Бархатный ангел (ЛП)

— Она моя дочь, Камила, в такой же степени, как и твоя.
— Ты даже не знаешь, как она выглядит. Я не думаю, что у тебя есть к ней такие претензии.
— Это то, что ты думаешь?
— Я думаю, что тебе нужно держаться от нее подальше, черт возьми, — яростно говорю я ему. — Какая у тебя сила, чтобы остановить меня?
Я замираю и сглатываю. — Что… что ты собираешься делать?
— Я хочу узнать больше о своей дочери.
  
— Это твой способ угрожать мне? — Я спрашиваю. — Я даю тебе информацию, иначе ты получишь ее сам?
— Я всегда получаю то, что хочу, Камила. Как это произойдет, зависит от тебя.
Моя рука тянется дать ему пощечину, но он хватает меня за запястье как раз перед тем, как моя ладонь касается его лица. Наши взгляды встречаются, и он одаривает меня улыбкой, которую я слишком хорошо узнаю.
Это улыбка, которая разжигает медленно тлеющий огонь в моем животе и распространяется по всему моему телу.
— Как сильно ты скучала по этому? — он спрашивает.
— Все-таки мудак.
— Разве это не то, что тебе нравится во мне больше всего?
Я пытаюсь вырвать руку, но его хватка слишком крепка. Он даже не выглядит так, как будто пытается. Как обычно, я чувствую, как мое чувство силы угасает перед лицом его.
— Ты мне не нравишься, — рявкаю я. — Я тебя ненавижу.
— Да? — спрашивает он, наклоняясь ближе. — Заставь меня поверить в это.
Я не знаю, что именно произойдет в следующие две секунды. Спишите это на сочетание отчаяния и безотлагательности. А может просто временное помешательство.
Я даже не могу сказать, кто его инициирует.
Все, что я знаю, это то, что внезапно мы слились в самом горячем, самом захватывающем поцелуе, который я когда-либо испытывала в своей жизни.
Его губы скользят по моим, когда он опускает язык вперед, раздвигая мои губы агрессивным толчком, от которого жар ползет вниз между моих ног.
Мои руки на его груди, пытаясь найти хоть малейшую щель в его прочной, как камень, броне.
Мне кажется, вполне возможно, что у него нет щели. Никакой слабости. Я искала месяцы — нет, годы — и до сих пор не нашла. Так почему сегодня вечером будет сегодня вечером, что я делаю?
К сожалению, не могу сказать о себе того же. Может быть, именно это осознание заставило меня переключить передачу и оттолкнуть его от себя.
Я отдала ему всю себя.
Он мне ничего не дал.
Я разрываю поцелуй, пытаясь выровнять свое прерывистое дыхание. По какой-то причине я едва узнаю собственный голос, когда говорю. — Стоп, Исаак. Просто остановись.
Потом я понимаю, почему это звучит так странно: я снова звучу как живая.
  
4
 
ИСААК
 
Ее руки нерешительно трепещут у меня на груди. Она пытается сопротивляться мне, но нам обоим очевидно, что она медленно проигрывает битву.
Я обхватываю пальцами ее запястье, чтобы держать ее взаперти. Ее глаза расширяются, когда она понимает, насколько мы близки.
Ей некуда идти.
— Остановись.
— Почему?
Она сужает глаза. — Почему ты действительно здесь?
Она не ошибается, полагая, что у меня есть скрытые мотивы для моего внезапного появления.
Но я слишком поглощен ее присутствием, чтобы вникать во все это.
— Я ужасно скучал по тебе, — протягиваю я.
— Чушь, — отрезает она. — Ты меня выгнал.
Она изо всех сил пытается высвободить свою руку из моей хватки, но я крепко держусь. — Я дал тебе выбор, — напоминаю я ей. — Ты та, кто решила уйти.
— Я была там, Исаак. Я помню, что произошло, — мягко говорит она. — Я помню все, что ты мне говорил.
Боль все еще там, занимая почетное место за всей ее яростью и негодованием. Но от меня не ускользнуло то, что за последние несколько недель она стала сильнее.
Не физически, явно — она выглядит так, будто чахнет.
Но мысленно.
Эмоционально.
Что-то толкает ее вперед, давая ей цель, которую она полна решимости довести до конца. И я абсолютно уверен, что эта цель связана с нашей дочерью.
Дочь. Это слово до сих пор иногда кажется мне странным. Как будто я пытаюсь надеть пару ботинок, которые не совсем подходят.
— Я решила уйти, потому что кое-что поняла: мы играли в притворство, ты и я.
Ее глаза метнулись к окну. Она смотрит на небо, но я знаю, что она вновь переживает последний день в Лондоне. В тот день, когда она вышла из поместья и решила принять защиту правительства Соединенных Штатов вместо моей.
— Это то, чем мы занимались?
— Перестань говорить со мной, как с ребенком, — рявкает она, наконец вырывая свою руку из-под моей. — Ты хочешь от меня честности, но сам не желаешь идти ни на какие уступки.
— Каких уступок ты хочешь?
— Ты не готов отказаться от контроля. Ты даже не хочешь делиться этим.
— Чтобы разделить власть, мне нужно найти кого-то ровного мне.
В ее глазах мелькает раздражение, но оно сдерживается осознанием того, что я активно пытаюсь вывести ее из себя.
— Ты можешь говорить сколько угодно дерьма, но твои действия говорят об обратном. Ты здесь. Это доказывает, что я что-то для тебя значу.
Я откидываюсь назад и смотрю на нее. — Ты переоцениваешь свою значимость, — холодно говорю я. — Я здесь за информацией о моей дочери.
Я чувствую ту же волну дискомфорта в груди, когда произношу это слово вслух.
Не в последнюю очередь из-за того, что я все еще обдумываю сейсмический сдвиг, который он представляет.
Но также и потому, что эта дочь сейчас занимает самую большую комнату на третьем этаже моего нью-йоркского особняка.
Конечно, Ками этого не знает. А я ее еще не встречал. Она была на моей территории почти двадцать четыре часа, а я даже не видел ребенка.
Я сказал себе, что занят. Другие вещи требовали моего внимания. Но эти оправдания звучали пустыми и непродуманными даже для моих ушей.
Поэтому, прежде чем меня заставили отдать их Богдану или моей матери, я вышел из особняка и пришел прямо сюда. Женщине, которая ненавидит меня пламенной страстью и, несмотря на это, не может перестать любить.
— У тебя есть десятки мужчин, чья работа заключается в поиске информации, — говорит она. — Зачем я тебе нужна?
— Потому что моя команда могла бы сказать мне, когда родилась Джо, в какой больнице, в какой палате и обо всех прочих незначительных подробностях, связанных с биографией человека. Но я не хочу знать эти вещи. Что я хочу знать, только ты можешь мне сказать.
Она выглядит злой, но больше на себя, чем на кого-либо еще.
Потом она поднимает глаза, и я вынужден поправиться: она определенно злится на меня больше.
— Той ночью ты не только лишил меня свободы, но и лишил меня способности быть матерью для Джо.
— Но я дал тебе Джо, — указываю я.
Она была на грани того, чтобы смягчиться, когда спохватилась. — Джо никогда не суждено было случиться, — говорит она. — Вся эта ночь не должно было случиться. Это была просто гигантская ошибка.
— Иногда то, что кажется ошибкой, может оказаться возможностью.
Ее глаза, кажется, морщатся, когда она обдумывает мои слова. — Ты должен быть возможностью в этой аналогии?
— Ты слишком много думаешь.
Она морщится. — Единственная причина, по которой я не рассказала тебе о Джо, в том, что я знала, что ты попытаешься… вовлечь ее во все это. А я этого не хотела.
— Вовлечь ее в чем именно?
— Братва, твоя жизнь… Все риски, связанные с этим миром.
— Жизнь рискованна, Камила.
— Вот именно, так зачем подливать масла в огонь? Я пожертвовала жизнью со своей дочерью, чтобы она росла нормальным ребенком. С друзьями и играми и поездками на пляж и в зоопарк. Почему-то я не могу представить, чтобы ты делал что-то из этого.
— Должен ли я быть польщен или оскорблен?
— Это не имеет значения, — говорит она, махнув рукой. — Это не меняет суть. Я хочу, чтобы Джо выросла нормальной.
— Что я, если не нормальный?
Она удивляет меня, когда внезапно хватает мое правое запястье и переворачивает его, чтобы показать линию серебряных шрамов, которая тянется от моего запястья до локтя.