Когда родилась Луна (ЛП)

Не думаю, что она понимает ― отчаянные времена и все такое.
Он, наверное, с нетерпением ждет, когда получит его обратно.
С язвительной улыбкой она говорит:
― Еще раз сломаешь его, и я сломаю тебя.
Она отталкивается от двери и широко распахивает ее, медленно удаляясь по коридору, пока ее последние слова впиваются в мой мозг и грызут его.
― Что значит — еще раз? ― рычу я, направляясь к двери, все еще сжимая в руках подсвечник.
  
Она продолжает идти, как раз заворачивая за угол в конце коридора, когда какое-то слово бесконтрольно врывается в мое горло ― мои губы выдавливают звук, как будто только благодаря мышечной памяти.
― Вейя!
Она останавливается, поворачивает голову ― медленно.
Аккуратно.
Ее широко раскрытые глаза впиваются в меня, словно соль в незаживающую рану, которая находится не на моем теле, а внутри. На участке берега моего ледяного внутреннего озера, которое уже не такое высокое, как раньше. Оно опустилось на фут, оставив кольцо из черных камней болезненно обнаженным.
Может, мне мерещится? Может, так было всегда?
― Как ты меня только что назвала?
Нахмурившись, я потираю голову, гадая, с кем я ее путаю. С кем-то, несомненно. Знаю ли я Вейю? Должна.
― Никак. Я не знаю. Уходи, у меня от тебя голова болит.
Должно быть, мое тело перешло в режим голодания, ограничивая приток крови ко всем важным частям тела.
Черт, мне нужна еда. И вода.
Она бежит обратно по коридору, ее глаза горят, как угли. Бросив на пол сердцевину фрукта, она бьет себя рукой по груди и кричит:
― Я ― Вейя. Я. Ты меня помнишь?
Мои глаза чуть не вылезают на лоб.
Только не это.
― Нет. Мой мозг просто случайно выдал это. Я никогда раньше тебя не видела, ― бормочу я и захлопываю дверь перед ее носом, задвигая засов. ― Давай поболтаем снова, когда ты научишься делиться.
Раздается звук удара ее ботинка о дерево, после чего она кричит во всю мощь своих легких:
― Я собираюсь с этим разобраться. Ты слышишь меня? Я разберусь с этим.
Она чокнутая.
― Несомненно, ты это сделаешь, ― бормочу я. ― Осторожно, не переутоми свой мозг.
Единственный ответ ― звук ее шагов, удаляющихся по коридору.
Прочь.
Я вздыхаю, бросаю подсвечник на тюфяк и подхожу к деревянным ставням, открываю их и почти слепну при этом. Я поднимаю вторую руку, чтобы защититься от яростного потока света и тепла, и глаза расширяются, когда наконец привыкают к яркому сиянию.
― Ух ты! ― шепчу я, хватаясь за грубую деревянную ручку двери передо мной, и распахивая ее. Я выхожу на небольшой каменный балкон, с которого открывается вид на цивилизацию, раскинувшуюся в широком заливе, который простирается до туманного горизонта, а его границы размыты волнами зноя. Жаль, ведь что-то в западной точке вызывает у меня интерес. Мне хочется отодвинуть слои искажений и посмотреть, что скрывается за ними.
Я смотрю прямо на раскинувшийся внизу город.
Отсюда, с высоты, здания выглядят как нагромождение валунов ржавого цвета, некоторые вымощены мозаикой, у других круглые окна, сверкающие на солнце. Светло-голубое небо усеяно сумрачными лунами саберсайтов и несколькими разноцветными лунами молтенмау, отражающимися в шелковистой бирюзовой воде, уходящей в бесконечность, и палящее солнце висит прямо над всем этим, обдавая все вокруг жаром.
Я набираю полную грудь воздуха и качаю головой…
Похоже, я добралась до Домма.
ГЛАВА 50
Порывшись в плетеных корзинах, я нахожу пару черных ботинок до колена с толстой подошвой и шнуровкой спереди. Натянув их, я обнаруживаю, что они мне впору, и тут же влюбляюсь в них.
Идеально подходят для того, чтобы прятать клинки и передвигаться бесшумно.
Из другой корзины я достаю сверток черной ткани, разворачиваю его и понимаю, что на самом деле это плащ с капюшоном.
― Ха! ― Говорю я, накидываю его и осматриваю себя в зеркале, поворачиваясь то влево, то вправо.
Это.
Просто.
Восхитительно.
Под ним все еще видна моя шелковистая сорочка, создающая эффект многослойности, и при этом плащ служит моей собственной тенью, не ограничивающей приток воздуха к телу.
Я восхищаюсь длиной до пола и расклешенными рукавами, которые опускаются почти до кончиков моих вытянутых пальцев. Удобная длина, чтобы скрыть манжет, и не выглядеть как сбежавшая из тюрьмы преступница, пока блуждаю по городу в поисках «Изогнутого пера».
В той же корзине я нахожу штаны, которые кажутся слишком маленькими, но я выдергиваю черный ремень и затягиваю его вокруг талии, убедившись, что он подходит, если застегнуть на последнюю дырочку.
Я натягиваю капюшон, снова смотрю на свое отражение и улыбаюсь.
Идеально.
Схватив подсвечник, я выбегаю из комнаты в коридор, который приводит меня в гостиную с куполообразным потолком. Я хмуро смотрю на него ― мозаичный саберсайт, который, кажется, вот-вот обдаст пламенем.
Дрожь пробирает до самых пальцев ног.
Каану нужно уволить декоратора, пока кто-нибудь не умер от сердечного приступа.
Я оглядываюсь по сторонам ― треть стены занимают стеклянные двери с затемненными стеклами, выходящие на мощеный внутренний двор с кострищем. Из массивных ваз свисают роскошные лозы, оплетающие здание и густо усеянные чернильными цветами размером с мою голову, их лепестки обращены к солнцу.
В самом помещении, несмотря на пугающую роспись на потолке, царит уютная атмосфера ― еще больше ваз, увитых лианами, которые опутывают внутренние стены, залитые солнечным светом, проникающим через многочисленные окна ― эти чернильные цветы наполняют воздух пряной сладостью.
Возле низкого каменного стола в мягких кожаных креслах сидят двое крупных мужчин. Один расположился лицом ко мне, выражение его лица скрыто за светлыми прядями, наполовину закрывающими глаза. Другой смотрит на меня через плечо, выгнув бровь, его лицо и плечи покрыты веснушками. Из-за растрепанной копны волос он выглядит так, будто только что проснулся.
У обоих в руках по вееру карт Скрипи, на столе стоят бокалы с янтарным… чем-то и блюдо с хрустящими на вид закусками.
― Люблю эту игру, ― говорю я, направляясь к столу и останавливаясь, чтобы взять закуску с блюда. Я обмакиваю ее в водоворот жидкого соуса и кладу на язык, морщась от кремовой смеси с нотками чего-то, что по вкусу очень напоминает грязь. ― Точно не мое. Что это?
― Трюфельный крем, ― хрипит рыжеволосый мужчина с сильным пирсингом. ― Мы привозим его из соседней деревни. Грибы, которые входят в его состав, трудно вырастить, поэтому они на вес золота.
Я кладу оставшуюся часть на язык и убеждаюсь, что он действительно ужасен.
― Определенно не мой любимый вкус. ― Я бросаю хрустящий кусочек чегото в рот и жую, приподняв брови. ― Вы реабилитированы. Это вкусно.
Вкус насыщенный.
Соленый.
Жирный.
Он даже хрустит на моем языке, пока я жую.
Я беру еще один.
― Что это?
― Обжаренный жир колка.
Хм.
Не самый лучший вариант, поскольку я совсем недавно наблюдала, как один из них истекал кровью, но у нищих нет роскоши выбирать.
Я прижимаю все блюдо к груди и обхватываю его закованной рукой ― той, что все еще держит украденный подсвечник. Я беру еще один кусочек жира и жую его.
― Вы ведь не против? ― спрашиваю я, указывая на блюдо.
― Не настолько, чтобы остановить тебя, ― говорит мужчина с голым торсом, его приподнятая бровь устремляется еще выше, пока почти не теряется среди непокорных локонов. ― Дать сумку для подсвечника?
Я улыбаюсь.
― Как заботливо! Да, с удовольствием возьму.
Он обменивается взглядом с молчаливым мужчиной, встает, подходит к стойке с напитками, берет тонкий хлопчатобумажный мешочек и высыпает на скамейку кучу оранжевых фруктов. Он возвращается ко мне и протягивает его. Я опускаю внутрь подсвечник, и он перекидывает ручки через мою руку.