Истории замка Айюэбао
На этом моменте Куколка расчувствовалась, в груди у неё теснились печальные вздохи. Чуньюй Баоцэ продолжал рассказ:
— Я набрался решимости вернуться в Саньдаоган, презрев все опасности, которые ждали меня на обратном пути. Как ни странно, по мере того как я приближался к своей деревне, на душе становилось спокойнее, и мне казалось, что все, как и Сяо Гоули, уже давно обо всём позабыли, один я затаил в душе тревогу. Шёл я, шёл, перешёл горы и оказался на равнине; подошвы ступнёй жгло огнём. Я бросился к родной хижине и обнаружил на двери ржавый замок. Староста был жив, но постарел. Раскрыв свой щербатый рот, он смотрел на нагрянувшего как снег на голову Лю Сяосяна… Я узнал, что матушка скончалась через год после моего ухода, не вынеся новой потери сына. Староста велел своим людям отпереть дверь, и моему взору предстали кухонная посуда и утварь, постель на кане, вот только не было больше матушки. Уткнувшись в одеяло на кане, я беззвучно зарыдал, взывая к ней и говоря, что не мог вернуться раньше. Староста рассказал, что в деревню иногда наведывались сверху с обысками и говорили, что, как только найдут меня, немедленно арестуют.
— Что ж ты такого натворил? — спросил он меня.
Я рассказал ему всё по порядку. Старик выругался:
— Эти люди хуже коршунов, но я полагаю, на сей раз им не унести тебя в клюве.
И он оказался прав. Я снова поселился в деревне, а купленные у Сяо Гоули сладости роздал односельчанам. Они уплетали сладкое угощение с огромным аппетитом.
2
Через крохотное оконце хижины Баоцэ созерцал серебристую реку, протекавшую наискосок, и понимал, что настало время отправиться в то место, о котором он постоянно думал. Когда рассвело, он сообщил старосте, что снова уходит.
— Опять на заработки? — спросил старик, удивлённо выпучив глаза.
— Нет, на этот раз надо повидаться с одним старшим родственником.
— Ну что ж, поскорее возвращайся.
Юноша кивнул. Чтобы не тратить времени, он решил сесть на автобус и быстро отыскал автобусную остановку. Он давно уже наметил на карте маршрут: чтобы добраться из пункта А в пункт Б, ему предстоит миновать крупные посёлки, небольшие городки, и в конце концов он прибудет в Город на Зелёном острове — Циндао. Он воображал себе это место похожим на Ли Иня, и это грело душу. Но стоило ему подумать о терпевшем лишения и тяготы престарелом отце директора, как на душе становилось мрачно и холодно. Всё, что ему передал Ли Инь, он потерял в пути, и теперь не был уверен, что старик его признает. Ли Инь рассказывал отцу о своём ученике, о том, что однажды возьмёт его с собой в Циндао. Однако в итоге юноша направлялся туда один и, вполне вероятно, в этом море людей не найдёт того, кто ему нужен. Он ехал со множеством пересадок; волосы прилипли к его вспотевшему лбу. Наконец он увидел море: солёный ветер донёс до него запах рыбы, он произнёс про себя чьё-то имя, и из глаз хлынули слёзы.
Тот переулок и тот НИИ давно уже отпечатались на сердце огненным клеймом; Баоцэ с превеликим трудом наконец отыскал их. Старик Ли Ицзинь, седой как лунь, вышел из тюрьмы ровно год назад. Глаза его светились добротой и любовью. Он положил руку на плечо Баоцэ, словно перед ним был возвратившийся сын. Жена его, как выяснилось, скончалась в тот же год, когда его упекли в тюрьму, и теперь он был один как перст. Баоцэ не хотелось ворошить прошлое, но он не мог не рассказать старику, как однажды услышал игру Ли Иня на скрипке — ему тогда показалось, будто в воздухе звенят голоса жаворонков. Надолго замолчав, старик заключил юношу в крепкие объятия. Баоцэ остался жить у него. Днём дядюшка уходил в НИИ и возвращался лишь поздно вечером. Весь день в доме стояла тишина, Баоцэ читал, с наслаждением вдыхая аромат пожелтевших книжных страниц, и воображение его наполняли картины былых времён. Над скрипкой, к которой уже давно никто не прикасался, висела фотография семьи из трёх человек: красивая мать, невинный малыш Ли Инь и привлекательный, статный дядюшка. Юноша долго и пристально смотрел на фотографию, обмениваясь взглядами с запечатлённой на ней семьёй. Ли Инь с фотографии словно много лет ожидал этой возможности и всем своим видом говорил: давай снова познакомимся. Когда же было сделано это фото? Здесь Ли Иню не больше семи-восьми лет, на нём детская матроска, а глаза большие-пребольшие.
В два часа ночи Баоцэ застал дядюшку Ицзиня сидящим по центру дивана, его серебристая шевелюра словно мерцала в темноте. Юноша сел вплотную к нему.
— Дитя моё, расскажи, как ты сюда добирался.
Баоцэ кивнул, но не знал, с чего начать. Перед его мысленным взором вновь сверкнул тот страшный рассвет:
— С того дня я больше ничего не боюсь.
Всю дорогу он мчался, как затравленный зверь, стёрший в кровь лапы, бежал до самого Саньдаогана, а затем и до Циндао.
— Теперь ты дома, — просипел старый дядюшка, — и тебе больше никуда не надо бежать.
— Мне нужно вернуться в Саньдаоган, я им обещал.
Старик больше ничего не говорил. Через три дня дядюшка сказал Баоцэ, что нашёл для него работу на фабрике, размещавшейся на нижнем этаже НИИ: сначала он будет работать по контракту, но есть надежда, что потом его наймут официально. Радость Баоцэ превзошла все ожидания старика; юноша отвесил ему глубокий поклон. С тех пор у Баоцэ началась новая жизнь, которая, казалось, была продолжением тех счастливых дней на школьной фабрике. Всё было словно вчера: на работу, с работы, чтение книг, лихорадочные записи в записной книжке.
Баоцэ съездил в Саньдаоган, путь туда и обратно занял у него пять дней. Староста, узнав, что юноша и впрямь нашёл себе заработок, даже похвалил его, восхищённо заявив, что он оказался самым толковым юношей из их деревни.
— Эх, не дожила твоя матушка до этого счастья! — сказал старик, подняв высоко в руке пирожное, привезённое ему Баоцэ, и рассматривая его: съесть было жалко.
По возвращении в Циндао Баоцэ обнаружил, что его записная книжка раскрыта, а рядом громоздится гора книг — все из библиотеки. Дядюшка Ицзинь сказал:
— Прости меня, я прочёл твои записи. Ли Инь говорил, что ты здорово пишешь. Я тут подумал, если ты не против, я бы мог устроить тебе встречу с одним моим другом, который работает в журнале.
Жар хлынул в лицо Баоцэ, он не знал, что ответить. Дядюшка был человеком слова и дела и уже через два дня пригласил этого друга, приготовив дома знатное угощение. Гость — человек в очках — внимательно изучил записную книжку и, глотнув вина, сказал:
— Замечательно.
Сердце Баоцэ заколотилось. Ли Ицзинь произнёс тост. Гость отпил ещё глоток и, поправив очки, продолжил:
— На то, чтобы созреть как литератору, ему понадобится ещё десять лет.
Сердце Баоцэ ухнуло в бездну. Ему и так уже было под тридцать. Он взглянул на дядюшку. Ли Ицзинь вопросительно уставился на очки гостя, а тот добавил, поджав губы:
— И это как минимум.
Значит, предстоят ещё десять тяжких лет. Это предсказание казалось молодому человеку ценным и в то же время жестоким. Словно бросая ему вызов, Баоцэ стал всё своё свободное время тратить на сочинительство. Спустя месяц дядюшка отнёс исписанную стопку листов в издательство журнала. Тот человек, изучив их, повторил: «Десять лет».
Тем временем на фабрике технический специалист осыпал Баоцэ похвалами, восхищаясь его отточенным мастерством создания чертежей. Он порекомендовал Баоцэ для участия в рабочей группе по одному из проектов, решительно заявив, что нашёл «парня смышлёней самой виверры». Баоцэ сначала воспринял это как оскорбление в свой адрес, но позже узнал, что виверра — домашнее животное техника, и он в нём души не чаял. Время летело стрелой, не успели моргнуть и глазом, как прошёл год. Из молчаливого и замкнутого юноши Баоцэ превратился в квалифицированного технического специалиста, способного чётко и ясно излагать свои мысли. В тот год весной к Баоцэ приехал староста в сопровождении руководителя коммуны. Невзирая на усталость после долгой дороги, старик, едва переступив порог, сразу же перешёл к делу: