Страна мужчин (СИ)

— Да, господин. Он пришёл к вам, а вы были… вы были заняты… и….
— Почему ты заикаешься, Мэлвин?
— П-простите?
— Ты всегда прямо песни поёшь, стоит мне тебя о чём-то спросить. Чего сейчас-то хвост поджал? О чём тебя расспрашивал Генри?
— Ни о чём таком… всего лишь о вашем рабе.
— Всего лишь о моём рабе, — повторил Дженсен, зная, что взгляд его тяжелеет с каждой секундой и с каждым обронённым им словом. Мэлвин съёжился, ссутулился, втянув голову в плечи, и, кажется, готов был вот-вот попятиться, хотя никогда не относился к пугливым лебезящим рабам. Видимо, что-то совсем нехорошее было в глазах у Дженсена, раз его так проняло. «А ведь когда-то он нравился мне», — подумал Дженсен и ударил его по лицу.
Это было не вполне справедливо, наверное — удар предназначался Генри, но они были в публичном месте, и Дженсен сдержался, а теперь рука всё равно чесалась, пока он не дал ей волю. Он никогда не рукоприкладствовал с рабами, ни разу в жизни не ударил ни одного из них. Но сейчас его рука тряслась, и он сжал её в кулак, чтобы унять дрожь, чувствуя, как горит от пощёчины ладонь. Нет, дьявол возьми, Генри как раз ни в чём не виноват. И хорошо, что Дженсен тогда сдержался. Сейчас зуботычина нашла своего героя.
— Ты живёшь у меня десять лет, — сказал Дженсен, пока Мэлвин, схватившись за щеку, пялился на него во все глаза. — Мой отец подарил тебя мне как шлюху на шестнадцатилетние, я мог попользоваться тобой и сдать назад в бордель, но я пожалел тебя и оставил при себе. Я дал тебе приличную работу, старался хоть как-то обустроить твою жизнь. Я хоть когда-нибудь был к тебе несправедлив? Отвечай, мразь!
— Сэр… — Мэлвин хлопал глазами и хлюпал носом. Не кровь — всего лишь сопли. Надо было сильнее врезать, подумал Дженсен, так, чтобы точно запомнил. — Мистер Флетчер, он… он спросил, и я…
— А если бы он спросил пароль моего личного счёта, или прошу ли я пороть меня кнутом, когда нас никто не видит, ты бы тоже ответил?
— Нет, сэр, нет, что вы, конечно, не…
— И почему я должен тебе верить? — выкрикнул Дженсен и врезал кулаком снова — но на сей раз по столу, так, что тот чуть не подскочил, даром что весил сотню фунтов.
Мэлвина трясло. Он никогда раньше не видел Дженсена таким. Дженсен таким никогда раньше и не был. Он вообще был сам не свой с тех пор, как они с Генри расстались полчаса назад. То, что Генри сказал в конце… Нет, сначала — закончить с Мэлвином.
— Значит так, — переведя дыхание, проговорил Дженсен. — У тебя будет вычтена зарплата за три месяца. Никакого отпуска в этом году. И до конца квартала работаешь без выходных. Если срочной работы не будет, я тебя запишу в программу какого-нибудь социологического опроса, будешь сидеть на коммуникаторе и трепать языком сутки напролёт. Это ты хорошо умеешь.
— Как будет угодно моему господину, — сипло сказал Мэлвин.
— Вот именно. Как мне будет угодно. И благодари бога, Мэлвин, что в моём доме рабов не наказывают поркой, а то бы я на тебе живого места не оставил. Теперь пошёл вон, чтобы я тебя до завтра не видел. И вызови ко мне Джареда.
Мэлвин отвесил поклон с негнущейся спиной и вышел. Дженсен отодвинул кресло, рухнул в него и потёр ладонями пылающее лицо. Он чувствовал себя таким измотанным, словно сутки напролёт разгружал товарные монорельсы, как какой-нибудь раб-чернорабочий на нижних уровнях. Страшно болела шея, и голова тоже, и, чёрт… что он делает? Нет, неправильный вопрос. Что он [i]собирается[/i] делать?
— Привет.
Смущённый голос от дверей выдернул его из дурмана. Джаред топтался на пороге, как всегда, взлохмаченный, в грязной майке, с застенчивой улыбкой и лучиками света в глазах. Да, к майке, улыбке и взъерошенной шевелюре теперь неизменно прилагались лучики.
— Иди сюда, — попросил Дженсен, протягивая к нему руку. Джаред подошёл, и Дженсен, схватив его за запястье, дёрнул вперёд, заставляя сесть себе на колени. Джаред ойкнул и повалился на него, чуть не свалив на пол их обоих. Он весил больше Дженсена, но Дженсену не было неудобно. Он хотел так. Хотя ощущать его рядом.
 
Он обхватил Джареда за талию, притянул и поцеловал, и целовал долго и жадно, не позволяя ни ему, ни себе сказать хоть слово. Очень скоро вожделение захватило их и понесло, и там уже не осталось слов, и мыслей не осталось, и намерений — только тело, дыхание и тепло, разделённое на двоих.
Наутро Дженсен лежал в постели, глядя на посапывающего Джареда, свернувшегося у него под боком, и думал о том, что вчера сказал ему Генри. На самом деле, Генри сказал слишком много всего, чтобы это можно было сходу утрясти в голове и как следует обмозговать. Мысли Дженсена скакали, как бешеные, не задерживаясь подолгу на одном предмете, и он пользовался этим, чтобы не думать ни о чём, кроме Джареда. Вот Джаред, он лежит рядом, он тёплый, податливый, любимый, он мой. Что ещё надо?
Они ведь были счастливы в последние несколько месяцев. Дженсен был счастлив впервые в жизни; о Джареде и гадать не приходилось. Они были вместе, ни в чём не нуждались, любили друг друга — что ещё было надо? Дженсену — ничего. До вчерашнего дня он был уверен, что и Джареду тоже.
Он и сейчас не имел оснований в этом сомневаться, вот только… только…
Что значит слово «свобода» для того, кто никогда не был её лишён? Кто всегда мог выбирать, кем быть и чем заниматься, во что одеваться, что есть, с кем спать или кому отказывать в близости. «Я дал ему выбор», — упрямо подумал Дженсен, споря сам с собой и вспоминая первые дни Джареда в его доме. Джаред не был готов, и я дал ему выбор. Я не давил на него и не торопил. Хотел, чтобы он пришёл ко мне сам, когда захочет — и он ведь пришёл… и я отдался ему первый. Это он взял меня, а не наоборот!
И эта мысль приятно щекочет самолюбие, верно, Дженсен? Влюбить в себя собственного раба. Человека, который и так целиком от тебя зависит — от твоих привычек, пристрастий, капризов или настроения. Ты не приемлешь порку и хорошо платишь своим рабам — что ж, твоим рабам повезло. А был бы ты садистом вроде Джеффа Моргана, им повезло бы меньше. Ты думаешь, будто у Джареда был выбор — но так ли это на самом деле? Ты дал ему время — время свыкнуться с мыслью, что он будет принадлежать тебе без остатка, рано или поздно. Варианта, что он никогда этого не захочет, ты не рассматривал вообще. Как такое возможно? Он ведь твоя вещь.
Теперь это было так очевидно, так ясно, так неопровержимо, что Дженсену хотелось выть, глядя на безмятежное, по-детски милое лицо Джареда, спящего рядом с ним. Я всё-таки попользовался им. Я был одинок, я был дьявольски одинок, все мы дьявольски одиноки в этой грёбаной гигантской жестянке, которую называем своим миром. Отец давал мне защищённость, Генри давал мне секс — и вот теперь мне захотелось любви, чего-то новенького, чтобы разнообразить свою сытую, беззаботную жизнь. Я купил Джареда не для того, чтобы спасти его от Моргана, и не для того, чтобы он чинил мои монорельсы, и не для того даже, чтобы трахать его восхитительное тело. Я купил его, чтобы он любил меня. Я увидел возможность этого, обещание этого в его глазах, когда он на меня смотрел там, в мастерской. Только обещание, но больше мне и не надо было. Большего я никогда в жизни не имел.
В мире Элои покупают себе детей, и любовь тоже можно купить.
А что же будет, если дать Джареду выбор? Настоящий выбор, тот, которого у него никогда не было? Выбор остаться или уйти. Быть нежно любимой, самой дорогой, обожаемой игрушкой Дженсена Эклза — или отправиться в большой и неизвестный мир самому строить свою жизнь? Я мог бы дать ему денег, подумал Дженсен. Он нанял бы лучших учителей, профессионалов, а не таких недоучек, как я сам. Они бы вложили в его удивительную голову комплекс знаний, необходимых, чтобы получить лучшую работу, какая только возможна с его способностями. Он бы стал участвовать в ведущих конструкторских проектах. Он завёл бы собственный дом. Может, даже собственных рабов. Интересно, заводят ли себе рабов бывшие рабы? Дженсен не знал — случаи, когда раб выкупал себя или освобождался хозяином, были столь исключительно редки, что о них даже не было официальных данных. Что делать на воле тому, кто всю жизнь привык действовать по чужому приказу? Он не сможет начать с нуля, в полном одиночестве, ошарашенный слишком большим числом возможных решений. Он пропадёт.