Плюс

Но если это то, что означало, и его тоже нужно было попытаться запомнить, а он всегда пытался не думать о скорости света, мечущегося повсюду у него внутри, распадаясь на дыры, которые он при всем желании не мог заполнить, если его нездоровое тело могло думать только о чечевичной похлебке на обед.
Поэтому чтобы развеять атмосферу его собственного Не возражаете, он развеял обжигающий дым и сказал: «Ну, меня нельзя назвать ипохондриком».
Невъедливый, он же — хороший голос сказал тогда: «Как же мы будем вас называть?» — и на пару секунд закашлялся, и от этого затряс головой, смеясь, как друг, так, что стали одной спиралью, и сказал: «Про вас не знаю, но я сдаюсь». Тогда, чтобы разрядить атмосферу, Имп Плюс сказал: «Мне больше нечего сдавать». На что хороший голос, переставший кашлять, сказал: «У вас есть место — как у Годдарда». [2]
Великий Годдард в белом халате. Годдард, который из самодельного хранилища запустил ракету на жидком топливе и годами об этом помалкивал.
Но въедливый голос сказал хорошему голосу: «Подумай, как оно происходило у Годдарда». Затем въедливый голос бросил взгляд на Имп Плюса, и когда хороший голос опять закашлялся над окисляющейся сигаретой и снова из-за краба, забравшегося в горло самого великого Годдарда, Имп Плюс попытался развеять дым в бледно-зеленой комнате и сказал, что если его место и не в столетии, как у Годдарда, то, возможно, место его — в своем десятилетии, как у РЭПа [3] в своем.
Самоокращенное прозвище еще одного великого. И собственные слова Имп Плюса, прозвучавшие сейчас из проходной комнаты настолько давно на орбите вокруг Земли, поступили от Имп Плюса, которому Имп Плюс не мог найти место. Но он нашел место РЭПу. Оно было французским, подобно дыму — Ров-бери и еще два слова. РЭП хотел быть первым, кто поднимет самолет в небо. РЭП еще до Войны-14 предвидел космические корабли на атомном приводе.
Но в этот раз источник французского дыма — а именно въедливый голос — взмахом отогнал дым, но не так, как буревестник смахивает морскую пену, — к Имп Плюсу. Кто понимал тогда, что волна намеревалась его смести. Но нет, въедливый голос продолжал доноситься, чтобы затем достичь Имп Плюса.
Дотянутся тем, что теперь, насколько позже на орбите, блокировалось слабым эхом: передачей данных про РЭПа: но Имп Плюсу: именно то, что РЭП построил самолет, написал книгу, произнес слово астронавтика, придумал ручку управления, почти завершил ракету, чтобы запустить приборы на высоту 60 миль, печатал на машинке на французском, но писал на немецком, используя то, что Имп Плюс не мог использовать лучше, чем ручку управления, и потому слышал, в передаче слабого эха, как дым: но видел, а не слышал: хотя видел не дым, а живое, которое тянулось к Имп Плюсу сквозь дым, как будто дыхание табаком было дымом, чей распад мог содержать еще что-то, кроме углерода и горения. Но потом то сквозь дым стало самодельной долей себя, поддельной долей, которая была сообщением Имп Плюсу, следовавшим за РЭП через другие данные и заглушенным тем, что поступило от слабого эха о французском спутнике Д-1А или Диапазоне. И эти данные, сначала лучистые, затем серые, ослабели, если не заменили то, что отсутствовало у живого, прикрепленного к въедливому голосу, которое въедливый голос протянул сквозь маскировку к Имп Плюсу: данные практически подавили эту брешь данными о клетках: клетках для улавливания Солнца — Солнечных элементах-клетках — клетках на консолях, вмонтированных в откидные панели Диапазона, которые можно поворачивать, чтобы лучше использовать солнечный свет.
«Четыре», — произнесло сейчас на орбите слабое эхо, именуя количество панелей Диапазона. Но чем было слабое эхо?
И «Четыре», сказал однажды Имп Плюс, снабдив эту самодельную частицу, которую удержал въедливый голос: держал сквозь дым к нему. Однако теперь на отдаленной орбите Имп Плюсу были без надобности слова, сказанные вместе с «Четыре».
 
Но он смотрел сейчас сквозь отсутствующее, один как палец — пальцы, он знал пальцы — четыре пальца, вырванные из поля зрения, — и смотрел сквозь рассеивания дыма на нездоровое желание, переданное лицом въедливого голоса. Имп Плюс знал слово лицо. И видя это неведомое, но присутствующее нездоровое желание, он помнил, как готовился его запоминать. Что было не более тем же, что и быть инструктируемым, чтобы запоминать, чем слово кислород словом окислять.
И сейчас в то же время деление известного Четыре на известное Четыре оставляло им неизвестное Один, о чем Имп Плюса не инструктировали в тех бледно-зеленых комнатах на Земле, и оно не было деловитым, информированным слабым эхом здесь с ним на орбите, которое, кажется, знало все, что Имп Плюс раньше знал, и потому, похоже, даже когда-то был им. Кислород был О.
Опрокидывая операцию, посредством которой известные Четыре панели над известными Четырьмя отсутствующими пальцами давали неизвестное Одно, Имп Плюс чувствовал, как повсюду вокруг него неизвестные вываливания делились на неизвестные вваливания, давали сейчас пространство, как расширение, словно то, что, как ему сейчас стало понятно, он утратил; известное так же, как четыре французских пальца, утраченные в работе Ров-бери Э-П с ракетным топливом, знакомое, как собственные утраченные пальцы Имп Плюса и его слова въедливому лицу: «Откуда тебе знать, что РЭП все четыре пальца потерял на одной руке?» — и знакомое, как собственная рука Имп Плюса и длинная въедливая рука, что дотянулась сквозь дым, завихрив его вещество, поступила посредством кольца дыма, разогнавшего завихрения и сама сплющилась — въедливая рука прошла сквозь, словно чтобы пожать руку Имп Плюсу, лишь для того, чтобы затем превратиться не во въедливый сигнал дыма, а в грубый знак воздетого большого пальца, шутливо торчащего вверх, как напоминание, что Имп Плюс потеряет позвоночник, пальцы, лицо и руки, лодыжки, локти, шея разлетятся излучениями радиусов без центра, колени, череп, минеральные зубы, и не забудь о коже, она больше не наблюдается, как раньше. Коже, чувствующей наперед, как почувствуется ладонь въедливого смехача в рукопожатии, которую потом удержал.
У великого Годдарда тогда случилось неизлечимо больное горло, и Имп Плюс ему сочувствовал, потому что помимо кулаков и других частей, что ему назначили утратить при операции, которая должна предшествовать Операции ПС, он утратит еще и горло. Но вот к чему он шел: что пока все тело было слишком нездорово, чтобы выздороветь, горло еще не болело. Не заболело от дыма въедливого голоса ни на раннем инструктаже в мае, ни на конференции менее целого года спустя в большой бледно-зеленой комнате, когда въедливый голос решил, что Имп Плюс предал затаенную надежду, будто Операция ПС продлится долго — но от въедливого лица: вот к чему теперь подходил Имп Плюс — деля неизвестные расстояния от известных к известным — к этому: мысль, что чрезвычайный план на случай распада орбиты можно испробовать на нем, ослабла, и сменилась въедливым лицом, чье нездоровое желание, считал он, видна сквозь дым; нездоровое желание, сказавшее: «Подумай, что ты потеряешь: в интересах Операции ПС: подумай об этом».
От чего Имп Плюс отвернулся посмотреть в объектив, потому что не мог вынести вида въедливого голоса. Но увидел лишь свой ускоренный распад. Хотя сейчас в разгаре Операции ПС — на орбите, синхронной с Земной, поскольку так Центр мог надеяться сохранить свою радиоцепь с Имп Плюсом исключительно для себя, — шанс выпал вокруг него в новых решетчатых градиентах яркости, не похожих ни на какую градиентную сетку, к которым его подготовили старые плохие инструктажи, сила, поступившая оттуда, где хлорелла и хлоропласты, что, как он сам обнаружил, осознавая — или видя, — и поступили из раскладывающейся карты Солнца и на переборке его каюты, птиц и форм, что их отбрасывали, но еще и поступила и от его собственных перемещений.
И это новое воспоминание получило затем с наслаждением то, что произошло в конце зимнего дня, в бреши четырех пальцев, выхваченных из поля зрения, словно их срезали в костяшках на въедливой руке. Да, нездоровое тело Имп Плюса разделилось этим нездоровым желанием, разделилось.