Хрустальная пирамида

Митараи повернулся ко мне, и как только я подумал, что время уже пришло, подошел служащий отеля в белой униформе и дотронулся до его руки. Он протянул розовый конверт. Тот был мне знаком.
Митараи открыл его. Это, конечно, было письмо от Леоны. Она писала на японском языке. Леона одинаково владеет двумя языками, и на японском пишет очень неплохо.
«Мистер Холмс, я вижу, вы скучаете. Возможно, это не в вашем вкусе, но тут Голливуд. Мне тут тоже скучно, если не считать представления. Выходите скорей и ждите меня на перекрестке Ла Сьенега и Мелроуз. Я скоро приду. Поедем ко мне домой и выпьем хереса. А еще я знаю хороший суси-бар. Не стесняйтесь, берите с собой своих друзей. Леона».
— Прямо как американский солдат, которого переводят с европейского фронта на Тихий океан, — сказал Митараи, передавая мне письмо. — Что ж, господин
Дилейни, поедем, выпьем хереса со знаменитой актрисой?
— Я тоже? Вы уверены? — Глаза бывшего врача Ричарда Алексона загорелись. И неудивительно. Для человека такого типа, как он, это был редкий подарок, запоминающийся на всю жизнь. — Но мисс Леона только вас… — сказал он скромно.
Взяв пальто в гардеробе и выйдя из вестибюля, мы увидели на улице небольшую толпу любителей кино, которые все еще ждали через дорогу, кто стоя, кто сидя на пожарных гидрантах, и смотрели в нашу сторону. Начался дождь, что случалось редко, но на мокром асфальте они все еще чувствовали остатки тепла, разлитого проходившими здесь звездами.
Мы надели пальто и пошли по тротуару. Естественно, никто не обратил на нас внимания. Не было даже провинциала, который перепутал бы Митараи с Майклом Руни и протянул ему листок для автографа. У них есть опыт общения с публикой, и я хорошо знаю, как работает мозг фаната.
— А поклонников еще много осталось. Что Леона собирается делать? Ей лучше сюда не выходить, — сказал я.
— Может, она собирается переодеться и выйти через черный ход? — предположил Митараи.
— У черного входа, наверное, тоже поклонники.
— Тогда, возможно, она убежит на мусоровозе… В любом случае, Леона умеет хорошо маскироваться. Не нам об этом беспокоиться.
Повернув налево, мы двигались вдоль отеля на север, подняв воротники и медленно шагая, сжавшись от холодного ветра.
В это время я случайно заметил, что с Митараи что-то не в порядке. Он был не так энергичен, как обычно, лицо побледнело, а правая рука, которую он сунул в карман, слегка дрожала.
В Лос-Анджелесе в последний день ноября было холоднее, чем в Токио. Такое нечасто случается в этом южном городе. Кое-где над улицами были протянуты гирлянды, попадались наряженные елки, кое-где украшали витрины — подготовка к Рождеству была в самом разгаре. Декабрь начал вступать в свои права, но все-таки холода, которые заставили бы жаловаться Митараи, еще не наступили.
На углу Мелроуз-авеню было здание с вывеской «Коллекция ковров». Перед ним на тротуаре стояла женщина в шерстяной шляпе, простом пальто и в очках, продававшая сборник собственных стихов. Она держала в руках черный пакет с пачкой книг и, переступая с ноги на ногу, явно страдала от холода.
— Хотите купить мои стихи? — спросила женщина пьяным голосом, когда мы проходили мимо. — Десять долларов, у меня прекрасные стихи, — продолжила она.
Мы сделали вид, что не слышали, и направились к пешеходному переходу.
— Ведь их использовали в «Аиде» с Леоной Мацудзаки.
Удивленный, я обернулся и увидел смеющуюся Леону с очками на носу.
— Что-то вы задержались, я уже три сборника продала, — сказала Леона, поправляя очки. — Привет, мистер Дилейни, и вы пришли!
— Как я мог отказаться! Для меня честь встретиться с вами. Я уже уезжаю из Америки, поэтому на прощание хотел бы пообщаться с приятным человеком.
— Значит, вы уже знакомы? — спросил я по-японски.
— Как сказать, видимся всего второй раз. Он приходил ко мне с рекомендательным письмом от покойного мистера Алексона… — Леона продолжила по-английски: — Дождь прекратился, и, раз мы сбежали со скучной вечеринки, давайте прогуляемся до моего дома.
 
— Мне казалось, вы приехали на вечеринку на машине…
— Я просто немножко шиканула. Здесь легко дойти пешком, — сказала Леона.
Она первой начала переходить улицу. Возможно, из-за холода никто из прохожих не узнавал ее в образе бедной поэтессы.
Леона начала петь. Сначала потихоньку, а потом все громче и громче. Митараи и Дилейни присоединились к ней, а я подпевал без слов, поскольку пели на английском.
Это была длинная и веселая прогулка. Мы поднялись по крутому склону на бульвар Сансет, перешли его и продолжили подъем по Миррор-драйв. Дождь прекратился, и внизу начал открываться вид на Лос-Анджелес. Дом Леоны стоял на холме.
Зелени было много, окрестности походили на лес. Дома вокруг выглядели все богаче. Каменные изгороди цвета слоновой кости, шаровидные фонари у ворот, пальмы, проглядывающие между деревьев, бассейны, в воде которых отражались причудливые садовые светильники. Ни прохожих, ни машин не попадалось. Приятно пахло зеленью. Вся улица была в нашем распоряжении.
— О, какой сегодня приятный вечер… Здесь я свободна. Какое приятное чувство! — крикнула Леона, когда песня кончилась. Большая работа завершилась, и теперь она наслаждалась чувством свободы. — Вот мой дом. Заходите, пожалуйста. Устроим настоящую вечеринку в нашей скромной компании.
— Вы королева, — сказал господин Дилейни на удивление тихим голосом. — Более того, свободная королева. Вы живете во дворце на этом холме и каждый день смотрите свысока на жизнь внизу. В истории было много королев, но они не были такими свободными, как вы.
Леона остановилась на полпути вверх по склону и непонимающе посмотрела на господина Дилейни. Она порядком выпила. В этот момент я наконец понял это.
— Приятно было встретиться с вами, мисс Леона. Это будет хорошим воспоминанием о моей последней ночи в Америке. Удачи вам, мистер Холмс из Токио, и, если не возражаете, и вам, мистер Уотсон. Меня ждут друзья. К тому же надо собираться в поездку. Прощайте!
— Куда вы, вечеринка только начинается! — воскликнула Леона, держа под мышкой пакет с книгами.
— Пожалуйста, наслаждайтесь в компании знаменитостей. Простолюдин уходит. Удачи…
Дилейни повернулся спиной.
— Господин Дилейни, пожалуйста, скажите мне несколько слов на прощание о Ричарде Алексоне, который был вам близким другом, — сказал Митараи.
— Ричард… — сказал Дилейни. Посмотрев некоторое время в пространство, словно ища что-то в своей памяти, он слегка улыбнулся. — Старый друг, но я уже начал забывать об этом… Хороший, богатый был человек. На тяжелую жизнь не жаловался, но… был шутом.
Митараи кивнул. Но вдруг я услышал болезненный вздох, сорвавшийся с губ моего друга.
— А что скажете о Роджере?
— Он — жертва Америки, — пробормотал Дилейни. — Нет, он жертва кризиса либерального общества. Дефолиант… Какой грех… Но это было нужно ради свободы.
Он приподнял шляпу и повернулся спиной.
Затем случилось нечто ужасное. За все долгие годы моего знакомства с Митараи я никогда не был так напуган.
— А как насчет… — начал было говорить мой друг — и внезапно повалился на мокрый асфальт.
— Митараи!
— Господин Митараи!
Мы с Леоной склонились над лежащим. Пакет со стихами полетел на землю. Отошедший уже на несколько шагов Дилейни тут же вернулся.
Митараи изо всех сил сжимал зубы и беспрестанно стонал, обхватив голову обеими руками. Было видно, как он страдает.
— Голова! — бормотал Митараи по-английски сквозь стон. Ноги его судорожно дергались.
Я подумал, что это результат переутомления. Ведь Митараи не был в своей обычной хорошей форме. Не следовало заставлять его заниматься этой работой даже за сто тысяч долларов. Ведь ему так не хотелось за нее браться…
— Доктор! Что с ним? — кричала Леона.
— Голова сейчас расколется! — продолжал стонать Митараи.
— Не надо, господин Митараи, не говорите так! Вы сильный! — плакала Леона, прижимая руки к груди. — Доктор, осмотрите его! Быстрее!