Шантажистка

Каждой своей частичкой хочу встать и уйти, вот только любопытство — лошадка норовистая. Я выхватываю конверт и вскрываю его.
Сперва мне попадается зернистая черно-белая фотография завернутого в одеяльце спящего младенца в кроватке-корзинке. Ребенку от силы несколько месяцев.
— Кто это? — выпаливаю я.
— Твоя сестричка. Миленькая, не правда ли? Для внебрачного-то ребенка.
Я вновь сосредотачиваюсь на снимке, и моего гнева как не бывало. Как бы ни хотелось мне разглядеть в девочке какие-нибудь отличительные черты, однозначно отождествляющие ее с Хаксли, увы, все младенцы для меня одинаковы. И все же из-за одного вида крошечной сестры к горлу у меня подступает ком.
Поворачиваюсь к Габби и, стараясь не выдать волнение, спрашиваю:
— Откуда у тебя эта фотография?
— Ответ в конверте.
Извлекаю сложенный листок бумаги кремового цвета и с бьющимся сердцем осторожно разворачиваю.
— Свидетельство о рождении? — бормочу я себе под нос.
— Точнее, копия свидетельства о рождении твоей сестры.
Теперь я знаю имя сестры: Габриэлла Анна Дэвис. В свидетельстве указана дата ее рождения, сейчас ей немногим более тридцати лет. Далее в документе значатся имена родителей: Сьюзан Вероника Дэвис и Чарльз Огастас Хаксли.
Моя рука с бумагой падает на колени, пока я пытаюсь свести все воедино. Внезапно у меня появляется не только доказательство неверности отца, но и существования его внебрачного ребенка, моей сестры. Вот только я решительно не понимаю, как эта информация поможет Габби вынудить меня к сделке.
И тут она прочищает горло — очевидно, чтобы на этот вопрос и ответить.
— Так как, понял, что к чему?
Озадаченно поворачиваюсь к ней.
— Что-что?
— Тогда вот тебе маленькая подсказка. Какой сокращенный вариант имени Габриэлла?
Женщина не сводит с меня глаз, и мне тут же вспоминается момент нашего знакомства в конференц-зале «Монтгомери». Тогдашняя искра узнавания, которому я так и не нашел объяснения, теперь обращается во вспышку яростного пламени.
«Нет… Ни за что… Не может быть…»
— В чем дело, Уильям? — воркует Габби. — А я-то думала, ты обрадуешься, наконец-то познакомившись со своей младшей сестренкой.
  
15
 
Словно бы услышав заумную шуточку, пытаюсь переварить откровение, каким бы очевидным оно ни казалось. Вот только когда все части головоломки складываются воедино, мне не до смеха. Что я испытываю, так это шок. Шок столь ужасный, что потрясение быстро сменяется отрицанием:
— Что? Нет… Это же… Да ты сошла с ума! Как ты смеешь!
Она кладет мне руку на плечо и спокойно продолжает:
— Давай-ка я разложу все по полочкам, чтобы у тебя не оставалось сомнений. Сьюзан Дэвис — моя мать, Чарльз Хаксли — мой отец, а ты, Уильям, следовательно, мой брат. — Тут ее улыбка растягивается до ушей. — Ах да, и еще, как ты наверняка помнишь, недолго был моим любовником.
Голова у меня идет кругом, к горлу подступает тошнота. Я жадно хватаю воздух, однако недавно съеденный сандвич и остатки завтрака уже устремляются по пищеводу вверх. Успеваю отвернуться в сторону, прежде чем изо рта извергается фонтан рвоты. За ним немедленно следует второй. Спазмы прекращаются, только когда в желудке ничего не остается.
— Врешь! — выпаливаю я, задыхаясь.
Габби достает из кармана куртки паспорт, раскрывает на первой странице и сует мне под нос. Фотография явно ее, а четкие черные буквы неумолимо складываются в «Габриэлла Анна Дэвис».
— Убедился? — усмехается женщина и убирает документ.
Я вытаскиваю из кармана платок, вытираю рот и задаю единственный вопрос, который приходит мне в голову:
— Почему?
— Мне казалось, я ясно дала тебе понять свои мотивы. Мне нужны Хансворт-Холл и квартира.
— Но почему ты… Это же какой больной на голову нужно быть…
— Если ты о нашей ночи в гостинице, — перебивает Габби, — то это была моя страховка.
— Страховка? Черт побери, да мы занимались сексом!
— Гадость, согласна, вот только без нее было никак. Ты мог бы избежать этой мерзости, если бы был послушным мальчиком и внял моим предыдущим угрозам. Но ты заупрямился, и теперь тебе только себя и остается винить.
 
Нарисованная в моем воображении картинка счастливой семьи разлетается на сотню осколков, разбитая молотком чудовищного извращения.
Никогда в жизни мне так не хотелось оказаться как можно дальше от другого человека. Встаю и бреду прочь.
— Ты куда собрался?
— Подальше от тебя. Видеть тебя больше не желаю!
— Сядь, Уильям!
Продолжаю удаляться.
— На твоем месте я бы осталась! — кричит Габби мне вслед. — Тебе не кажется, что мое разоблачение придаст тому видео дополнительную пикантность?
Ее слова словно аркан останавливают меня. Я медленно разворачиваюсь.
— Что ты сказала?
— Видео сомнительного содержания — это одно. Но вот видео, как ты занимаешься сексом с собственной сестрой, — это уже совсем другое.
Я нервно оглядываюсь по сторонам, надеясь, что поблизости никого нет.
— Зачем же тебе рассказывать об этом? — выдавливаю я. — Для тебя это такой же грязный секрет, как и для меня!
— Разница в том, что я не знала, что ты мой брат. Но ты-то знал, и все равно меня трахнул, правда ведь, Уильям?
— Что-что? Ах ты, лживая…
— Как думаешь, кому скорее поверят? Политику или невинной бедняжке с жалостливой историей? Брошенная при рождении папашей, богатым министром, и опороченная чокнутым братцем, у которого явно проблемы с женщинами? Тебе уже за сорок, но ты все еще холостяк — в глазах общественности выглядеть будет скверно. Да это будет настоящая сенсация! И ты ни за что не докажешь, что я знала о нашем родстве.
Я в жизни никому умышленно не причинял боль, уж тем более женщинам, но сейчас руки у меня так и чешутся придушить Габби. Увы, при всей соблазнительности идеи, душегубство проблемы не решит. Пожалуй, сейчас самое время пустить в ход свои дипломатические способности. Я подавляю клокочущую ярость и меняю подход:
— Почему ты так со мной поступаешь?
— Сядь, и я все объясню.
Она выжидающе смотрит на меня с невиннейшим выражением лица. Да уж, такое кого угодно одурачит.
Я прикидываю возможные варианты и признаю, что выбор у меня весьма ограничен. Неохотно возвращаюсь к скамейке и снова усаживаюсь.
— У тебя две минуты.
Габби разворачивается, чтобы смотреть мне в глаза.
— Твой отец бросил мою мать, бросил меня.
— Это я знаю и совершенно не извиняю его поступок, но это нисколько не оправдывает твои действия!
— Разве?
— Черт подери, Габби, это же ты заманила меня в постель! Можно сколько угодно говорить о вероломстве моего отца…
— О вероломстве нашего отца, — перебивает она.
— Да хоть так, хоть эдак, твой поступок переходит все границы. Нет ему никакого оправдания!
На этот раз немедленных возражений не следует. Габби отворачивается и смотрит вдаль. Проходит несколько секунд, прежде чем она заговаривает вновь.
— Каким у тебя было детство, Уильям?
— Что?
— Простой же вопрос. Каково тебе было учиться в дорогих частных школах, жить в огромном особняке? Каково было избалованному мальчику ни в чем не знать отказа?
— Все было совсем не так! — возмущаюсь я.
— Да ну? Судя по тому, что я читала о твоей семье, именно так все и было.
— Я был единственным ребенком. Я был одинок.
— Ой-ой, бедненький Уильям, — фыркает Габби. — Наверно, было ужасно.
— Да, ужасно.
— Хрена с два! — взрывается вдруг она. Мой ответ как будто задевает ее за живое, и она уже не скрывает злости. — А хочешь знать, как росла я? Как мы переезжали из одной замызганной квартиры в другую, как я меняла одну дерьмовую школу на другую? Как меня дразнили за поношенную одежду, и как часто мне приходилось ложиться спать голодной?
— А как же письмо? В нем говорится, что отец финансово обеспечивал вас.
— Ага, конечно. Политики-то ведь сама честность. Если он что и заплатил матери, этого было совершенно недостаточно.