Мужские сны
Татьяна поставила чашки на стол, подошла к окну. Погожий летний день набирал силу. На высоком небе – ни облачка, лишь веселые стрижи хозяйничали в его просторе. Глубокие тени от кустов и деревьев еще больше подчеркивали яркий, солнечный свет, позолотивший траву и песчаную дорогу на Береговой улице. Два белобрысых мальчугана проехали мимо окон на больших, явно не их по росту, велосипедах. Прошла старушка, ведя за собой козу на веревке. Жизнь продолжалась, но она не касалась ее, Татьяны, оказавшейся вдруг лишней и ненужной в праздничном от солнца и летних красок мире. Ей стало холодно. Она отошла от окна, постояла в раздумье перед кроватью, где недавно лежал Андрей, потом, как будто решившись на что-то, быстро подошла к старенькому фанерному буфету, открыла створку и достала с верхней полки пол-литровую бутылку водки. Ее держали на всякий случай – приход незваных гостей или от простуды. Татьяна поставила на стол бутылку, сходила на кухню за стаканом, села за стол. Она глубоко вздохнула, перекрестилась на иконку, стоящую на небольшой божнице в углу комнаты, и отвинтила колпачок бутылки. Но наливать не торопилась. Ее терзали сомнения. И вновь какое-то внезапное решение подбросило ее с места. Она вскочила, закрутила колпачок обратно, положила бутылку в пакет и выбежала из дома.
Татьяна подошла к флигелю отца Алексея, постучала в дверь. Ей никто не ответил. Она огляделась вокруг, но никого не заметила. Татьяна пошла к церкви. На крыльце стоял отец Алексей с двумя женщинами в белых платках и о чем-то беседовал с ними. Увидев Татьяну, он попрощался с женщинами и пошел ей навстречу.
– Дорогая Татьяна Михайловна! Зачем же вы ушли из больницы? Мне матушка рассказала, как вы тяжело болели. Она боялась за вас, всю ночь молилась, чтобы Бог не оставил вас, а вы…
– Ничего. Спасибо, отец Алексей, и матушке спасибо. Мне уже значительно лучше, – сухо ответила Татьяна, вся во власти своих мыслей, далеких от того, что говорил батюшка. – Я к вам вот по какому делу. Отпустите мне грехи, если можно.
– Вы исповедаться хотите?
– Да.
– Ну что ж. На все воля Божья. Идите в придел и подождите меня. Я скоро.
Татьяна стояла перед образом Девы Марии и не узнавала себя в изображении. Художник дополнил живую натуру своим видением, и это одухотворило образ, вознесло его над мирской суетой. Богоматерь смотрела на Татьяну печальным взглядом и как будто видела перед собой не только эту земную женщину, но и весь ее жизненный путь, от рождения и по сей день, самый тяжелый в ее жизни. «Ах, Андрей! Как прекрасна твоя кисть! Но ведь это и душа твоя. Художник наполовину пишет тем, что у него внутри. Тогда почему…» Она не успела закончить свой мысленный монолог. Вошел отец Алексей, и началось таинство. Татьяна рассказала батюшке о своей любви к Андрею и Даше, о том, что она виновата в ее исчезновении, о сложных отношениях с братом, об Оксане, о ненависти и одновременно жалости к Елене. Лишь об одном она не сказала священнику, но об этом нельзя говорить никому. Батюшка именем Христа отпустил ее грехи.
Татьяна вышла из храма с легким сердцем. Теперь не страшно. Теперь она освободится навсегда и от несчастной любви, и от грехов. То, что она задумала самый тяжкий грех, ей не приходило в голову. Главным для нее сейчас было обретение вечной свободы.
Она спустилась по знакомой тропинке к реке, посмотрела вокруг себя – ни души. Зайдя в заросли ивняка, Татьяна села в траву, вынула из пакета бутылку, открутила колпачок и начала пить жгучую жидкость. Она знала, что если оторваться от горлышка и перевести дыхание, то продолжить эту пытку она не сможет. Ее просто вырвет. Поэтому, зажмурившись и задержав дыхание, она пила и пила, пока в бутылке почти ничего не осталось. Задохнувшись, едва не потеряв сознание от шока и недостатка воздуха, она отбросила бутылку в кусты и легла на спину. Теперь надо ждать, когда наступит полное опьянение. Ждать пришлось недолго. Вторые сутки она почти ничего не ела. Алкоголь моментально оказался в ее крови, оглушил, одурманил. Он отодвинул реальный мир, и Татьяна оказалась в ином пространстве, в другом измерении, где нет страхов и горя, обид и условностей.
Ей стало тепло, даже жарко. Надо войти в воду, и жара отступит.
Раздеваться не стоит. Зачем? Все это бред сивой кобылы. Кому какое дело, в чем она, кто она, где…
Татьяна, шатаясь и спотыкаясь, пошла в воду. Странно, но она еще что-то соображает. Например, куда подевалось боковое зрение? Она видит только то, что прямо перед ней, в двух шагах, а дальше сплошной туман. Ни фига не видно. Татьяна хихикнула и пошла дальше. Вода обхватила ее колени. Или это не вода? А может, вододороросли? Тьфу ты! Какое дурацкое слово! Никак не выгововыривыть. Опять! Нет, все же это не вододо… Ой, лучше не повторять это невозможное слово! А-а! Понятно! Это платье запуталось в ногах. Эх, надо бы его снять! Как бы сейчас было легко плыть. Стоп! Разве она пловчиха? Не-ет. Она русалка. Опять не то. Зачем она здесь? О, она вспомнила! Ей надо утонуть. Татьяна опять хихикнула. Но как же это сделать? Плавать учат, а тонуть нет. Дурдом!
Вода уже была на уровне шеи. А она все шла и шла по дну, пока не ощутила темень. Инстинкт выбросил ее на поверхность воды. Она, не понимая, что делает и вообще что с ней происходит, легла на спину, как делала много раз, купаясь в водоемах, и, слегка подгребая руками, поплыла на середину реки. Солнце ослепило ее. Она закрыла глаза и только плавно шевелила руками, чувствуя свою невесомость. Такого блаженства она не испытывала ни разу. Наверное, это и есть счастье. Глупые люди, они не знают, что счастье здесь, совсем рядом. И она не знала. Как хорошо! Кто она? Почему в этой воде? Или это не вода, а облако? Мягкое, пушистое. Она лежит в нем и плывет по небу, плывет… А что там такое внизу, голубое-голубое? Река? Нет, озеро. Или море? Да, море. Морская вода так же хорошо держит, как это облако. Чудесно! Как хочется спать! Ужасно хочется. Она сейчас уснет. Надо только повернуться на правый бок, иначе не уснуть. Мешает солнце. А почему в море залезло солнце? Что оно там делает? Фу, какое вредное! Ничего не видно. Она совсем ослепла. Спать! Ничего не надо, только спать!
Татьяна повернулась на правый бок и сразу пошла ко дну. Она не осознала это, а опять почувствовала. Вода, темная, холодная, лилась в ее ноздри, уши, рот. Ей стало нечем дышать. И вновь инстинкт самосохранения, самый мощный из всех, что есть у живого существа, заставил ее карабкаться наверх. Она вынырнула на божий свет, открыла рот, чтобы глотнуть воздуха, и тут же камнем пошла вниз. Ей и невдомек было, что надо плыть, а не махать беспорядочно руками. Так повторялось несколько раз. Силы покидали ее. А сознание так и не возвращалось. Путаное, ускользающее, оно хотело спать, как и вялое, непослушное тело. И лишь инстинкты боролись за ее жизнь до последнего, до самого последнего вздоха.
Она уже не почувствовала рук Андрея, который вытащил ее из воды, а затем откачал из нее воду и сделал искусственное дыхание. Она, так и не придя в сознание, крепко, мертвецки уснула на кровати в его вагончике. Врожденные силы организма уберегли ее и от шока.
– Тут есть кто живой или как? – услышала Татьяна голос Виталия.
Она с трудом разлепила веки, но пошевелиться не смогла. В вагончике было темно.
– А водярой-то несет! Ну-у, мать честная, алкаши чертовы! Вы чего тут, перепились? Или лечитесь ею, родимою?
Виталий прошел в вагончик, включил зажигалку. В ее слабом свете он разглядел Татьяну. Рядом с ней ничком лежал Андрей и крепко спал. Его не разбудил даже громкий голос Виталия.
– Привет, сестренка! Ты куда пропала? Все ищут ее, а она водку пьет.
– Я не знаю, как попала сюда, – хрипло пробормотала она.
– Бывает. Есть кое-какие новости. Вставай, хватит валяться!
– Нашли Дашу? – радостно воскликнула Татьяна.
– Нет, к сожалению. Но на след, похоже, напали. Ребятишки с Зеленой, это за Береговой сразу улица, рассказали, что видели две машины. Раньше таких на улице не замечали. Одна – голубой «форд», допотопный совсем, а вторая – новая вишневая «Нива». Так что собирайся и Андрея буди, поедем к следователю. А я, главное, на Зеленую-то случайно заехал, к другу, он «болгарку» просил на неделю. Вот, значит, сидим с ним на лавочке, курим, а тут мелюзга крутится возле моей «нексии» и языками, понятное дело, чешет. Я слышу, что они про какие-то машины говорят, которые позавчера стояли на отшибе, за векшинским сараем, ну и уши-то навострил…