Словно в раю

Онория сглотнула, пытаясь избавиться от кома в горле, и наклонилась ещё ближе, чтобы шепнуть:
– Прости. Передать не могу, как мне жаль.
Маркус затих. На какой-то момент Онории показалось, что он её услышал. Но потом она поняла, что это лишь от того, что остановилась её мать. Эти слова услышала она, а не Маркус. Но даже если матушка и заинтересовалась сказанным, то никак не проявила этого. Она не стала спрашивать, что означают извинения Онории, лишь слегка кивнула и продолжила своё занятие.
– Думаю, когда ты выздоровеешь, тебе нужно приехать в Лондон, – продолжила Онория, снова возвращаясь к жизнерадостному тону. – Помимо прочего, тебе потребуется пара новых сапог. Возможно не столь облегающего фасона. Это, может быть, не модно, я знаю, но ты сможешь завести новую моду.
Он дёрнулся.
– Или мы можем остаться в деревне. Пропустить Сезон. Знаю, я говорила тебе, что срочно ищу себе мужа. Но… – Она с подозрением взглянула на свою мать, потом наклонилась ближе к его уху и зашептала:
– Мама теперь выглядит совершенно другой. Думаю, что смогу пережить ещё год в её обществе. В двадцать два года я ещё успею выйти замуж.
– Тебе двадцать один, – заметила мать, не глядя на неё.
Онория замерла.
– Как много ты расслышала?
– Только последнее.
Онория не знала, правду ли говорит её мама. Кажется, они заключили негласное соглашение не задавать вопросов, поэтому девушка решила ответить:
– Я имею в виду, что если не выйду замуж до следующего года, когда мне исполнится двадцать два, то ничего не имею против этого.
– Но это означает ещё один год в составе семейного квартета, – с улыбкой проговорила леди Уинстед. Улыбкой, лишённой коварства. Совершенной искренней и ободряющей.
Онории вдруг захотелось, уже не впервые, чтобы мать могла быть чуточку более тугой на ухо.
– Я уверена, твои кузины будут счастливы, если ты останешься ещё на год, – продолжала леди Уинстед. – После твоего ухода твоё место займёт Гарриет, а она ещё слишком маленькая. Ей ещё нет шестнадцати.
– Ей исполнится шестнадцать в сентябре, – подтвердила Онория. Гарриет, младшая сестра Сары, играла хуже всех Смайт-Смитов. Этим было сказано всё.
– Думаю, ей нужно больше заниматься, – сказала леди Уинстед с гримасой. – Бедная девочка. Кажется, она ничего не смыслит в музыке. Ей, должно быть, так тяжело расти в столь музыкально одарённой семье.
Онория старалась не смотреть на мать во все глаза.
– Кажется, Гарриет предпочитает пантомимы, – с некоторым отчаянием выговорила она.
– Трудно поверить, что кроме тебя и Гарриет некому больше сыграть на скрипке, – заметила леди Уинстед. Она нахмурилась, разглядывая ногу Маркуса, и снова принялась резать.
– Разве что Дейзи, – сказала Онория, упоминая ещё одну кузину из другой ветви семейства. – Но её уже призвали в строй, поскольку Виола вышла замуж.
– Призвали? – повторила мать, посмеиваясь. – Ты говоришь так, словно это тяжкая повинность.
Онория на миг замолчала, стараясь удержаться от смеха. Или от слёз.
– Нет, разумеется, – наконец удалось выговорить ей. – Я просто обожаю наш квартет.
Что было правдой. Она любила музицировать с кузинами, даже если ей доводилось заблаговременно затыкать уши ватой. Самое жуткое – публичные выступления.
Как их называла Сара, Наводящие Ужас.
Потусторонние.
Катастрофические.
Сара всегда тяготела к преувеличениям.
Но по какой-то причине Онория никогда не принимала этот позор близко к сердцу. Она была способна постоянно удерживать на лице улыбку. И когда она прикасалась смычком к скрипке, то делала это с удовольствием. Ведь её семья смотрит на неё, а это так много значит для них.
– Ну что же, – проговорила девушка, пытаясь вернуть разговор к предыдущей теме, которая уже настолько отошла в прошлое, что у неё ушло время на то, чтобы вспомнить, о чём шла речь. – Думаю, я не стану пропускать Сезон. Я просто так это говорила. Поддерживаю разговор. Болтаю всякую чушь.
– Лучше выйти замуж за хорошего мужчину, чем поспешить и попасть впросак, – глубокомысленно изрекла мать. – Все твои сёстры нашли хороших мужей.
 
Онория согласилась, хотя её шурины представляли собой в целом не совсем тот сорт мужчин, который привлек бы её. Однако все они относились к своим жёнам с уважением, все до одного.
– Они тоже не все вышли замуж в свой первый сезон, – добавила леди Уинстед, не отрываясь от дела.
– Это правда, но мне кажется, что все девочки сделали это до конца своего второго сезона?
– Разве? – Мать подняла взгляд и моргнула. – Полагаю, ты права. Даже Генриетта? Да, и она тоже, в самом конце.
Она вернулась к работе со словами:
– Ты найдёшь кого-то. Насчёт этого я совершенно спокойна.
Онория негромко фыркнула:
– Очень рада за тебя.
– Я не совсем понимаю, что произошло в прошлом году. Я была уверена, что Трэверс сделает тебе предложение. А если не он, то лорд Фотерингэм.
Онория покачала головой:
– Понятия не имею. Я тоже так думала. Лорд Бэйли казался особенно увлечённым. А потом вдруг… Все пропали. Словно они утратили интерес за одну ночь. – Она пожала плечами и посмотрела на Маркуса: – Возможно, это к лучшему. Что ты думаешь, Маркус? Думаю, тебе никто из них не нравился. – Девушка вздохнула. – Полагаю, для меня важно твоё мнение, хотя вряд ли это имеет значение.
Она коротко хохотнула.
– Можешь поверить, что я только что так сказала?
Он повернул голову.
– Маркус?
Он очнулся? Она внимательно вгляделась в него, ища на лице следы…. Хоть чего-нибудь.
– В чём дело? – спросила мать.
– Я не уверена. Он подвигал головой. Я имею в виду, он так делал и раньше, но сейчас по-другому. – Девушка сжала его плечо, молясь, чтобы он почувствовал её жест в этом лихорадочном состоянии. – Маркус? Ты меня слышишь?
Его губы, пересохшие и потрескавшиеся, слегка шевельнулись:
– Он… Онор…
О, слава Всевышнему!
– Не говори ничего, – сказала она. – Всё хорошо.
– Больно, – прохрипел Маркус. – Дьявольски…. больно.
– Знаю. Я знаю. Извини.
– Он в сознании? – Спросила мать.
– Едва ли. – Онория вытянула руку, чтобы отыскать ладонь Маркуса. Она переплела свои пальцы с его пальцами и крепко сжала. – У тебя жуткая рана на ноге. Мы пытаемся её очистить от гноя. Будет больно. Боюсь, очень больно, но это нужно сделать.
Он слабо кивнул.
Онория посмотрела на миссис Уэзерби:
– У нас есть лауданум? Возможно, мы дадим ему немного, пока он в состоянии его проглотить?
– Думаю, есть, – сказала экономка. Она не переставала ломать руки с тех пор, как пришла с горячей водой и полотенцами. Кажется, она почувствовала облегчение от того, что ей нашлось дело. – Я могу пойти искать лауданум прямо сейчас. Он может находиться лишь в одном месте.
– Хорошая идея, – одобрила леди Уинстед. Тут она остановилась и подошла к изголовью кровати. – Ты слышишь меня, Маркус?
Маркус ответил слабым движением подбородка.
– Ты серьёзно болен, – сказала она.
Он улыбнулся.
– Да, да, – проговорила леди Уинстед с ответной улыбкой. – Это очевидный факт. Но ты поправишься, уверяю тебя. Поначалу будет немного больно.
– Немного?
Онория ощутила, что ее дрожащие губы улыбаются. Невозможно поверить, что Маркус способен шутить в такой момент. Она так гордится им.
– Мы справимся, Маркус, – проговорила она и, и прежде чем поняла, что делает, наклонилась и поцеловала его в лоб.
Он повернулся к ней лицом, глаза его полностью открылись. Он дышал с трудом, и кожа его по-прежнему оставалось горячей. Но когда Онория посмотрела ему в глаза, она увидела его там, за болью, сквозь жар.
Он прежний Маркус, и она не позволит, чтобы с ним что-нибудь случилось.
Тридцать минут спустя Маркус снова уснул, чему способствовала порция лауданума. Онория села так, чтобы держать его за руку. Она продолжала беседовать с ним. Кажется, не имело значение, что именно она говорит, но она не единственная, кто заметил, что звук её голоса успокаивает больного.