из ослабевших рук. И, именно в этот момент, чётко чувствуя слабость противника, Куктай дернул намотавшуюся на топор цепь на себя, вырвав оружие из ослабевших пальцев противника.
Топор упал у самых ног цыганенка. Но тот даже не посмотрел на него. Он широким замахом отбросил цепь себе за спину, подготавливая новый удар по совершенно уже беззащитному Корнею. Тот, понимая, что времени у него совсем не осталось, рыбкой кинулся вперёд, распластавшись в полете, вытянувшись весь к спасительному топору. Практически рухнув плашмя, он-таки дотянулся до вожделенной рукояти и схватил её, но, в этот момент, цепь Куктая, описав смертельный полукруг, с размаха опустилась ему на спину.
Удар был страшен. Половина ребер наверняка была тут же сломана. А ещё и шипы… Я считал, что вчера я стал свидетелем самой кровавой схватки. Я ошибся. Самая кровавая схватки разворачивалась вот сейчас. Первым же ударом цыганенок буквально сломал Корнея. Его натурально разорвало диким криком боли. Ни о каком его сопротивлении речи больше уже не шло. Парень ничего не видел и не слышал из-за жуткой, просто нестерпимой боли. А Куктай деловито и сосредоточено наносил удары ещё и ещё. Это был садизм высшей пробы. Как тут не вспомнить Качана или Дона с их мгновенным смертельным ударом? Это было милосердие к противнику. А тут… Цыганенок словно наслаждался муками жертвы. А Корней, давно превратившийся просто в окровавленный кусок мяса, всё никак не умирал.
  
— Да добей ты его! — раздается выкрик Греки с противоположного края арены.
Я смотрел молча. Ладони сами сжимались в кулаки. Хотелось вырваться на арену и голыми руками рвать эту сволочь на части! Кровь стучалась в виски, и ею же наливались глаза. Я с ненавистью смотрел на этого садиста, и единственное, о чём я жалел в тот момент, что не приказал тогда расстрелять весь их табор, когда они бежали из Рябково. Окажись я тогда там в таком состоянии и ни один цыган не ушел бы оттуда живым! Ни женщины, ни дети. Я жаждал крови.
А этот изувер, добив-таки Корнея, победно распрямился, вскинув руки, и приветствуя беснующуюся публику, а потом нашёл взглядом моё окошко и улыбнулся эдак злорадно и обещающе. Я не отвел взгляда. Я непроизвольно оскалился. Это был именно оскал дикого животного. Да, у меня, даже, вполне себе звериный рык откуда-то изнутри рвался. Перепуганная Сова, про которую я в тот момент и вовсе не помнил, испуганно забилась в угол. Я же рычал, не в силах остановиться, вцепившись в прутья решётки руками и едва сдерживаясь, чтоб не начать их грызть зубами.
А в глазах победителя мелькнул… Нет, не страх. Скорее недоумение. Как так-то? Ведь, по его мнению, я сейчас должен быть подавлен, морально опустошён и размазан. А тут ничего подобного. Неужели ему всё ещё мало крови? И Куктай наносит ещё удар, по уже даже и переставшему шевелиться противнику. Не помогает. Я лишь ещё ближе подношу своё лицо, буквально впечатываясь им в решетку и, по прежнему, с нескрываемой ненавистью и желанием вырваться на арену, смотрю на него.
— Победитель четвертого боя первого круга — Куктай! — надрывается ведущий, озвучивая и без того очевидное. На арене появляются охранники, оттаскивающие истерзанный труп Корнея в сторону, но не спешащие прогонять с арены цыганенка. Он, отвернувшись от меня, наслаждается криками трибун. «Звездный час» его, чего уж там. Но мой ненавидящий взгляд, похоже, он ощущает даже спиной. Потому, он снова поворачивается ко мне и, встретившись со мной взглядом, проводит большим пальцем руки у себя под подбородком. Я же, в ответ, оскаливаюсь ещё больше. Но теперь это не просто оскал. Это насмешка. Типа «ну давай, попробуй!» Но он уже, с независимым видом, отворачивается и, под ликование трибун, наконец отправляется в свою каморку.
Поспать этой ночью мне так и не удалось. Меня переполняли эмоции. Негативные, главным образом. Скажу больше, если бы не присутствие рядом Сони, вполне возможно, что я просто сошел бы с ума. По крайней мере, предпосылки к этому я ощущал. И, хотя, говорят, что умалишенные не осознают свою ущербность, но я весьма остро ощущал, что прошёлся буквально по краю. И Сова оказалась, по сути, единственным якорем, удержавшим меня на грани и не давшем рухнуть в пропасть безумия.
Каково ей самой выдерживать всё это, я, до поры до времени, вообще не задумывался. А ведь происходящее вокруг меняет и ломает не только меня самого, но и её тоже. Каково ей постоянно находиться, даже не рядом, а буквально внутри среды агрессивных, готовых взорваться в любую минуту насилием людей? Которые тоже чувствуют свою возможную смерть и, потому, сами на взводе.
Весьма активная в первые дни, Сова, со временем, стала напоминать тень себя прежней. Почти перестала разговаривать. Ни с кем не контактирует. Перестала ходить за мной по пятам. А в последний день даже из нашей с ней каморки почти перестала выходить. Налицо — психическая травма, возможно, не менее сильная, чем моя. А, может быть, и более сильная. Но я, погруженный в собственные переживания, почти перестал её замечать.