Бархатный ангел (ЛП)

Я не собираюсь отказываться от своего стремления к свободе, к автономии, к жизни, которую я заслуживаю с моей дочерью рядом со мной. И все же женщина, смотрящая на меня из зеркала, определенно выглядит так, будто сдалась.
О ее внешности, если не о чем.
— Давай, Камила, — тихо шепчу я своему отражению. — Ты можешь сделать лучше, чем это. Сделай это для Джо.
Однако слова выходят пустыми и роботизированными. Как молитва, которая раньше утешала, но теперь ты повторила ее столько раз, что слова уже не звучат как слова. Просто бессмысленный лепет.
  
Я отворачиваюсь от зеркала и выбираю свежую поролоновую зеленую футболку, которая немного ближе к моему размеру, чем та, что на мне сейчас. Затем я направляюсь в свою крошечную ванную.
Я снимаю одежду и с сожалением бросаю ее в корзину под раковиной. Затем включаю воду, жду, пока она нагреется, и захожу внутрь.
Плитка бледно-желтого цвета, что совсем не улучшает моего настроения. На каждой плитке есть узор из белых ромашек. Это кажется настолько ненужным ярким, что кажется неискренним.
Конечно, я могла бы слишком много читать о плитке для ванной. «Проектирование», как говорится.
Я провожу пятнадцать минут в душе, ища какой-то медитативный покой в горячем потоке воды. Я ничего не нахожу и через некоторое время сдаюсь.
Пока я смываю мыло, мне кажется, что у меня может быть депрессия.
Можно ли быть в депрессии и даже не знать об этом?
Я выхожу из душа и царапаю локтем дверь. Оставляет довольно заметную царапину, но крови нет. Раздраженная и на себя, и на веселые ромашки, я вытираюсь и надеваю чистую футболку.
Мне нужно вытереть запотевшее зеркало над раковиной, прежде чем я смогу увидеть себя в нем. Я не выгляжу счастливее, но я определенно выгляжу немного менее ходячим мертвецом.
Это улучшение, я думаю.
Я с трудом возвращаюсь в свою комнату и скользну под одеяло. Еще рано, но я ложусь спать как можно раньше. Одному Богу известно, сколько сна ждет меня каждую ночь.
И черт его знает, что я увижу во сне.
Я ворочусь в течение часа, прежде чем погрузиться в беспокойный сон. Мне снятся Эрик и Эндрю. Застряли в странной борьбе, которая выглядит почти как танец.
— Остановись! — Я ловлю себя на том, что кричу. Я пытаюсь раздвинуть их, но они оба вспыхивают и обжигают мне кончики пальцев.
Я падаю на колени, слезы льются. Я изо всех сил пытаюсь отличить прах Эрика от праха Эндрю, когда чувствую, как земля уходит из-под меня. Через секунду меня охватывает знакомое и пугающее ощущение падения.
— Помогите! Помогите!
Я пытаюсь найти что-то, за что можно уцепиться, пока падаю в пустоту. Мои руки снова и снова проводят по пустому воздуху, пока внезапно не нахожу что-то твердое, как скала, и совершенно… настоящее. Слишком ощутимо.
Я задыхаюсь, мои глаза распахиваются, пытаясь удержать тени, ускользающие в уголки моего зрения, но они исчезают прежде, чем я успеваю их остановить.
Чтобы рассеялся туман сна, требуется мгновенье.
И когда это происходит, я понимаю две вещи:
Во-первых, окно над моей кроватью открыто. Я на тысячу процентов уверена, что она была плотно закрыто, когда я легла спать.
Во-вторых, в моей комнате кто-то есть.
  
3
 
КАМИЛА
 
Мое тело холодеет от ужаса. Я готова закричать, когда силуэт отделяется от скопления тьмы в углу и бросается вперед, молниеносно, чтобы зажать мне рот рукой.
— Ну, ну, маленькая kiska, не шуми.
Я смотрю на Исаака Воробьева широко открытыми глазами. Конечно, я все еще мечтаю. Наверняка это не реально.
Но его одеколон пахнет настоящим. Его рука кажется настоящей. Его голос звучит как настоящий.
— Я сейчас тебя отпущу. Не кричи. Кивни, если понимаешь меня.
Я медленно киваю. Верный своему слову, он убирает руку от моего рта. Я пытаюсь подобрать слова, которые помогут мне понять, что происходит.
— Исаак?
Дождь прекратился, но небо осталось чернильно-серым. Лунный свет не может проникнуть сквозь тени, поэтому комната остается окутанной тьмой.
Тем не менее, мои глаза быстро адаптируются. Теперь я вижу острые черты его лица. Мощь его квадратной челюсти и светлая щетина, покрывающая ее.
— Ты отращиваешь бороду?
Это застает его врасплох. Он мрачно усмехается. — Едва ли. Я просто забыл побриться последние пару дней.
— Ты и я оба, — шучу я. Как только слова вылетают из моего рта, я в изумлении качаю головой. Я превратилась из ночного кошмара в кошмар наяву, чтобы щелкать своими волосатыми ногами? Кто я, черт возьми?
Однако Исаак не отвечает на это. Не то чтобы улыбка. — Это не единственное, чем ты пренебрегаешь, — бормочет он.
Он тянется, чтобы коснуться костяшками пальцев моей щеки. Я напрягаюсь и пытаюсь отвести взгляд, но он поднимает мое лицо вверх, заставляя встретиться с ним взглядом.
— Ты похудела.
— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, пытаясь довести себя до соответствующего уровня гнева.
Он небрежно оглядывается и пожимает плечами. — Решил зайти. Посмотреть, как дела.
Я отталкиваю его руку от себя и смотрю в открытое окно. — Как ты меня нашел? Как ты вошел?
— Это имеет значение, Камила? — он спрашивает.
Прошло много времени с тех пор, как я слышала, как он произносил мое имя. Странно, как знакомо это звучит из его уст. Это тоже помогает моему нынешнему уровню гнева подняться немного выше.
Он ни хрена не имеет права.
Нет права быть здесь. Нет права смотреть на меня. Нет права произносить мое проклятое имя.
— Я должна кричать.
— Но ты не будешь.
— Все еще дерзкий придурок, я вижу.
Он тихо смеется. — Ты действительно думала, что три коротких недели изменят меня?
Три недели. Он прав, но я не могу с этим смириться. Время — забавная штука.
Дни могут казаться годами, а годы — днями.
Нахождение вдали от него казалось вечностью.
Не то чтобы я когда-либо признаюсь в этом самодовольному ублюдку.
— Что ты хочешь? — Я говорю.
Он не колеблется. — Информацию.
Я ожидаю чего-то в этом роде, но разочарование, которое расползается внутри меня, просто жалко. — Конечно, — рычу я. — Как глупо с моей стороны. Это все, что ты когда-либо хотел от меня.
— У тебя есть право злиться на определенные вещи, — рычит Исаак. — Но мне тоже.
— На что, черт возьми, ты должен злиться?
Он сидит на краю моей кровати, занимая все мое пространство.
Нас разделяет всего несколько дюймов, нас сближает ограниченность комнаты.
Часть меня уже начинает чувствовать клаустрофобию.
Но вторая, чуть большая, значительно более глупая часть меня в восторге от близости.
Он пахнет мускусом, деревом и дубом. От него пахнет старым английским поместьем, в котором он стал чувствовать себя как дома. Ирония была в том, что я осознала это только после того, как оставила его.
— Ты серьезно спрашиваешь меня об этом? — спрашивает он, наклоняясь ближе.
Теперь я вижу синеву в его глазах. Они выглядят такими же темными и грозовыми, как небо снаружи.
— Ты скрывала от меня мою дочь целых шесть гребаных лет.
Верно.
Именно.
— У меня точно не было ни имени, ни адреса, чтобы написать, — саркастически замечаю я.
Его глаза сузились от моего тона. — А как насчет нескольких месяцев назад, когда тебе не нужен был адрес — потому что ты, блять, жила в моем доме?
— У нас уже был этот спор раньше.
— И я все еще не доволен результатом.
— Это касается нас обоих.
Его дыхание щекочет мой нос. Я должна отойти. Я хочу, чтобы между нашими телами было как можно большее расстояние.
Но грустная правда в том, что… я чертовски скучала по нему.
И судя по его голодному, почти хищному взгляду на меня, я начинаю подозревать, что это чувство может быть взаимным. Хотя с Исааком я никогда не могу точно сказать.
Каждый раз, когда я начинаю чувствовать, что стою на ногах, он вырывает ковер из-под меня, и я остаюсь смотреть в потолок, недоумевая, как я приземлилась на пол.