Муссолини и его время
Глава четвертая
Дуче (1925–1929)
Покушения на Муссолини и укрепление диктатуры. Создание политической полиции, конкордат и борьба с сицилийской мафией. «Общенациональное признание» фашизма на выборах 1929 года.
Неудивительно, что Муссолини считал свое январское выступление в парламенте «решающим» – теперь ему действительно не оставалось ничего другого, кроме как приступить к построению диктаторского режима. В противном случае согласие взять на себя личную ответственность за все «эксцессы» фашистской партии могло бы ему дорого обойтись. Но отныне все колебания были оставлены – возникший вокруг «дела Маттеотти» кризис одновременно и напугал, и взбодрил дуче, вернув ему прежний боевой дух. Муссолини словно очнулся, разом смахнув с себя «наваждение коалиций». Теперь, когда он лишился всяких надежд на достижение компромисса с левыми, перед ним открывалась заманчивая перспектива без малейшей опаски добить бессильных врагов, дав выход долго сдерживаемому гневу. В конечном счете, политика такого рода была его стихией, и он всегда знал, что именно следует предпринять на каждом этапе, умело продвигаясь к конечной цели шаг за шагом. Большинство противников дуче так и не сумели оценить его прямолинейную, но эффективную тактику «завоевания власти», продолжая концентрировать внимание на личных качествах диктатора: «Ему чужды человеческие чувства, – писал в 1926 году Токватто Нанни, бывший когда-то товарищем Муссолини по Социалистической партии, – для него имеют значение только личные цели, личная воля, но не желания других». Подобные эмоциональные оценки, в которых явно чувствовалась «личная слеза», хотя и служили своего рода компенсацией за оскорбленные чувства левых, но никак не помогали в борьбе с уже оправившимся от кризиса 1924 года фашистским режимом. В течение нескольких следующих лет он окончательно сметет осколки прежнего конституционно-монархического и парламентского режима Италии XIX века.
На поисках соглашения с социалистами был поставлен крест, и «старая гвардия», упрекавшая своего вождя в «предательстве идеалов», могла облегченно вздохнуть. Январская речь Муссолини стала сигналом для его сторонников и противников – последние, еще недавно питавшие надежды на то, что правительство падет, были обескуражены новой волной насилия. Муссолини открыто разрешил своим чернорубашечникам делать то, от чего так убежденно открещивался несколькими месяцами ранее. В первые недели нового 1925 года фашистская милиция развернула широкомасштабную кампанию против левой (и не только) оппозиции. Этот удар почти не уступал по своему размаху событиям 1921–22 гг., но теперь соотношение сил было совсем иным. Против фашистской милиции и королевской полиции выступали лишь жалкие остатки когда-то единого и массового левого движения – нетрудно было догадаться, чем закончится эта неравная схватка.
И уж конечно Муссолини не стоило опасаться «прозревших либералов», которые приняли решение выйти из его правительства и парламентской коалиции, – лишенные какой-либо поддержки «простого народа», они напрасно искали защиты у монархии. Пройдет совсем немного времени, и большинство из «колеблющихся» вернутся на прежние позиции поддержки «Национального блока» и Муссолини как меньшего зла – фашизм показал свою стойкость, так зачем же погибать в одном окопе с социалистами и коммунистами? Большую принципиальность проявили «политические католики», но римская курия изначально не ставила перед собой цели обрушения правительства, а потому противостояние чернорубашечников и католических молодежных организаций всегда носило спорадический характер.
«А оппозиция-то голая!» – вполне мог воскликнуть Муссолини. Так оно и было – страсти вокруг погибшего депутата поутихли, а фундамент фашистского правительства продолжал укрепляться. Массовое и хорошо вооруженное войско чернорубашечников, политический союз с монархией, националистами, консерваторами и центристами, поддержка промышленников, капиталистов, среднего класса и крестьянства – все это позволило Муссолини не только пережить кризис 1924 года, но и пойти дальше. Чего стоила «относительная» утрата прежних свобод перед целой серией дипломатических и экономических достижений? Да и диктатуру, вместе с большинством законодательных актов, обеспечивающих ее юридическое обоснование, в 20-е годы неизменно называли временным, вынужденным явлением. Не случайно большинство наиболее жестких мер будет осуществляться под вывеской «чрезвычайных законов». Тот, кто предпочитал тешить себя надеждами на постепенное смягчение режима, мог найти немало оправданий для своего конформизма.
Однако в этот период Муссолини пришлось не только бороться с политическими врагами, оппозицией в собственной партии и колеблющимися союзниками, но и самому подвергнуться немалому риску. Ему предстояло пережить череду покушений.
Между 1925 и 1926 годами на жизнь дуче посягали четыре раза. В первом случае история была почти анекдотичной: социалист Тито Дзанибони (в прошлом – депутат парламента) старательно готовился к покушению на лидера фашистов. Он собирался застрелить дуче, когда тот будет принимать очередной парад, стоя на балконе здания министерства иностранных дел. Сняв заранее номер в гостинице напротив, Дзанибони, облаченный в форму фашистского милиционера и вооруженный винтовкой, поджидал выхода Муссолини. Несмотря на столь тщательную подготовку, покушение полностью провалилось.
Социалиста подвел собственный язык. Отправляясь в гостиницу, он неосмотрительно похвастался, что скоро «пристрелит собаку», – и был услышан. На незадачливого стрелка донес один из его приятелей, получивший впоследствии благодарность от фашистского режима. Несостоявшегося убийцу скрутили, не дав сделать и выстрела, после чего отправили за решетку на тридцать лет поразмыслить над усовершенствованием подготовки покушений. События 1943 года позволили ему выйти на свободу досрочно – почти семидесятилетним стариком.
Следующая попытка была еще более несуразной. В Муссолини из револьвера выстрелила ирландка Вайолет Гибсон. Она приехала в Рим из Великобритании с целью убить Папу и дуче. Гибсон промахнулась, и пуля лишь оцарапала вождю нос. Поскольку все происходило неподалеку от места торжественного открытия международного медицинского конгресса, дуче была немедленно оказана квалифицированная помощь дипломированных врачей.
Зачем эксцентричной ирландской даме понадобилось покушаться на жизнь главы Католической церкви и Бенито Муссолини, давно и открыто симпатизирующего Ирландии, было совершенно непонятно. Англичане помогали итальянской полиции найти возможные мотивы уже немолодой британской подданной, но сыщики и агенты так ничего и не обнаружили. В конце концов Вайолет Гибсон признали невменяемой и выслали из Италии.
Третья попытка напоминала «славную» охоту сербских террористов на австрийского эрцгерцога в Сараево: молодой анархист Джино Лучетти метнул в машину Муссолини гранату. Ему удалось не промахнуться, но борец с «государственной машиной угнетения» не рассчитал время до взрыва и силу собственного броска – рикошетом орудие тираноубийства отлетело в толпу и только потом взорвалось, ранив нескольких человек.
Полиции удалось установить, что «гренадер», оказавшийся уроженцем Италии, прибыл из Парижа, намереваясь отомстить фашистам за проигранные уличные бои, в которых он когда-то принимал участие.
На этот раз влияние заграницы было очевидным – за Лучетти стояли эмигранты. Бывшего «ардити» также приговорили к тридцати годам, а в 1943 году он, как и его «коллега» по неудавшемуся покушению, вышел на свободу после падения фашистского режима, чтобы вскоре погибнуть во время воздушного налета англо-американской авиации.
Финалом этой серии покушений стал выстрел в Болонье, произведенный поздней осенью 1926 года шестнадцатилетним Антео Дзамбони. В этот раз пуля задела рукав мундира диктатора, но не его самого. Муссолини успел рассмотреть юношу маленького роста с растрепанными волосами – это, по его словам, было все, что ему удалось запомнить, потому что буквально через несколько секунд после выстрела толпа буквально разорвала мальчишку на куски. До наступления темноты по улицам торжественно носили останки мертвого подростка, радуясь чудесному спасению дуче. Муссолини коробила эта кровавая тризна, но препятствовать горожанам он не стал.