Стеклянные крылья
– Как его зовут?
– Он представился как Ален Якольбе, но я не знаю, настоящее ли это имя. Высокий, за пятьдесят, француз.
Она увидела по нему, что он что-то понял. Сложив руки на груди, парень чуть заметно кивнул.
– Зачем он вам?
Ей ничего не оставалось, кроме как сказать правду. Вернее, часть правды.
– Он меня обманул.
Молодой человек кивнул пару раз. Затем ушел за стойку.
– Хотите чашку чая? С мятой и сахаром. Очень вкусный.
Он разлил чай по двум маленьким чашечкам и протянул одну ей.
Эстер сделала глоток.
– Спасибо. Вкусно.
– Я же говорил. – Он по-дружески подмигнул ей. – Я хорошо его знаю. Аллан. Седой, на француза похож. В прошлом году мой дядя нанял его поваром.
– Так он повар? То есть учился на повара?
Он усмехнулся.
– Чтобы бургеры жарить, не обязательно учиться на повара. Я ничего не знаю о его прошлом, частной жизни и всем таком прочем. Поначалу у него все хорошо получалось, но в итоге нам пришлось его уволить.
– Почему?
– Был один случай.
Он глотнул чая – судя по всему, распространяться ему не хотелось.
– И под случаем вы имеете в виду?..
Он мотнул головой.
– Извините, что лезу. Но если это тот самый человек, которого я ищу… Он меня обокрал. Я хотела бы узнать… вдруг и вас тоже.
– Не знаю, вполне возможно, дело было в деньгах. Но я не уверен. Никогда не видел, чтобы мой дядя так злился. Но он уволил его прямо здесь, на кухне, в пятницу вечером.
Эстер опустила глаза в пол. Аллан так быстро превратился из пианиста в мошенника, что у нее голова закружилась.
Молодой человек усмехнулся своим мыслям.
– Полная жесть. Аллан взял фритюрницу – маленькую, которую поднять можно, – и швырнул в моего дядю. Масло было горячее – если попадет, кожу расплавит. Аллан промахнулся, но ему пришлось убегать. Иначе он бы без зубов остался. В фартуке, в рабочей одежде.
Она сдержанно улыбнулась.
– Наверно, у вас есть его данные? Персональный номер и все такое…
– Никаких.
– Полицию вызывали?
Он улыбнулся.
Эстер поставила чашку на стойку. У нее слегка дрожали руки.
– Спасибо, что уделили мне время, пойду с собаками гулять.
– Не за что.
Он галантно распахнул перед ней дверь.
– Эй, на вашем месте я бы держался от этого Аллана подальше. По-моему, от него одни неприятности.
Эстер кивнула. За ней захлопнулась дверь. Она отвязала собак и пошла назад к озерам. Она долго была словно заморожена, а смена эмоций оказалась столь резкой, что она сама как будто раздвоилась. От влюбленности – к стыду, подозрительности и ужасу; и это всего за сутки. Собаки нетерпеливо тянули поводки – хотели вернуться к воде и птицам. Она тащилась за ними, словно тряпичная кукла, временно выбитая из колеи.
Во рту остался напоминающий кислоту вкус страха.
* * *– Что вы про меня наговорили?
Старик удивленно на нее посмотрел, словно не понимал, о чем это она.
– Другим медсестрам.
Трина Бремен сложила руки на груди.
Он не ответил, только рассеянно моргал.
– Если вам есть на что жаловаться, было бы неплохо, если бы вы говорили мне об этом напрямую.
Он начал спорить.
– Нет, послушайте…
– Я устала от недовольства! Каждый день прихожу на работу и стараюсь изо всех сил. Отделение переполнено, люди в коридорах лежат, а мы чуть ли не с ног валимся – стараемся предоставить вам безопасное и качественное лечение.
В палате воцарилась тишина. Он старался смотреть куда угодно, только не на нее. Она и раньше часто видела, что окружающим неприятно, когда о проблемах говорят напрямую. Когда разговоры за спиной перестают быть тайной и все обсуждается в открытую, они стыдливо умолкают.
– Когда у вас в следующий раз возникнут претензии к моей работе, скажите об этом мне. Спасибо.
Трина развернулась и вышла из палаты – сердце колотилось, к горлу подступила тошнота. Она шла по коридору к комнате отдыха персонала, взяла свою сумочку и вытащила коробочку с лекарством. В блистерной упаковке лежали круглые белые таблетки оксапакса. Она выпила одну утром и сейчас не собиралась принимать лекарство, но их вид успокаивал. Трина прекрасно понимала, что чуть было не сорвалась, но не могла это предотвратить. Все было слишком сложно.
Она положила таблетки на место и застегнула молнию на сумочке. Петер Демант исчез, после того как она побывала у него дома вчера вечером. Трина сжала коробочку с лекарством. Он стал с ней спорить, так злобно смотрел своими угольно-черными глазами, что она почти испугалась.
Полиция следила за ним. За ними. В глубине души она взмолилась, чтобы он пока не объявился.
– Трина, ты еще лекарства не раздавала?
В дверях с извиняющимся видом стояла Етте.
Трина представила, как над ней медленно смыкаются стены, а затем она падает, погребенная в пыли и грязи. Наслоения лжи и обмана превращаются в белые облака – они наполняют воздух, и она не может дышать. На секунду зрелище ее заворожило, Етте исчезла навсегда.
– С тобой все нормально?
Етте склонила голову набок. Никакой пыли, стены не рухнули.
Трина не ответила. Сейчас она эту деланую заботу не вынесет. Взгляд, лживая улыбка, щеки как у хомяка. Протиснувшись мимо коллеги, Трина вышла в коридор. Взгляд Етте ожег ей затылок, раздувая тлеющую ярость.
* * *В полицейском управлении Копенгагена день начался с признания. Проведя ночь на нарах, Бо Рамсгорд проснулся с муками совести и болью во всем теле и тут же позвал дежурного, который связался с руководителем следственной группы. Йеппе тут же организовал еще один допрос и поспешил в управление, где встретился с Фальком в шестой допросной, – когда он включал камеру, его пальцы подрагивали от нетерпения.
К сожалению, Бо Рамгорда распирало признаться не в том, на что они рассчитывали. С виноватым видом и сквозь слезы он выдавил из себя признание: во вторник вечером он оставил спящую дочку одну, а домой вернулся только в среду утром, перед школой. Он вышел через террасу за домом и перепрыгнул через забор к соседке, с которой время от времени делил постель.
Бо прекрасно понимал, что оставлять своего же спящего ребенка одного – безответственный и неправильный поступок, но у него интрижка с замужней женщиной. Это абсолютный секрет, и началось все только из-за будущего развода. Он не стал ничего говорить полиции, потому что боялся, что Лисбет воспользуется этим фактом во время предстоящей тяжбы об опеке.
С ее стороны было бы глупо этим не воспользоваться. Подумал Йеппе и выключил записывающее оборудование – он не мог скрыть разочарования. Признание Бо Рамсгорда совсем не помогло прояснить или закрыть дело. У него даже алиби появилось.
По телефону соседка без лишних разговоров подтвердила, что Бо Рамсгорд не виновен ни в чем, кроме внебрачной связи. В контексте трех убийств он и вовсе вполне невинен.
Бо Рамсгорда пришлось освободить.
Йеппе вернулся к себе в кабинет. В коридоре он встретил Сару. Они были совсем одни. Однако она лишь отстраненно кивнула, словно он едва знакомый коллега.
Отлично, подумал Йеппе.
В кабинете он снял с доски имя Бо Рамсгорда и разорвал листочек пополам. Остальных подозреваемых сдвинул поближе.
Петер Демант.
Исак Брюггер.
Мария Бирк.
Что, если они сообщники? Они ведь знакомы по «Бабочке», их может связывать то, что у полиции не хватит фантазии вообразить. Отношения врача и пациента, друзей, даже любовников?
Йеппе отбросил дикую фантазию. Не то чтобы это неправильно – рассматривать надо разные сценарии, но он знал, что сейчас ему настолько сильно хочется раскрыть дело, что он начинает выдумывать. Было бы здорово, если бы подозреваемые, исчезнув одновременно, сидели на пляже в Венесуэле, взявшись за руки. Но ничто не указывает на то, что у Деманта были какие-то особые отношения с Исаком Брюггером или Марией Бирк, и мысль о том, что они решили вместе отправиться в крестовый поход, казалась абсурдной.