Кувырком (ЛП)

Рори пытается быть полезным:
— Чувак, хоть он и старикашка, но чертовски быстрый.
Милтон сникает.
— Вечеринка закончилась, — маню его пальцем. — Пошли.
Близнецы устраиваются на заднем сиденье, а недоумок плюхается на пассажирское. Как только отъезжаем, начинает канючить:
— Я могу все объяснить.
— Что имело бы значение, если бы я хотел тебя выслушать. Мне плевать на твои оправдания.
Но Милтон все равно продолжает:
— Я праздновал! Я имею право быть счастливым — с меня сняли обвинения в хранении и распространении героина.
— Ни черта подобного, тупица! — ору на него. — Именно я подал петицию о снятии этих обвинений! Поправь меня, если ошибаюсь: это тебе пришла в голову гениальная идея отпраздновать снятие обвинений, отправившись на нарко — вечеринку? Ты реально не видишь в этом проблемы?
Равнодушно пожимает плечами.
Через двадцать минут блаженной тишины останавливаюсь перед особняком Милтонов.
— Где твои родители?
— Не знаю, — отвечает раздраженно. — Вроде во Франции. Мама сказала, что ей нужно отдохнуть.
Вероятно, от тупого сыночка.
Хотя все равно его родители не получили бы премию «Родители года».
— Что ж… не хотите ли, парни, зайти, потусоваться? — приглашает этот идиот.
Тру глаза.
— Нет, Милтон, не имею никакого желания, черт побери. — Указываю пальцем на дом: — Отправляйся внутрь, запри дверь и ложись спать. Может, до утра ума прибавится.
Обиженно кривится:
— Ладно.
Убедившись, что он вошел в дом, уезжаю.
Через несколько минут Рэймонд тихо замечает:
— Он выглядит одиноким.
— Он дебил. — Ни капли жалости с моей стороны.
— Он выглядит одиноким дебилом.
— Следи за языком, — рявкаю через плечо.
— Ты же сам так сказал!
— Вот когда тебе исполнится тридцать, тогда и сможешь произносить это слово хоть миллион раз. А до тех пор — только культурная речь.
— Это лицемерие, Джейк, — спорит со мной Рэймонд.
— Что ты хочешь этим сказать?
Рори необычайно молчалив. Интересно, что он думает обо всем увиденном. У его семьи нет таких денег, как у швыряющих их на ветер Брэдли, но и они далеко не бедняки. Внезапно копирую судью, даже не отдавая себе в том отчета:
— А знаете, парни, почему он дебил?
— Потому что пьянствует и принимает наркотики? — предполагает Рэймонд. — Только неудачники принимают наркотики.
Есть что-то чудесное, согревающее сердце в ответе Рэймонда. Либо черное, либо белое — другого не дано. Святая невинность.
— Верно. Но причина не только в этом. — Сворачиваю на улицу к дому Челси и развиваю мысль: — Милтон пообещал, что будет сидеть дома. А потом обещание нарушил. Если отбросить в сторону всё — деньги, шмотки, крутые тачки, красивые дома, — у мужчины остается только одно — его слово. Настоящий мужчина — тот, кто подразумевает, говорит и делает одно и то же. Если мужчина не держит свое слово, он — не мужчина.
Мгновение пацаны переваривают услышанное. Затем Рори спрашивает:
— Тебе это твой папа объяснил? Он научил тебя, что значит… быть мужчиной?
Голос звучит обеспокоенно. Задаюсь вопросом — не переживает ли малец из-за того, что он сам и его братья с сестрами растут без отца? Без образца для подражания. Так что с чистой совестью говорю ему истинную правду.
— Нет, мой отец был таким человеком, что я не хотел бы на него походить. — И добавляю: — Но был другой мужчина, друг, самый лучший на свете, который не мирился с моими выходками и не давал спуску. Он научил меня всему, что необходимо знать.
Той же ночью, через несколько часов после того, как дети легли спать, мы с Челси извиваемся под простынями. Неторопливо и сладко. Ее тонкие, идеальные руки закинуты за голову и сияют нежной безупречностью. Целую шею, поклоняясь ее коже. Мои бедра скользят между ее. Вхожу неторопливыми, ровными толчками. Мышцы спины напряжены от нарастающего удовольствия.
Челси посасывает мочку моего уха, нашептывая, как ей хорошо, и мои движения ускоряются сами по себе. Тело берет верх рад разумом, воцаряется бездумная плотская идиллия. Не хочу, чтобы она прекращалась.
 
Но какая же потрясающая развязка!
Челси хватает меня за задницу, подталкивая глубже и приподнимая бедра навстречу. Мы вместе переступаем грань: Челси замирает подо мной, а я напрягаюсь, пульсируя внутри нее. Оба тяжело дышим.
Позже, лежа на боку, крепко обнимаю Челси. Она счастливо смеется и целует мои руки, а затем кладет их себе под щеку, словно персональную подушку. Засыпая, глубоко вдыхаю ее запах, уткнувшись носом в затылок.
Тишину нарушает тихий испуганный голосок.
— Нееееет. Неееет…
Звук раздается из радионяни Риган. Челси вздрагивает, открывает глаза и пытается встать. Не думая, целую ее в висок.
— Спи. Я сам схожу.
Натягиваю штаны и футболку и босиком поднимаюсь по лестнице.
Риган сидит в своей кроватке, глазки заспанные, волосы спутаны. Комнату освещает ночник «Золушка». Едва завидев меня, кроха тянет ручки.
С языка слетают слова, которые говорила моя мама три десятилетия назад:
— Что случилось, пузыречек?
Беру девочку на руки, и маленькое теплое тельце сразу же льнет ко мне. Глажу ее по спинке и волосам. Нижняя губка Риган дрожит, когда она показывает пальчиком на длинные портьеры в затемненном углу.
— Нееет.
— Тебе приснился плохой сон?
Приподнимаю шторы, показывая, что там пусто и бояться нечего. Малышка обнимает меня крошечными ручками и опускает головку мне на плечо. Сажусь в кресло — качалку рядом с кроваткой, похлопываю по спинке и тихо шепчу:
— Там нет чудовищ, Риган.
В реальной жизни они есть, но не в этом доме. И не будет, пока я дышу.
— Я рядом, козявка. Ты в безопасности. Шшш… спи.
Целую в макушку и глажу, укачивая, пока она не расслабляется у меня на руках и не погружается в сладкий сон.
  
Глава 18
 
Через несколько дней Розалин чуть не до смерти пугает Челси, отняв десять лет жизни. Я задерживаюсь в офисе, Челси помогает Райли с учебой, а остальные хулиганы разбредаются по дому, занимаясь тем, что обычно делают все дети. Когда приходит время отправляться спать, замечают пропажу маленькой блондиночки. Ее зовут по имени, прочесывают все спальни, гардеробные, игровой домик на заднем дворе, долбанный бассейн и сад. Даже обращаются к соседям, и те ищут у себя.
Когда Челси останавливает поиски и решает позвонить мне, то уже находится на грани истерики, готовая вызывать полицию и национальную гвардию. Мчась к ним, спрашиваю, проверяли ли спальню Роберта и Рэйчел на третьем этаже.
Челси отвечает, что нет, и на одном дыхании взлетает наверх. Там, свернувшись калачиком на полу гардеробной и укутавшись в материнский халат, спит Розалин. Подъезжаю к дому через несколько минут после того, как пропажа нашлась. Челси все еще трясет, в глазах слезы. Розалин чувствует себя виноватой, но объясняет, что любит иногда сидеть в гардеробной матери. Чтобы вспомнить, как она пахла.
Ее слова еще больше расстраивают Челси. Да и мне чуть не разбивают сердце.
После необычайно долгого отхода ко сну, когда Челси, похоже, не в состоянии оторваться от двери в спальню племянницы, я поднимаю вопрос о покоях наверху. Со дня смерти Роберта и Рэйчел прошел не один месяц, а комната остается в неизменном виде.
Я не очень много знаю о скорби, еще меньше — о детях, но такое положение вещей кажется… не совсем здоровым. Челси же непреклонна — утверждает, что дети не готовы к переменам, не готовы упаковать и убрать личные вещи родителей. Или, хуже того, отдать кому — нибудь. На мой взгляд, это не дети не готовы.
А сама Челси.
Она же закрывает тему, отказываясь продолжать обсуждение. И когда взгляд чудесных глаз становится ледяным, я не настаиваю. В конечном итоге это не мое дело, так что и спорить не о чем.
В следующую после устроенного Розалин трюка Гудини с исчезновением среду Челси звонит мне в офис. На улице поздний вечер.