Семь лет между нами (ЛП)

— Это значит, что у тебя талант.
— К взбиванию? Или к сливкам?
— Это что, попытка пошутить?
Я рассмеялась и толкнула его локтем в бок.
— Замолчи.
Но он только шире заулыбался, перенёс пирог на стол, а я принесла две тарелки и два вилки. Мы сели, и я протянула ему одну, чокнувшись ею с его, словно в тосте.
— Ты первая, — сказал он, указывая на пирог. — Я умираю от любопытства. В этом рецепте я заменяю меренгу на взбитые сливки. Это вариация на лаймовый пирог, только с лимонами, на корже из крекеров. Просто, на самом деле. Даже слишком просто. Особенно без меренги.
  
— Почему без неё?
Он пожал плечами.
— В сливках есть нотки лимона. Достаточно близко.
— …Ты не умеешь делать меренгу?
— Увы, — вздохнул он, подперев голову рукой. — Мой единственный враг. Хотя, если честно, я и взбитые сливки не сделал. Это ты.
— Так ты не идеален? — Я сделала вид, что ахнула, отшатнувшись.
Он закатил глаза.
— Если бы я был идеальным, я был бы скучным. Я всегда был плох в меренге, ещё со школы кулинарии. Пики не поднимались, а терпения у меня нет. Моё самое большое поражение.
— Это твоё самое большое поражение?
Он действительно задумался, а потом кивнул.
— Да. Да, именно оно.
— Хм. — Потому что если бы он узнал весь список моих недостатков, он бы убежал без оглядки. Я покрутила вилку в пальцах, а потом вонзила её в пирог.
Зачерпнула кусочек и попробовала. Тёплая, густая кислинка лимона в сочетании с хрустящей основой из крекеров, сладостью сливок и лёгкой цедрой — всё вместе это было восхитительным букетом вкусов и текстур. Напоминало мне лимонную рощу.
Он терпеливо ждал. А потом, верный своему слову, начал нервничать. Постучал пальцами по столу. Поёрзал на месте. Тяжело выдохнул и, наконец спросил:
— …Ну?
Я прикусила зубцами вилки, глядя то на него, то на пирог, а потом снова на него. Какой же он нетерпеливый.
Его лицо омрачилось.
— Это ужасно, да? Я всё испортил. Забыл какой-то ингредиент. Я…
— Тебе должно быть стыдно, — перебила я, направляя на него вилку.
В панике он схватил её и попробовал сам.
— Мы ели пиццу, когда могли всё это время есть вот это?! — закончила я, пока он жевал и откидывался на спинку стула, проглатывая кусочек. — На будущее: я абсолютно не против десерта вместо ужина.
Он посмотрел на меня с укоризной.
— Ты чуть не свела меня в могилу, Лимон.
Вздохнул с облегчением, но тут же задумался.
— Значит, ты снова поужинаешь со мной? В будущем?
— Конечно. Я всё ещё жду тот гороховый суп, — благородно ответила я и взяла ещё один кусочек. — Почему ты так боялся, что он не получится?
— Это был рецепт моего деда. А точнее, не рецепт вовсе, — объяснил он, возвращая мне вилку. — Он каждый раз выходит немного другим.
Каждый раз немного другим.
Как феттучини Веры.
Эта фраза ударила в грудь. Напомнила мне второе правило моей тёти. Никогда не влюбляйся в этой квартире.
— Он всегда говорил, что еда объединяет людей. И именно это мне в ней и нравится. — Он слегка улыбнулся воспоминанию, но в его глазах появилось что-то далёкое. Так же ли я выгляжу, когда говорю о своей тёте? — В еде есть свой язык, — продолжил он, опираясь локтями о стол и подперев голову руками. — Я вёл целые беседы с людьми, с которыми не говорил ни слова. Иногда еда может сказать то, что словами выразить трудно.
И вот опять. Его страсть к этому искусству, которое я всегда воспринимала как данность, превращалась в поэзию. Я бы читала энциклопедии, если бы он писал их с такой жаждой познания.
Я взяла ещё кусочек — сладость сливок и терпкость лимона приятно щекотали нёбо.
— Ах, ты опять о совершенстве в еде.
— Всё возвращается на круги своя, — ответил он, уголки его губ приподнялись в улыбке. — Универсальные истины в масле. Секреты, сложенные в тесто. Поэзия в специях. Романтика в шоколаде. Любовь в лимонном пироге.
Я поставила локти на стол, подперев голову руками, зеркально повторяя его позу.
— Честно говоря, я всегда находила своих любовников в хорошем сыре.
— Азиаго — очень дерзкий.
— А вот хороший чеддер меня никогда не подводил.
— Чеддер? Это так… в твоём стиле.
Я ахнула.
— Ты хочешь сказать «скучный», да?!
— Я этого не говорил, это ты сказала.
— Между прочим, чеддер — очень достойный сыр! И универсальный! Его можно добавлять куда угодно, не то что все эти вычурные… как их там… как гауда, или моцарелла, или рок…рок…
Он наклонился ближе и прошептал:
— Рокфор.
— Да, вот этот! — Я ткнула в него вилкой. — Или шевр. Или гауда…
— Ты уже называла гауда.
Его лицо оказалось так близко, что я чувствовала аромат его лосьона после бритья. У меня заполыхал живот.
— Или… — Я отчаянно пыталась вспомнить ещё один. — Пармезан…
— Мне всегда нравился чеддер, — наконец сказал он.
С такой близости его глаза казались больше зелёными и синими, чем серыми, темнели, становились бурными, чем дольше я смотрела. Мне вдруг захотелось увидеть в них будущее — каким человеком он станет через семь лет? Но я видела только двадцатилетнего парня, немного потерянного в новом городе, ждущего, когда он, наконец, станет тем, кем должен быть.
Если ему нравится чеддер, значит ли это, что ему нравятся и безопасные, скучные вещи? Нравлюсь ли я? Нет, я зашла слишком далеко. Конечно, он не это имел в виду. Но он всё ещё был так близко, и моя кожа покрылась мурашками от жара, исходящего от его тела. Его взгляд снова скользнул к моим губам, словно он решал, стоит ли рискнуть.
А потом он спросил, едва слышно, словно доверяя мне секрет:
— Можно тебя поцеловать?
Я резко вдохнула. Я хотела этого. Мне не следовало этого хотеть. Это было, вероятно, худшее решение в мире. И всё же я кивнула.
Он потянулся через стол и коснулся моих губ. Потом мы отстранились — всего на миг, жадно втягивая воздух, и снова слились в поцелуе. Я сжала пальцами край его рубашки, потянула за уже ослабленный галстук. Он обхватил моё лицо ладонями, впитывал меня, пил, словно боялся, что я исчезну. Я таяла быстрее, чем мороженое на раскалённом асфальте. Он целовал меня так, будто хотел смаковать этот момент.
— Боюсь, я действительно неправильно всё понял, — пробормотал он, когда мы, наконец, разорвали поцелуй. Его слова были горячими, голос — низким, хриплым. — Несмотря на все мои старания.
Я чувствовала голод — тот, что всегда жил во мне, тот, что принадлежал дикой девушке, которой я хотела быть, но так и не стала, той, что жаждала поглощать мир, одно ощущение за другим. Мягкость его губ, настойчивость в них. Я обвила его галстук вокруг запястья, притягивая ближе, и он издал сдавленный звук, когда я потянула его к себе.
— Мы оба могли неправильно всё понять, — согласилась я. — Но мне это нравится. Может, попробуем снова?
Его глаза потемнели, словно надвигающийся шторм, и когда я потянула его к себе, он подчинился, целуя меня глубже, вплетая пальцы в мои волосы. Его язык заигрывал с моей нижней губой, дразня, а на вкус он был как лимонный пирог — сладкий и тёплый, как лето. У меня вспыхнуло нутро, заныло, когда его большой палец медленно скользнул вдоль моей челюсти, затем вниз к шее. Прикосновение было лёгким, но грубые мозолистые пальцы вызывали мурашки. Я вздрогнула. А ещё он потрясающе пах — лосьоном после бритья, стиранной одеждой и крекерами.
Я не осознавала, насколько была голодна до прикосновений, до чего-то хорошего, чего-то тёплого и сладкого, пока не попробовала это.
«Не влюбляйся в этой квартире», — предупреждала меня тётя. Но это не было любовью. Это не было, не было, не было…
Но его поцелуи — такие жадные, такие глубокие, что я чувствовала их в самых кончиках пальцев ног. Но моя рука, крепко сжимающая его галстук, не позволяла ему отстраниться. Но если он уже так хорош сейчас, каков он будет через несколько лет?.. Нет. Это не любовь.
  
Ведь я не знала, что такое любовь. Настоящая любовь. Такая, что сводит с ума. Так как я могла в неё влюбиться? Это не она. Не может быть.