Тень (СИ)

— Да... Далек, это уж точно, но все же давай проверим по нашим картотекам.
Опознали «пижона» не по управленческому учету, вспомнил его один из сотрудников уголовного розыска:
— Похож, вроде, на Зубова. Овал лица, возраст, губы... — но голос был неуверен. — Черт его знает... Эти очки пол-лица закрывают, глаз нет. Да и прическа — ушей не видно.
— Кто это Зубов?
— Кто его знает, темный! Две судимости — фарцовка и хулиганство. По последней я его и запомнил — нелепая какая-то! Задержали при избиении, пострадавший — ответственный человек из райисполкома. Мотивов, вроде, нет. Зубов уверял, что избил просто так, посмотрел тот косо. Но бил зверски и умело: тот — не помню фамилию, не я делом занимался — не один месяц в больнице провел, а на теле и синяков не было! А может, это и не он...
На фотокарточке из поднятого дела Зубов действительно походил на нечеткий графический портрет, составленный в Перми. Оказалось также, что избитый им Сергеев через пять месяцев после того, как вышел из больницы, оказался под следствием и судом за спекуляцию автомашинами, к распределению которых был причастен, и осужден на пять лет, но сразу же по прибытии к месту лишения свободы покончил жизнь самоубийством.
Все это настораживало, и в тот же день к вечеру в кабинете начальника розыска Свердловского управления состоялось небольшое совещание.
— Значит, так, — подвел ему итог начальник, — уверенности, что Зубов — человек Хозяина, у нас нет. Брать его бесполезно, даже если на очной ставке опознают, инкриминировать нечего. Пальчиков они нигде не оставили — чистенько работают, так что санкцию нам не дадут. Выход один: постоянное наблюдение и анализ связей, вероятно, и выведет к Хозяину. Хотя этого мы можем прождать долго! Еще нужно ехать в лагерь, разобраться — сам ли покончил с собой Сергеев или ему помогли?
Но ждать долго не пришлось, на другой же день наблюдения Зубов был засечен на передаче валюты и, после второго совещания в кабинете начальника и консультации с Пермью, при вторичном контакте был арестован.
И вот сегодня Никитин уже сидел в тесном тюремном кабинетике и слушал, как следователь прокуратуры, Понышев Раис Николаевич, ведет допрос арестованного Владимира Александровича Зубова по кличке Композитор.
— Сколько валюты ты на этот раз успел реализовать?
— Не помню, Раис Николаевич.
— Опять склероз?
— Да нет, рано еще. К чему мне на себя наговаривать. Да и вам хлеб отрабатывать надо. Ищите.
— Ну, ну, будем искать. Только ведь, знаешь, чистосердечное признание...
— Знаю, Раис Николаевич. Только мне эти льготы ни к чему. На поруки все равно не отпустите, а при том, что мне идет — год туда, год сюда — не столь существенно. Да и как знать, что там дальше будет.
Зубов держался спокойно, никакой нервозности, никакого беспокойства в нем не ощущалось, он не задирался, не ерничал, следователя начальником не называл. Было ему тридцать три года, но гибкая спортивная фигура, тонкое лицо, аккуратная короткая прическа делали его моложе еще лет на пять. Одет был Композитор опрятно: джинсы, не вытертые до белизны, как того требовала последняя мода, а скорее наоборот, густого темно-синего цвета без всяких броских фирменных знаков были даже элегантны; тонкая пакистанская рубашка мягких тонов — свежа и почти безупречно ровна, словно в эту комнату, с привинченной к полу мебелью, он не был приведен конвоиром, а зашел сам, случайно, поговорить с хорошими, давно знакомыми людьми.
На присутствие постороннего — Никитина — отреагировал так же ровно: лишь вскинул удивленно брови, когда еще с руками за спиной вошел в кабинет, окинул с головы до ног быстрым и цепким взглядом, оценивая, чем грозит ему этот визит; но, усевшись за стол, как будто совершенно перестал обращать внимание на сидевшего молча в стороне Евгения Александровича, словно того тут и не было вовсе.
— При задержании у тебя изъяли три тысячи долларов. Так?
— Ну, если вы говорите, то, безусловно, так. Могу подписаться.
Он не юродствовал, не сердил следователя. Ирония в его голосе была легка и ненавязчива, относилась не столько к следователю, сколько ко всей процедуре допроса и означала, что между ними установился так называемый контакт, но это совсем не значит, что он, Композитор, начнет сейчас колоться «как на духу».
 
— Подпишешься потом. Кому же принадлежит все это богатство?
— Странный вопрос. Раз нашли у меня, значит, мне.
— А где ты его взял?
— Если скажу, что получил в наследство, все равно не поверите.
— Почему не поверим. Если докажешь, поверим.
— Доказывать — это ваша забота.
— Опять за дядю пойдешь?
— Почему опять?
— Так мы же знаем, за что ты тогда Сергеева избил.
— Ну-у, Раис Николаевич, это вы, видно, больше меня знаете.
— Эх, Володя, Володя! Ведь сам понимаешь, коли говорю, значит, все трижды проверено.
Зубов ничего не ответил и только пожал плечами.
— Так, выходит, и не скажешь, кто передал тебе валюту для продажи? А если мы сами найдем? Через клиентов?
— Ищите.
Если Зубов — тот, из Чердыни, — это большая удача. Одет похоже. Хотя так теперь одевается каждый пятый. Но общий вид аналогичен. Не исключено. Как же его расколоть, если это он? Очная ставка еще когда...
— Ну, ладно, давай ближе к сути. Вот показания Шибанова, — Раис Николаевич достал из папки густо исписанный лист и подвинул Зубову.
— Шибанов показывает, что все условия сделки: место, время, сумма, цена, — все было заранее обговорено по телефону. Причем голос был не твой. Вот, читай, — подпер в протоколе строку пальцем. — Та тысяча, которую ты принес ему первый раз, изъята.
Зубов брать протокол не спешил, а спокойно и даже с любопытством наблюдал за Понышевым.
— Так вот, — продолжал тот. — Был у Шибанова и второй разговор с купцом.
Понышев достал из портфеля кассетный магнитофон, положил на стол и нажал кнопку.
— Вы получили? — голос был густ и тверд.
— Да, здрасте, — второй звучал испуганно и заискивающе.
— Сколько договаривались?
— Да.
Магнитофон помолчал, затем, после паузы, как после раздумья, продолжал властным неторопливым голосом, принадлежавшим, без сомнения, пожилому человеку:
— У меня к вам предложение. Я дам еще три... и пока без отплаты. Вы привезете мне оттуда несколько вещиц. Они стоят недорого, большая часть суммы останется у вас, можете распоряжаться ею по собственному желанию. Если ничего не привезете, или вернете, или расплатитесь.
— А... это... опасно? — голос Шибанова зазвенел.
— Не больше, чем то, что вы будете делать для себя.
— Можно, я подумаю еще?
— Думайте. Ответ дадите человеку, который принесет товар.
— А что я должен привезти?
— Об этом узнаете перед отлетом. Повторяю: это не опасно, можете вообще ничего не привозить, но тогда — расчет. И не вздумайте финтить!
Следователь выключил магнитофон.
— Что на это скажешь?
— Молодцы!
Никитин внимательно наблюдал за ним все время и заметил, как дрогнули, сузились зрачки Композитора, когда зазвучал голос шибановского собеседника. Запись, безусловно, оказалась неприятным сюрпризом.
— Ну, молодцы! Детектив целый! Только ведь я там, Раис Николаевич, не был, ничего не знаю. А валюту свою принес. Услышал, что человек нуждается, и принес. А у них, — кивнул на магнитофон, — может, не состоялось? Видно, условия не подошли.
— Что ж ты с Шибанова денег не взял? Задержали вас сразу, валюта есть, а платы — нет!
— А я в долг.
— И часто ты так, в долг?
— Бывает. Клиентам доверять надо. Человек человеку брат, слыхали? Вот и я по-братски.
Зубов быстро возвращался в прежнее состояние, и Никитин понял, что вступать ему надо прямо сейчас, иначе момент будет упущен. Он сделал условный знак, и Понышев, скользнув по нему равнодушным взглядом, тут же убрал магнитофон, встал и, подойдя к форточке, закурил.
— Где вы находились, Зубов, в период с десятого по тринадцатое июня? — вступил Никитин. Спросил тихо, как бы мимоходом.