Я знаю, кто убил Лору Палмер (СИ)

— I'm singin' in the rain, just singin' in the rain! What a glorious feeling I'm happy again!
Монтировка описала широкий круг, чиркнув по полке в опасной близости от кассет.
— Кто я?
— Джин Келли? — слабо улыбнулась Яна.
— А вот и нет.
Он вскочил на стол и ногой столкнул лежащую с края книгу. Лем плохо пел, а еще он пытался не порвать ее книги, когда смахивал их на пол, и поэтому выглядел еще смешнее. Но Яна прижимала к растянутым в улыбке губам молитвенно сложенные руки, и решение уже зарождалось, расправляло щетинистые лапки в ее горле, готовое обрасти хитиновым панцирем слов и выползти наружу.
— I'm чего-то там so dark above! The sun's in my heart and I'm ready for love!
— Ты — Алекс Делардж. — Она прикрыла глаза, и тогда он наконец-то спрыгнул со стола.
Вздохнул и начал собирать книги, но Яну это совсем не устраивало. Она считала, что если человек назвался Алексом Деларджем, он просто не имеет права вот так просто сдаться. Малькольм Макдауэлл совершил эту ошибку, и теперь обречен превращаться то в плохо загримированных котов, то в клюквенных каннибалов.
— Я тоже так умею, — сообщила она. — Смотри.
Она встала у стола, оглядела разбросанные книги и повела плечами, пытаясь вспомнить, как нужно двигаться в этой сцене.
— Forget your troubles come on get happy! You better chase all you cares away!
Она не танцевала — только двигала плечами и щелкала пальцами.
— Ты точно не Джуди Гарланд, — проворчал Лем.
Яна вытянула руку и щелкнула пальцами прямо перед его носом — да! Конечно, никакая онане Джуди Гарланд.
Она хорошо знала эту песню. Она не хотела бы, чтобы хоть кто-то кроме Лема узнал, насколько хорошо.
— We're heading acr…oss the ri-ver! — Яна глотала слова, давилась ими ипела все быстрее, быстрее. — Wash your sins away in the tide It's all so peaceful on the other side! Get ready… for the judgeme… day!..
— Ты — Лиланд Палмер, — бросил Лем, избавив ее от необходимости изображать приступ.
Яна опустила руки и осела на пол тяжело дыша, будто ей и правда только что пришлось петь злу внутри себя.
— А давай разденемся, замотаемся в простыни и сделаем как у Тинто Брасса? — предложила она.
— Двоих для оргии маловато, но хотя бы в трупах скоро недостатка не будет, — усмехнулся Лем. — Но я все равно не смогу изобразить Калигулу, мы недостаточно родственники. Хотя могу попытаться. Кого сначала убьем?
— Меня, — вызвалась Яна. И улыбнулась ему — впервые за год счастливо.
…
Иногда Яру снился стук бубна. В такие ночи вместо снов он смотрел мигающие интертитры с единственным словом — «возвращайся». Потом он просыпался, и все утро из зеркала выглядывала чья-то хмурая заросшая рожа. Соседство хмурой рожи его вполне устраивало, как и сны. Это было лучше, чем сны другие — где текла река, где берега заросли кедрами, которые баюкали в пушистых лапах густую лесную тьму, где заросшая ягелем земля впитывала звуки шагов и золото совиных глаз мерцало между ветвей.
Он пожалел, что уехал еще до того, как сошел с последнего поезда. Оказалось, у него не было вопросов, которые требовали отрешения. Оказалось, ответами и так были набиты его карманы, оставалось только руку опустить. Ну, Яр и опустил еще по пути.
Но стоило сойти с поезда, как пришло осознание, что он все сделал правильно.
Здесь, на краю мира, горы сторожили реку, река сторожила море, а море сторожило океан. Мороз стоял такой, что краны, склонившиеся над спящими в снегу кораблями, скрипели и потрескивали, будто поленья в костре. В первые дни Яру казалось, что они вот-вот упадут. Да что там, в первые дни казалось, что если он неловко встряхнет рукой — у него упадут пальцы.
Денег за двухмесячную вахту ему должно хватить до лета. А к лету — он это точно знал — все станет понятно. Он найдет человека, который убил Раду, и дальше ему либо не придется работать лет десять, либо уже никогда.
На самом деле он не нуждался в деньгах — у него были сбережения на счете, куда он каждый месяц просто скидывал почти нетронутую зарплату. Перед отъездом он отправил матери крупную сумму и тут же об этом пожалел, потому что пришлось доказывать, что он едет в лес не для того чтобы подраться там с медведем и умереть.
 
Уже в поезде он подумал, что нужно позвонить Норе. Она называла его напарником и старалась быть честной. Трогательно переживала, когда пыталась тактично сказать, что Вету и Раду убили особенно жестоко, и что бы это могло значить.
Даже Нора догадывалась, что. Поэтому он здесь, и Норе звонить не стал. Она хорошая девчонка. Он вернется весной и обязательно к ней зайдет, даже если она больше не захочет с ним работать. Но у них разные цели. И как бы Нора ни опускала плечи, ни прятала взгляд, какой бы беспомощной ни выглядела, принимая у него чашку чая с ромом — она все равно хотела, чтобы человек, который убил Раду, жил.
А Яр не хотел. И был готов к тому, что убийцей окажется отец Рады. Был готов даже к тому, что Рада его укрывала — эта мысль не вызывала никакого протеста. Рада осталась собой. У нее все еще были несломанные тонкие пальцы, горячие губы, много мудрых слов — и когда она их находила, он любил ее особенно сильно — и еще много бестолковых, путаных слов, которые она выдыхала ему в ухо или в обнаженное плечо — и в такие моменты он его любовь переставала быть человеческой и мудрой, но не слабела ни на миг.
Не ослабела и сейчас. Зачем он уехал? Он чувствовал, что ответ уже найден, осталось только произнести его вслух. Но все же не стал этого делать, а зачем-то поехал в лес, торчать на морозе по десять часов с пятнадцатиминутными перерывами каждые два часа, крутить же гайки и следить за теми же приборами, что и дома. Только теперь это все замерзало, скрипело и ломалось в два раза чаще, а с реки — настоящей, полноводной реки, такой, что никогда бы не отдала подаренное ей тело — и моря, до которого ехать было почти двести километров, дул такой ветер, что Яру казалось, будто ему в лицо постоянно направлена пескоструйка. А еще не было солнца. Его предупреждали. Ему давно предлагали эту работу, и каждый раз в конце добавляли что Север для тех, кто не боится темноты. Он только кивал и думал о своем, а потом увидел, как солнце взошло и тут же упало с неба.
«Задержись до весны — Северное сияние закончится и наступит сумеречная ночь», — говорил ему сосед по общежитию, который сказал звать его Иваном.
У Ивана было круглое обветренное лицо и раскосые глаза, черные, как небо, в которое падало солнце. У Ивана не было фамилии, зато было настоящее имя, которое он Яру назвать отказался, потому что тот его украдет или разболтает, и тогда его украдут духи.
Всех первенцев в его семье звали Иванами. Когда умер его старший брат, Иван забрал его имя. Как его звали до этого — не сказал, потому что тот человек умер, а имена мертвых вовсе никому не нужно сообщать.
— В городе, откуда я приехал, какой-то урод девчонок убивает, — раздраженно сказал Яр, в очередной раз выслушав лекцию про имена. — И никто их потом по имени не зовет, все Офелиями да Офелиями.
— И хорошо делают. Хочешь, чтобы над твоей девчонкой еще и после смерти измывались?
— Кто сказал про мою девчонку?
— Рожа твоя сказала. Она у тебя вообще много говорит, чего ты говорить не хочешь.
Ваней его звать было нельзя, потому что это другое имя, а когда у человека слишком много имен, духи могут заподозрить что их обманывают и начать искать настоящее. Сколько ему лет он тоже отказался сказать, но Яр был уверен, что больше сорока, но меньше шестидесяти — этого ему было достаточно.
Еще у Ивана был варган, а когда Яр сказал, что у его подруги есть бубен, и она умеет камлать, Иван понимающе покивал и сказал, что его подруга дура и скоро умрет.
Иван был странным человеком, но Яру нравился. Почти все работники порта были такими же вахтовиками, как Яр. Люди приезжали мерзнуть в темноте, водить грузовики, работать на буровых и в порту, полном спящих кораблей, чтобы скоро уехать и тратить деньги там, где они стоят гораздо больше, а солнце светит гораздо ярче. Но Иван жил здесь. В общежитии. И говорил, что всегда здесь жил, хотя, конечно, врал — общежитие было совсем свежим, одно крыло даже стояло недостроенным.