Словно в раю

Или она могла так надеяться. Поскольку в противном случае она была совершенно бесполезна. Чего она не смогла бы пережить.
– Думаю, мы почти закончили, – сказала она ему. Она искоса взглянула на мать, которая продолжала трудиться над ногой Маркуса. – Думаю, мы должны закончить. Представить не могу, что там что-то ещё осталось.
Но тут леди Уинстед испустила раздражённый вздох и откинулась назад, утирая лоб.
– Что такое? – спросила Онория.
Мать покачала головой и вернулась к работе, но уже через минуту снова отодвинулась:
– Я не вижу.
– Что? Но это же невозможно. – Онория задержала дыхание, стараясь успокоиться. – Просто наклонись ближе.
Леди Уинстед возразила:
– Не в этом дело. Точно так же как, когда я читаю. Мне приходится держать книгу подальше от глаз. Я… я не могу…
Она нетерпеливо вздохнула:
– Я просто вижу недостаточно хорошо. Особенно мелкие частицы.
– Я сделаю это, – произнесла Онория голосом более уверенным, чем она себя чувствовала.
Мать посмотрела на неё, но не удивилась:
– Это нелегко.
– Я знаю.
– Он может начать кричать.
– Он уже кричал, – ответила Онория. Но горло её сжалось, а сердце бешено заколотилось.
– Крики труднее слышать, когда ножницы в твоих руках, – тихо заметила мать.
Онории хотелось сказать нечто элегантное и героическое о том, насколько труднее будет, если Маркус умрёт, а она не сделает всё возможное для его спасения. Но не смогла. Слова остались у неё внутри, она не хотела тратить энергию на разговоры.
– Я смогу, – выговорила она.
Она посмотрела на Маркуса, который оставался привязанным к кровати. За последний час он стал из ярко-красного мертвенно-бледным. Это хороший признак? Она спрашивала у матери, но той тоже это было неизвестно.
– Я смогу, – повторила Онория, хотя мать уже передала ей ножницы. Леди Уинстед поднялась с кресла, и Онория села, глубоко вздохнув.
– Понемногу, – сказала она себе, разглядывая рану прежде, чем продолжить. Мать показала ей, как отличить омертвевшие участки, которые необходимо удалить. Она должна увидеть кусок и вырезать его. А затем найти следующий.
– Режь как можно ближе к здоровым участкам, – напутствовала её мать.
Онория кивнула, приближаясь ножницами к ране. Стиснув зубы, она начала резать.
Маркус застонал, но не проснулся.
– Очень хорошо, – тихо произнесла леди Уинстед.
Онория кивнула, смахивая слёзы. Как такая незначительная похвала могла вызвать в ней столь сильные эмоции?
– Внизу были участки, к которым я не смогла подобраться, – подсказала мать. – Я не видела края достаточно отчётливо.
– Я вижу, – мрачно отозвалась Онория. Она отрезала немного омертвевшей кожи, но в этом месте оставалась опухоль. Используя острый край лезвия, как это делала мать, она проткнула её, выпустив желтоватый гной. Маркус забился в своих путах, и она пробормотала извинение, но не остановилась. Она взяла полотенце и с силой нажала.
– Воды, пожалуйста.
Кто-то подал ей чашку воды, и она выплеснула её на рану, стараясь не слышать, как стонет Маркус. Вода была очень-очень горячей, но её мать клялась, что именно это спасло её отца много лет назад. Горячая вода дезинфицирует.
Онория молилась о том, чтобы мать оказалась права.
Она снова прижала полотенце, впитывая излишек воды. Маркус снова издал странный звук, но не такой пугающий, как раньше. Но тут его стала бить дрожь.
– Боже мой, – воскликнула Онория, поспешно отнимая полотенце. – Что я с ним сделала?
Мать озадаченно вгляделась в лицо Маркуса:
– Кажется, будто он смеётся.
– Может быть, дать ему ещё лауданума? – предложила миссис Уэзерби.
– Не думаю, – сказала Онория. – Я слышала, что некоторые люди не просыпались, если им дали слишком много.
– Я действительно думаю, что у него такой вид, словно он смеётся, – снова сказала мать.
– Он не смеётся, – уныло ответила Онория. Великий Боже, над чем здесь можно смеяться в такое время? Она движением показала матери, что нужно отодвинуться, и снова стала лить горячую воду Маркусу на ногу, продолжая до тех пор, пока не осталась довольна тем, как очистила рану.
 
– Я думаю, на этом всё, – заявила девушка, откидываясь назад. Она глубоко вздохнула. Она была напряжена до предела, каждый мускул болел. Она отложила ножницы и попыталась вытянуть руки, но они выглядели как когти.
– А что если вылить лауданум прямо на рану? – спросила миссис Уэзерби.
Леди Уинстед моргнула:
– Понятия не имею.
– Это ведь не повредит, правда же? – Сказала Онория. – Если его можно пить, то он вряд ли может быть вреден для кожи. И если он сможет приглушить боль…
– Он у меня с собой, – сказала миссис Уэзерби, протягивая маленькую коричневую бутылочку.
Онория взяла её и вытащила пробку:
– Мама?
– Только немного, – ответила леди Уинстед, которая выглядела весьма неуверенной.
Онория плеснула немного лауданума на ногу Маркуса, и он тут же взвился от боли.
– Боже мой, – застонала миссис Уэзерби. – Мне так жаль. Это была моя идея.
– Нет, нет, – ответила Онория. – Это же херес. Настойка опия делается на хересе.
Откуда ей стало это известно, она понятия не имела, но она была убеждена, что зловещая бутылочка (слово «ЯД» на ней было написано намного большими буквами, чем «ЛАУДАНУМ») также содержит корицу и шафран. Она обмакнула палец и попробовала.
– Онория! – воскликнула мать.
– О, Господи, какая гадость, – сказала Онория, потирая языком нёбо в бесплодной попытке избавиться от послевкусия. – Но здесь точно есть херес.
– Поверить не могу, что ты его попробовала, – сказала леди Уинстед. – Это же опасно.
– Мне просто было любопытно. Маркус сделал такое лицо, когда пил его. И ему явно было больно, когда я вылила его в рану. Кроме того, это всего лишь капля.
Мать обеспокоенно вздохнула:
– Скорее бы приехал доктор.
– На это все еще потребуется время, – заметила миссис Уэзерби. – Час, по меньшей мере. Это если он принимает пациентов дома, А если он уехал…
Её речь оборвалась.
На несколько минут все замолчали. Единственным звуком оставалось дыхание Мркуса, неглубокое и затруднённое. Наконец, Онория не выдержала тишины и спросила:
– Что же нам делать теперь?
Она посмотрела на ногу Маркуса. Она выглядела незащищённой и открытой, слегка кровоточа в некоторых местах. – Нужно наложить повязку?
– Я так не думаю, – ответила мать. – Её придётся снять, когда приедет доктор.
– Хотите поесть? – спросила миссис Уэзерби.
– Нет, – ответила Онория, хотя она была голодна. Она умирала от голода, но боялась, что не сможет ничего проглотить.
– Леди Уинстед? – тихо окликнула миссис Уэзерби.
– Возможно, что-то небольшое, – пробормотала она, не сводя встревоженных глаз с Маркуса.
– Может быть, сэндвич? – предложила миссис Уэзерби. – Или, Боже мой, завтрак! Ни одна из вас не завтракала. Я могу попросить кухарку приготовить яичницу с беконом.
– Приготовьте то, что будет проще всего, – ответила леди Уинстед. – И, пожалуйста, что-нибудь для Онории.
Она посмотрела на дочь:
– Ты должна поесть.
– Знаю. Я просто… – Онория не закончила фразы. Она уверена, что мать и так понимает, что именно она чувствует.
Рука мягко легла ей на плечо:
– Тебе лучше сесть.
Онория села.
И стала ждать.
Это было самое трудное из всего, что ей когда-либо приходилось делать.
  
Глава 11
 
Какая отличная штука этот лауданум. 
Маркус обычно с подозрением относился к лекарствам и смотрел свысока на тех, кто их использует, но теперь у него возникло чувство, что он должен, по меньшей мере, принести свои извинения. Возможно, всему миру. Поскольку стало совершенно очевидно, что до сих пор он никогда не испытывал по-настоящему сильной боли. Такой боли.
Дело не в самих уколах и вырезании плоти. Довольно больно, когда твоё тело режут на куски, словно дятел долбит ствол дерева, но не это самое плохое. Это больно, но можно выдержать.