Страна мужчин (СИ)
Вот такие, как он, создали Элою, подумал Дженсен. Такие же энергичные учёные, с амбициями первооткрывателей и радостным блеском в глазах, привозили на эту станцию заключённых и проводили над ними опыты — чёрт знает, может, и вивисекцию, — во благо человечества и во имя развития цивилизации. Умные, увлечённые, умелые, очарованные знанием и совершенно равнодушные к людям.
Интересно, подумал Дженсен, всё дело в том, что Джаред — раб, или ко мне он бы отнёсся точно так же?
Он посмотрел на Джареда. Тот ответил ему затравленным, полным тоски взглядом.
— Мы можем немного подумать?
— Думайте, — Генри поднялся на ноги. — Только быстро. У него с минуты на минуту может случиться очередной аутоиммунный припадок, или отторжение плода, или чёрт знает что ещё. И тогда не обращайся ко мне, у меня в клинике нет оборудования для операций такой сложности. Вези его в госпиталь для рабов, а лучше сразу в Центр Размножения.
Он ушёл, и Дженсен с Джаредом ещё какое-то время сидели молча, на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Пока рядом был Генри, Дженсен к Джареду ни разу не прикоснулся. Не мог.
— Я урод, — произнёс Джаред наконец. — Я мутант. Я…
— Ещё скажи, что ты женщина, — сказал Дженсен, и Джаред с подозрением поднял на него глаза, как будто всерьёз обдумывая это предположение.
Дженсен обессилено рассмеялся, покачав головой.
— Джаред, ты не урод, не мутант и уж тем более не одно из тех вымерших существ. Ты просто особенный. Я всегда это знал, но не понимал, насколько. То, что с тобой происходит — это либо отчаянная фантазия природы, пытающейся спасти наш вид от вымирания, либо очередной эксперимент Центра Размножения. В любом случае, ты ни в чём не виноват. И ты прекрасен.
— Посмотрим, что ты скажешь, когда у меня живот до колен отвиснет, — мрачно сказал Джаред, и Дженсен опять издал смешок.
— Не драматизируй. Ты же слышал Генри — у тебя там всё не так устроено, как было у женщин. Органы меньше и более эластичны, и размер эмбриона…
— Всё равно. Это извращение. Я болен. Я хочу, чтобы… Я хочу всё опять сделать, как было. Чтобы всё оставалось по-прежнему. Это же можно?
Да, именно об этом они говорили накануне его приступа. Чтобы всё оставалось, как было. Чтобы Джаред был его любимым рабом, а Дженсен — заботливым и любящим хозяином, и они были только вдвоём в своём маленьком уютном мирке. Тогда это ещё зависело от них, но теперь в этот мирок вторглось нечто новое — нечто большее и куда более важное, чем они сами.
— Давай его вырежем, — умоляюще сказал Джаред и посмотрел на Дженсена так, что у того сердце подскочило к самому горлу. Страх, отчаяние, безысходность — опять всё то, что раньше Джаред прятал в глубине, то, что Дженсен так старательно изничтожал весь последний год, пытаясь вытеснить защищённостью, радостью, покоем. И теперь всё, что он строил, рухнуло в один момент.
— Нет, — сказал Дженсен.
— Они узнают. Дженсен, они всё равно узнают, даже если мистер Флетчер им не расскажет. Они пронюхают и… вивисектируют меня… я не хочу.
Он задохнулся, и Дженсен, быстро подступив к нему, накрыл ладонями его лицо, заставляя смотреть в глаза.
— Тихо. Успокойся. Слышишь? Никто тебя не тронет. Генри будет молчать, и пока ещё ничего не заметно. А к тому времени, как станет, я найду, где тебя спрятать.
— Спрятать? Где?
— Пока не знаю, но придумаю обязательно. Тебе никто не причинит вреда. В конце концов, официально ты всё ещё мой раб, и любая попытка наложить на тебя руки — это покушение на мою частную собственность. А со мной мало кто рискнёт загрызаться, все знают, кто мой отец.
Джаред неуверенно смотрел на него. Дженсен погладил большими пальцами его скулы, чётко очертившиеся на запавших щеках.
— Пусть он подрастёт. Мы найдём хорошего врача, который всё сделает тихо, и вытащим его из тебя. Вы оба будете живы.
— А если я не хочу, чтобы он был жив?
Пальцы Дженсена замерли. Он посмотрел Джареду в глаза.
— Ты это не всерьёз.
— Дженсен, а если это правда какой-то урод? Мужчины не могут рожать! Если он родится, то наверняка будет с какими-то аномалиями, будет монстром, и я не…
Он захлебнулся на полуслове, когда Дженсен порывисто притянул его к себе, вжав лицом в свою грудь.
— Молчи. Не говори такое, и даже не думай. Я тебе запрещаю, понял? Ты мой раб и обязан слушаться.
— Да, господин, — после паузы глухо ответил Джаред, не пытаясь высвободиться из его рук.
Дженсен пригладил волосы у него на макушке.
— Джаред, это чудо. Это самое большое чудо на Элое со времён изобретения родильной барокамеры. И мы его сделали вместе. Пока есть хоть малейший шанс сохранить его без вреда для тебя, мы должны попытаться.
Джаред не ответил. Дженсен отстранился от него и, согнувшись, поцеловал в губы. Они были напряжёнными и слегка подрагивали, но вскоре расслабились и потеплели под его губами.
— Я не думаю… не уверен, что смогу его любить, — пробормотал Джаред, инстинктивно подаваясь Дженсену навстречу, подставляя своё тело его рукам.
— А я уверен, что смогу, — обнимая его за пояс, отозвался Дженсен.
— Потому что он твой?
— Нет. Потому что он твой.
Джаред неуверенно улыбнулся ему. И Дженсена впервые за прошедшую неделю наполнило чувство, что, может быть, происходящее с ними — не проклятие, а благословение. И, что, может быть, если всё обойдётся, они ещё смогут быть счастливы. И даже ещё счастливей, чем были.
========== Глава десятая ==========
Мечтам Джареда о жизни без перемен не суждено было осуществиться. Кое-что должно было измениться, причём радикально, для того, чтобы обезопасить прежде всего самого Джареда. Дженсен велел ему собирать пожитки и перебираться из гостевого корпуса в личные апартаменты Дженсена. Они занимали около половины всего дома (остальное составляли кухня, продовольственная камера, гараж и бараки для рабов), и в них было достаточно места для них обоих. Тем более что Дженсен всё равно редко бывал дома. Джаред отнёсся к переезду без энтузиазма, но это был единственный способ спрятать его от чужих взглядов. И лучше было сделать это теперь, до того, как состояние Джареда станет заметно внешне. Пока же это не вызвало никаких подозрений — все и так знали, в каких отношениях Дженсен состоит со своим автомехаником. «Этот щенок и так не вылезает из господской спальни, давно пора ему туда с вещам перебраться», — так заявил один из рабов, прибирающих в доме, и вездесущий Мэлвин немедленно прознал и донёс господину. Дженсен рассердился в равной мере и на этого раба, и на Мэлвина, которого наказание так и не отучило наушничать, но в итоге махнул рукой. Пусть говорят, что угодно, лишь бы не узнали правды.
Другой переменой стала необходимость регулярно посещать клинику Генри. Глубинной диагностики он больше не проводил, но регулярно брал у Джареда анализы и проводил сканирование, чтобы убедиться в нормальном — насколько можно было тут говорить о нормальности — протекании процесса. Сперва Дженсен возил Джареда в клинику, потом Джаред стал ездить сам. Дженсену было немного неловко от того, что он впутал Генри во всё это, особенно с учётом их прошлых отношений. Он успокаивал совесть, регулярно выписывая Генри чеки, которые тот принимал, не пытаясь ломаться. Объяснение, перспектива которого беспокоила Дженсена, так и не состоялось — Генри понял всё без слов, и, ничего не обсуждая и обойдясь без прощальных объятий, они перевели свои отношения из интимно-партнёрских в сугубо деловые. Нельзя сказать, что они с Генри остались друзьями, потому что друзьями они никогда и не были. Но Генри было и выгодно, и любопытно помогать Дженсену, и пока это не угрожало его собственной безопасности и карьере, свою часть работы он делал.
И по его словам, всё шло хорошо. Эмбрион рос, практически с такой же скоростью, как в барокамере, хотя по-прежнему немного недотягивал по размеру и весу до своих «ровесников» из Инкубатора. И вместе с ним рос Джаред. Он теперь целыми днями просиживал в проекторской, читая книги — в гараж его Дженсен не выпускал, и Джаред, потосковав, пытался отвлечься, как получится. Его интеллект за последний год вырос не менее чем на двадцать единиц, и теперь он с лёгкостью глотал огромные объёмы текста, вполне способный осмыслить прочитанное. Они почти перестали обсуждать то, что он читал, но Дженсен потом просматривал списки сделанных им запросов. И обнаружил, что Джаред стал читать всё больше книг о социальных функциях и институтах, на которых строилась земная цивилизация более трёхсот лет назад — родительство, моногамия, брак, семья. Ныне всё это были пустые слова, представляющие интерес для историков и философов, но почти ничем не связанные с сегодняшним днём. Дженсен это сознавал, как никто: ведь у него был отец, а он для своего отца был сыном, и всё же они никогда не были семьёй. На Элое не было необходимости в семье — была необходимость в поддержании и технологическом развитии окружающего мира, а для этого требовалась прежде всего рабочая сила, солнечная энергия и новые технологические решения. В этом узком списке жизненных ценностей не было места эмоциональным связям. Мир, из которого исчезли женщины, в котором мужчинам не приходилось ничего и никого завоёвывать и защищать, не нуждался в эмоциональности. По крайней мере, так предполагали апологеты новейшей теории общественного развития, которую базисно преподавали в Инкубаторе и которую очень подробно объяснял Дженсену отец. Семья, говорил он, во все времена преследовала своей главной целью размножение и воспитание потомства, и как следствие — продолжение рода и накопление общекультурных ценностей. У нас для этого есть Инкубатор. А физиологические потребности в сексе или тёплом теле под боком холодной ночью вполне могут удовлетворить постоянные партнёры или, в крайнем случае, рабы.