Хроники вечной жизни. Иезуит (СИ)

Слава Господу, способность мыслить ко мне уже вернулась. И потому план пришел в голову сразу.
— Есть идея. Коли ты мне поможешь, проблема будет решена.
— С радостью, — тут же ответил он. — Говори, что надо делать.
— Пошли сейчас же людей к пасечнику и торговцу красками. Пусть разбудят их, переплатят хоть втрое, но раздобудут пять фунтов воска и горшок белил.
— Что ты задумал?
— Увидишь. А сейчас скажи: ты уверен в своих людях? Они не выдадут?
— Я всех привез из Мантуи, они служат мне много лет. Хотя, если их будут пытать…
— Не будут. Главное, чтобы никто из них по собственной инициативе не донес на нас.
— О, за это ты можешь быть спокоен, — улыбнулся Филин.
К часу пополуночи наши гонцы вернулись со всем, что я заказывал. И закипела работа. Мне пришлось непросто, но ставкой в игре была жизнь, и я терпел. Ведь схвати меня инквизиторы — и во время пытки может не хватить времени переселиться в тело одного из них.
Что было дальше, я знаю из рассказа Роберто. На рассвете нагрянули инквизиторы — всем было известно, что с того времени, как он поселился в Риме, я останавливаюсь у него. Мне польстило, что явился сам генеральный комиссар трибунала Винченцо Макулани.
— Да, — ответил Филин. — Епископ пришел поздно вечером и сразу же ушел в спальню. Утром мы обнаружили его мертвым, должно быть, он отравился.
— Прошу меня простить, Ваше Высокопреосвященство, но я обязан убедиться в этом лично. Ни в коем случае не подвергаю сомнению слово кардинала, но Ваше Высокопреосвященство знает — таков порядок.
— Конечно, — милостиво кивнул Бантини. — Тело епископа находится в моей часовне, я как раз собирался туда. Прошу следовать за мной, синьоры.
Вот когда пригодилось иезуитское умение вызывать в себе полную безучастность. Я слышал топот множества ног, но меня это нисколько не волновало: я уже вошел в то состояние, когда отрешенный от действительности человек ни о чем не думает и почти не дышит.
Инквизиторы приблизились и сгрудились вокруг гроба, в котором я лежал. С минуту было тихо, затем послышался голос Макулани:
— Благодарю, Ваше Высокопреосвященство. Теперь я со спокойной совестью напишу отчет о смерти епископа.
Я слышал, как шаги удалились и замерли вдалеке, но лежал неподвижно, пока Роберто не вернулся.
— Вставайте, синьор покойник, — со смехом сказал он. — Они уехали, я проследил в окно. Ты так хорошо вжился в роль, что в какой-то момент я и сам начал сомневаться, не труп ли передо мной.
Сбросив с себя оцепенение, я сел в гробу. Попытался открыть глаза и замычал.
— Сейчас, — заторопился Филин. — Потерпи немного, сниму с тебя воск, а потом и белила отмоешь.
Вы уже поняли, дорогой Джон, что, дабы больше походить на покойника, я велел обмазать себя разведенными белилами, а сверху лицо и руки мне натерли горячим воском. Сам я не мог себя видеть, так как глаза мне заклеили, но Роберто сказал, что от трупа отличить меня было невозможно.
— Удивительная история! — воскликнул викарий.
— Вы про воск?
— Про него тоже. Да уж, Майкл, вы прожили интересную жизнь.
— И не одну, — усмехнулся Голд. — Впрочем, рассказал я пока далеко не все.
— Прошу, продолжайте, если вы не утомились.
— Нет, все в порядке. Впрочем, даже не соображу, что еще можно поведать о том периоде моей жизни. Не зная, куда податься, я прятался у Роберто еще несколько дней. Мы решили доверить нашу тайну отцу Бернардо, и тот предложил изящный выход. В документах иезуитов он, естественно, записал, что Стефанио Надьо, епископ Треви, умер. Но зато там не было отмечено, что это то же самое лицо, что и Иштван Надь, вступивший в орден в 1611 году. Как-то так получилось, что кардинал Вералли, сменивший мне имя, не упомянул об этом в иезуитских бумагах.
Отец Бернардо записал себя моим наставником и направил — под именем Иштвана Надя, естественно — миссионером в португальские колонии в Новом Свете. Конечно, не Бог весть какая должность, но мне к тому времени до полусмерти надоели все эти интриги, ложь, ненависть. Кроме того, хотелось уехать подальше от Рима, где я пережил столько боли. Ну и, конечно, посмотреть на Вест-Индию… В общем, я согласился, и двумя днями позже, простившись с моими спасителями, отправился в Португалию.
 
Конечно, я страшно переживал из-за смерти Марио. Весьма горько было и сознание того, что моя карьера разрушена. Ведь всего за несколько дней до этих событий все говорили, что буквально через месяц Папа возведет меня в кардиналы. Двадцать лет я шел к этому, и вот — вынужден был бежать из-за какого-то мстительного негодяя. Да, я отомстил ему за Марио и Лукрецию, но и сам потерял все.
Впрочем, грех жаловаться. Сейчас я понимаю, как мне повезло, что вслед за потерей сына в моей жизни началась такая суета. Не будь необходимости имитировать смерть, подделывать документы, скрываться, я бы, наверное, сошел с ума от горя.
Поначалу я планировал ехать морем и с этой целью направился в Геную. Но по дороге передумал и заехал сначала в Модену, к герцогу д'Эсте. Я верил ему и потому без опаски открылся, правда, своего «нового» имени не назвал. Он принял меня с распростертыми объятиями, благодарил за помощь в присоединении Корреджо, неимоверно сокрушался по поводу смерти Марио (к тому времени у герцога тоже родился сын, правда, ему не было еще и года) и снабдил меня в дорогу немалой суммой в золоте. Я, понимая, что отправляюсь в далекую неизведанную страну, составил список трав и порошков, которые могли пригодиться мне в Новом Свете, и герцог на следующий же день предоставил мне все лекарства.
Из Модены через Милан я двинулся во Францию, в Романьяк, который воспринимал почти родным. Мне пришло в голову, что неплохо бы откопать клад, зарытый мною когда-то в лесу возле замка.
Я просто не в состоянии описать ту ностальгию, что охватила меня по приезду в Романьяк. Когда-то он был моим феодом, а сейчас тут все изменилось. В замке никто не жил, поскольку мое баронство Екатерина упразднила, и он потихоньку ветшал. Я сидел в харчевне в деревеньке Ом, смотрел на крепость, вспоминал, сколько сил я вложил в ее восстановление, и всерьез опасался, что слезы начнут литься сами собой.
Странное дело — благодаря своему дару я был практически бессмертным, но не мог вкусить обыкновенного человеческого счастья. Все четверо детей, родившихся у меня за сто сорок лет жизни, умерли, причем первого убил я сам. Господь, видимо, смеялся надо мной за глупое желание, загаданное когда-то над могилой французского короля…
Тем не менее, в те времена я еще не понимал того, что понял позже, и полагал свой дар благом. Если честно, я считал себя полубогом, ведь кроме бессмертия я обладал возможностью творить что угодно, не страшась последствий. Я всегда мог переселиться в другое тело и избежать наказания, но разве это добавило бы мне счастья?
Рассудив, что долгое нахождение в Романьяке не пойдет на пользу моему настроению, я поехал в лес на краю деревни, нашел большой дуб и откопал свою шкатулку. В ней по-прежнему лежали серебряная монета с изображением необычного мужского профиля с перьями на голове, крестик тамплиеров, перстень Ла Туров да десяток золотых экю. Я забрал свое сокровище и направился к западному побережью.
Через месяц я уже был в Ла-Рошели, а оттуда морем добрался до Лиссабона. Прибыв в местную коллегию иезуитов, я представился Иштваном Надем и предъявил бумаги от отца Бернардо с распоряжением предоставить мне место на отправляющемся в Новый Свет судне. Ждать пришлось недолго, и несколькими днями позже я уже плыл на запад на небольшом бриге «Блаженный Амадей».
   
Часть IV
 
ЮЛА АМАУТА
Бразилия, XVII век
Океан Иштван пересекал впервые. Впрочем, внешне он не мог найти отличий от Средиземного моря, по которому сто лет назад плавал на «Морской звезде». Та же безбрежная водная гладь, смыкающаяся на горизонте с небом, те же волны с веселыми пенистыми барашками и легкий бриз.