Звенья одной цепи

Мне повезло, что защитники Оллис, ожидавшие приказа своей хозяйки внизу, растянулись цепочкой, поднимаясь по лестнице, а не ворвались все и мигом: первый, кто показался на пороге, получил удар наконечником посоха прямо в лоб, отшатнулся, сбивая с ног того, кто очутился в этот миг сзади. Но на место выбывшего тут же встал новый воин…
Пожалуй, так мне приходилось драться только на тренировках, когда нападающие действуют пусть и хаотично, но не позволяя передохнуть или сменить позицию. Да что уж говорить, даже шаг в сторону и то не было возможности сделать, оставалось лишь одно: держать рубеж, который сам себе определил. И верить, что руки устанут не раньше, чем закончатся желающие получить поцелуй посоха.
Хорошо, когда хватает единственного удара. Хуже, когда бить приходится зачастую наугад, потому что болевые точки противников покрыты толстыми слоями жира и ткани, по которым наконечник попросту соскальзывает, не причиняя должного вреда. Бить по лицу или шее надёжнее, конечно, но… А, пропади оно всё пропадом!
Следующего нападающего я отправил прямиком в мир иной, ударом продавив кадык до основания черепа. Купец то ли всхлипнул, то ли всхрипнул и безжизненным кулём повалился навзничь. Как ни странно, смерть оказалась сильнее чар красавицы, потому что остающиеся на ногах защитники вдруг резко поубавили свой пыл. А может быть, охотник успешно делал своё дело, не знаю: мне было не обернуться и не посмотреть, я мог только слышать истошные женские вопли, временами переходящие в звериный рык.
Впрочем, как выяснилось, наваждение покинуло не всех и не сразу. Ряды купцов рассеялись, но для того, чтобы в образовавшемся проходе я увидел давешнего парня с солдатской выправкой. И, что ещё хуже, увидел меч. Хороший такой, тяжёлый, содержащийся в исправном состоянии. А потом парень атаковал. С разбега. И я понял, что не успеваю сделать ничего другого, как поставить на его пути посох. Разумеется, немедленно треснувший и сломавшийся от соприкосновения с кованым железом, направляемым умелой рукой. А за первым замахом сразу же отправился в путь второй, нацеливающийся на встречу с моей ключицей или, если повезёт, с плечом. Увернуться же или нырнуть в сторону некуда, потому что под ногами стонут и елозят по полу поверженные противники…
Перед глазами не возникло даже туманной дымки, просто рука солдата вдруг отделилась от тела и отлетела прочь, задевая меня только самой кромкой клинка. Зато крови из рассечённых сосудов моей одежде досталось изрядно.
Я обернулся, но успел увидеть только, как охотник прячет свои кинжалы в ножны под накидкой, стоя над телом женщины, подрагивающим в судорогах. И успел понять: долг никуда не делся. А пока я пытался убрать с лица разочарование, Иттан произнёс несколько слов тоном, больше всего подходящим для поминальной молитвы:
— Она хотела избавиться от своей части, чтобы стать целой. А вместо этого потеряла себя всю.
* * *
Один труп, полтора десятка сломанных костей, пара-тройка отбитых почек, синяки и ссадины без счёта — таков был скромный итог моего мимолётного воспоминания о молодых годах, проведённых в непрерывном и тщательном изучении основ искусства превращения здорового человека в калеку. Не знаю, сколько и чего насчитал градодержатель, внимательно осматривавший поле неравного боя, но сейчас ему явно не нужно было прикладывать излишние старания к сохранению печального выражения лица.
— Ваших рук дело?
— Да.
Трудно отпираться, когда из всех находящихся в комнате людей на ногах только ты и допрашивающий, а твоя одежда несёт на себе все возможные следы драки. Причём весьма жестокой.
— И по какой причине, позвольте узнать?
— Я защищался.
Парень ещё раз окинул взглядом пострадавших, которые медленно, но верно начинали расползаться по своим домам, кто самостоятельно, кто с помощью приятелей и слуг. Разумеется, патруль городской стражи, прибывший вскоре после окончания побоища, переписал имена и адреса, но особого толку в том не было, потому что ни один из избитых не захотел пролить свет на причину произошедшего. К тому же, как пострадавшая сторона, они имели полное право убраться восвояси, храня молчание, что радовало градодержателя ещё меньше.
 
— Хотите сказать, что все они напали на вас?
— Именно так.
Охотник исчез гораздо раньше начала разбирательства, бросив меня, можно сказать, на произвол судьбы. Что мешало ему остаться и выступить свидетелем всех этих странных событий, я не понимал. Разве что вольный город Грент не верит в демонов. Да и мне не верится. По-прежнему. Хотя всего увиденного хватило бы, чтобы не просто уверовать, а повредиться умом. Любому человеку, который всё непонятное сразу же записывает во враждебные чудеса. А у меня, как я ни старался, даже удивиться не получалось.
Демоны? Пусть. Раз они есть на свете, значит, никуда от них не деться. К тому же имеются люди, способные их убивать. По крайней мере, одного такого убийцу я даже знаю лично. Двигаются быстрее взгляда? А может быть, это я не умею смотреть достаточно быстро? Обладают невероятными способностями? Но и самый последний сопроводитель кажется простому обывателю почти легендой. Эти да-йины всего лишь находятся где-то на одной из следующих ступенек. Где-то надо мной. Я вряд ли смогу когда-нибудь туда подняться, потому что не знаю дороги, но…
В смерти Оллис не стала ни прекраснее, чем была, ни уродливее. У ног градодержателя лежало мёртвое тело и ничего более. Расслабившееся на самом последнем выдохе. И даже глаза были умиротворённо закрыты, словно женщина уходила, то ли покорно приняв свою участь, то ли радуясь ей. Только растерзанный ногтями и запятнанный кровью шёлк вызывал вопросы.
— Что с ней случилось?
— Она умерла.
Парень с печальным лицом скорчил недовольную гримасу:
— Это я вижу. Её тоже убили вы?
— Увы, нет. Я к ней даже не прикоснулся…
— «Увы»?
Ехидничает? Ну да, и я бы на его месте недоумевал. Но вспоминая, какое зрелище представало передо мной ещё полчаса назад… Всё же жалею. Может, не надо было быть настолько упрямым? В конце концов, жизнь даётся всего один раз, а уж встреча с воплощением всех мужских желаний случается и того реже.
— Низ её живота изранен. Кем?
Ею же самой, разве не видно? Вон все пальцы в засохшей крови.
— Я не знаю.
— Вы находились рядом. Неужели не видели?
Самое смешное, что нет. Хотя многое отдал бы за то, чтобы узнать, какие именно штуки проделывал за моей спиной охотник.
— В те минуты у меня были другие заботы.
Градодержатель устало потёр виски:
— Помнится, я уже предупреждал вас, чем грозят подобные проступки.
— Такие разговоры не забываются.
— Я вынужден выдворить вас из Грента.
— Навсегда?
Вопрос прозвучал шутливо, хотя смеяться мне вовсе не хотелось. Впрочем, для слёз повода тоже не было. А вот для злости — сколько угодно. Как я буду объяснять своим дольинским подопечным, что мне заказан путь в вольный город?
Какие слова должны были прозвучать в ответ, так и не стало известно, потому что в комнату вошла Марис. Уверенная, спокойная, словно не замечающая нашего присутствия, она остановилась возле тела погибшего прибоженного, склонилась над ним, дотронулась кончиками пальцев до лба над переносицей Оллис, потом до застывших губ и что-то прошептала. Может быть, возносила молитву, может быть, прощалась. А после, выпрямившись, нашла глазами парня, который лишился руки.
Он сидел, прислонившись к стене, бледный от потери крови, но всё ещё живой и, как уверил лекарь, перевязавший рану, вполне способный дожить до преклонных лет. Сидел, отрешённо глядя на суету, наполнившую комнату. Правда, когда парень увидел Марис, в нём что-то словно вспыхнуло и тут же угасло. Словно давешние угольки в глазах да-йина. А потом, не говоря ни слова и ничуть не изменившись в лице, страж кумирни — теперь стало понятно, что никем другим он попросту не мог быть, — потянулся левой рукой к голенищу сапога.