Семь лет между нами (ЛП)

Ночь была тёплой, пиво — холодным, а компания, пожалуй, идеальной.
Под аркой гуляли люди, смеялись, болтали. В парке небо казалось настолько широким, что в нём можно было разглядеть звёзды.
Мы разговаривали, пока ели. Он спросил о моей работе, я — о его.
Новый ресторан отнимал у него почти всё время, так что его су-шеф в «Оливковой ветви» взял на себя большую часть работы. И ему было неловко из-за этого.
  
— Это тот самый шеф, которого я встретила на прошлой неделе? — спросила я, вспоминая, как он велел мне убраться из кухни.
— Иона Сэмюэлс, — кивнул он. — Одна из лучших поваров, что у меня есть. Она ещё не знает, но станет шефом в «Оливковой ветви», когда я уйду. Я не могу представить ресторан в лучших руках.
— Горько-сладкое чувство? Оставлять место, где провёл последние семь лет?
Он пожал плечами.
— Отчасти. Но это хорошо для моего бренда, для карьеры.
Было приятно видеть, как его жизнь складывается именно так, как он хотел. Независимо от того, что я думала о его сверкающем мире.
Меня ведь в нём почти не было.
— Я так много работал, — продолжил он. — Остановиться уже не могу. И не хочу.
— Ты создал нечто потрясающее. Держу пари, твой дедушка тобой гордится.
Он замешкался, сделал долгий глоток пива.
— Он умер, вообще-то.
Будто выбили воздух из лёгких.
— Ох… Мне так жаль.
Он покачал головой.
— Всё нормально, правда. Почти семь лет прошло. Он скончался сразу после… — Он замолчал, сменив формулировку. — Через несколько дней после того, как я съехал в свою квартиру.
То есть после того, как он ушёл из дома моей тёти. После того лета.
Так скоро, прямо после того, как он получил работу. Он даже не успел увидеть, каким шефом стал его внук. Это было так несправедливо.
Я не знала, как его утешить. И даже хочет ли он утешения. Семь лет — долгий срок… И он явно говорил о своём дедушке куда легче, чем я могла бы говорить о тёте.
В конце концов, я просто сказала:
— Посмотри, сколько ты сделал. Ты открываешь свой собственный ресторан. Он бы гордился тобой.
— Да, — согласился он. В его голосе не было тщеславия. Только… усталость? Да. Он звучал уставшим. — И я многим пожертвовал, чтобы быть здесь. Отношениями, дружбой, другими карьерными возможностями… Остаётся только двигаться вперёд.
Я доела свой фахитас, разглядывая его в свете фонарей.
— Ты жалеешь об этом?
Он задумался.
— Если бы я сказал, что жалею… Разве это не было бы предательством по отношению к тому себе, который мечтал об этом? Наверное.
Но потом уголки его губ тронула медленная, мягкая улыбка, как тягучий мёд.
— Хорошо, что я не жалею. Но… — Он замялся. — Я жалею о другом. О том, что меня не было рядом. С тобой. Когда умерла твоя тётя. Я жалею об этом.
Комок встал в горле.
Я отвернулась. Куда угодно, лишь бы не на него.
— Всё нормально, — коротко сказала я. — Я в порядке.
— Нет, — пробормотал он, внимательно изучая моё лицо. И я знала, что на нём — нечто потерянное, сломанное. — Не в порядке.
— Тогда почему ты не нашёл меня? — резко спросила я. — За все эти семь лет?
Его лицо слегка напряглось.
Он отложил тарелку в сторону, стал вытирать руки.
Я представила, как он подбирает слова. Как собирается сказать, что не захотел. Что если бы захотел, то мог бы.
Но вместо этого он опёрся рукой о скамью между нами, наклонился ближе и тихо прошептал:
— Ты бы поверила мне, Лимон?
28
Хорошо проведенное время
— Я… не понимаю, о чём ты, — призналась я.
Он тяжело вздохнул и снова откинулся назад, оглядывая парк, наблюдая за группой молодых людей, фотографирующихся под аркой.
— Давай я объясню. Семь лет назад. Тебе… сколько, двадцать два? Я нахожу тебя. И для тебя я совершенно незнакомый человек, верно? Потому что ты не узнаешь меня ещё семь лет.
Его слова застали меня врасплох, и я чуть не поперхнулась пивом, пытаясь сделать ещё один глоток. Что он говорил раньше? «Думаю, для меня это было немного дольше»?
— Ты… ты знаешь, тогда? Что…
— Да, — коротко ответил он. — Знаю.
Я не могла понять, что потрясло меня больше: осознание того, что он когда-то думал о том, чтобы найти меня, или то, что в ближайшие несколько недель до его переезда из квартиры моей тёти я всё-таки расскажу ему правду. Я выпрямилась, осознавая это.
— Значит, я вернусь, да? В квартиру. В твоё время.
Он сосредоточенно смотрел на фонарь.
— Я не помню.
Я долго изучала его лицо, пытаясь понять, лжёт он или нет — положение губ, тень сомнения в глазах. Но он не выдал себя. Даже когда поймал мой взгляд и ответил тем же.
— Я не помню, Лимон, — настаивал он, и я быстро отвела глаза.
Случилось что-то? Хотела спросить я. Что-то настолько ужасное, что он не мог мне сказать? Я пыталась вспомнить то лето семь лет назад, когда мы с тётей внезапно пустились в путешествие. Это был первый и единственный раз, когда мы сбежали на несколько месяцев, заряжая телефоны в кафе и ночуя в хостелах. В следующем году у меня уже была работа в Strauss & Adder, и с тех пор мы с тётей стали ездить в конце лета, встречаясь в мой день рождения в Метрополитене, сидя перед Ван Гогом, а потом отправляясь в неизвестность.
Я не помнила день, когда вернулась домой из того великолепного лета за границей. Помню, самолёт слишком долго рулил по взлётно-посадочной полосе в Ла-Гуардии, так долго, что на борту закончилось бесплатное вино. Помню, как довезла тётю до её квартиры, обняла на прощание и была так уставшая, что случайно села в такси, где уже был другой пассажир.
Я нахмурилась.
Джеймс протянул руку и разгладил складку между моими бровями большим пальцем. Он ничего не сказал — да ему и не нужно было, потому что я поняла, что опять выгляжу так, будто жую кислую карамельку.
— Ты не помнишь или не хочешь сказать? — спросила я, отстраняясь, а он наклонил голову и, похоже, размышлял, как ответить.
— Есть третий вариант?
— Конечно, но какой?
Он замешкался, посмотрел на свой недоеденный фахитас, словно пытаясь подобрать нужные слова, и у меня внезапно появилось ужасное предчувствие, что его ответ только всё усугубит.
— Прости, — поспешно сказала я. — Тебе не обязательно отвечать. Чёрт, я вообще умею вести нормальный разговор? Какая у тебя любимая группа? Любимая книга? Цвет?
— Ты всё равно должна угадывать… О нет, — вдруг произнёс он тише, взгляд его потемнел. — Чувствую, я об этом пожалею.
— Что? — Я обернулась.
Мигель и Иса закрывали фургон, опуская ставни и запирая двери, а потом направились к нам. Я глянула на часы. Они действительно закрывались ровно в десять, да?
Когда они подошли, Джеймс сказал:
— Надеюсь, у тебя не то, что я думаю, в этом коричневом пакете, Мигель.
— Пффф, ну конечно нет. Хочешь? — Мигель уселся рядом со мной и протянул пакет.
Я достала из него чипс — на вид он был покрыт сахаром.
Попробовала. Определённо коричневый сахар.
— О, это вкусно. Что это?
Джеймс поднял бровь и тоже взял один.
— Настоящий фирменный рецепт Мигеля, — сказал он мне. — Тортильи, посыпанные корицей, сахаром и чём-то ещё. До сих пор не могу разгадать.
Мигель покачал головой.
— Даже Иса не знает.
Десертные чипсы были сладкими, хрустящими и жирными в меру — идеальны после фахитас. Я съела ещё один.
— Кайенский перец? — предположила я.
Иса, беря горсть из пакета, сказала:
— Он всё равно тебе не скажет — права ты или нет. Я ставлю на сушёную шрирачу.
— Не тот вкус для шрирачи, — задумчиво заметил Джеймс.
Мигель выглядел довольным — ему явно нравилось, что никто не может разгадать секрет.
— Какая разница? Вам что, все мои тайны нужны?
  
— Может, это поможет ему с его кулинарной книгой, — сказала Иса. — Богу известно, что у него руки не из того места, когда дело касается выпечки.
— Я не так уж и плох в этом, — возмутился Джеймс. — И чипсы — это не хлеб.