Я знаю, кто убил Лору Палмер (СИ)

Про Ивана говорили, что он жил здесь и до общежития. Что общежитие просто построили вокруг него, а другие говорили, что раньше никакого Ивана не было, а потом кто-то закопал под порогом оленью башку, и он появился.
У него почти не осталось своих зубов, и он говорил, что Север часто забирает у людей зубы, потому что на самом деле они людям не так уж и нужны. На его губах и кончике носа белели тонкие шрамы, и Яр был уверен, что Иван все-таки врет, и зубы ему попросту выбили. Пока не увидел, как Иван ест рыбу, упирая замороженный кусок в подбородок и водя по нему коротким ножом, будто смычком. Он ел сырую стружку, и говорил, что портить рыбу и мясо кипятком нужно только если на улице нестерпимо холодно. Правда, это не мешало ему каждый вечер заказывать в столовой тройную порцию солянки.
Яру нравилась работа. Нравился холод, нравилась темнота, нравился Иван, который предпочитал молчать или гудеть своим варганом. Можно было пить усталость, темноту, музыку и холод, и ни о чем не думать. Все было хорошо, пока, засыпая, Яр не услышал, как Иван, сидя у затянутого морозным узором окна, наигрывает «Луну над Алабамой». Это был самый неожиданный кавер из всех, что он когда-либо слышал.
Он открыл глаза. Комната была почти пустой — две узкие койки, две тумбочки, два приставных стола и пара шкафов. Иван сидел на полу, скрестив ноги, и самозабвенно дергал медный язычок, почти зажатый изрезанными губами.
— Проснулся? — спросил его Иван.
— Да не спал вроде.
— Э, — усмехнулся он. — Проснулся — подпевай.
Яр пожал плечами — еще чего. И перевернулся на другой бок.
Но сон обратно не шел. Обычно ему совсем не мешал варган, а теперь Яру казалось, что Иван дергает не медный язычок, а его, Яра, сломанный палец.
— Чего начал-то, — не выдержал он, жмурясь, чтобы удержать под веками остатки сна. — Спать давай, подъем через шесть часов.
— Ты мне спать не даешь с тех пор, как сюда заселился, — безмятежно сообщил Иван, опуская варган. — А теперь вот я музыку нашел.
— Храплю что ли? — усмехнулся Яр. — Джим Моррисон давно эту музыку нашел.
— Эту музыку человек нашел в словах своего друга, — флегматично ответил Иван. — Оба потом был пожар и оба бежали, но один захотел вернуться, а другой нет. Там, где остался тот, кто захотел, стали петь эту песню, а теперь она пришла ко мне.
— Охренеть теперь, — проворчал Яр. Встал, оделся и ушел курить.
А когда вернулся, Иван не изменил позы. И мелодии тоже.
— Слушай, я уеду скоро, — попытался торговаться он.
— Вали, — кивнул Иван, прервав мелодию лишь на это короткое слово.
Яр послушал Луну еще четыре раза, и вдруг понял, что больше не слышит мелодии, потому что спит. Потому что он спит, и ему снится Рада. Он хотел бы, чтобы ему приснился какой-то волшебный сон, потому что зачем еще человеку, который появился из оленьей башки под порогом и теперь боится, что у него украдут имя, играть на варгане музыку Курта Вайля — точно ведь, это была его мелодия? Сон должен быть волшебным. Сон должен быть путаным, сюрреалистичным и обязательно что-то значить. Но Рада просто сидела на краю его койки и гладила подушку в миллиметре от его виска. А он не мог пошевелиться и почувствовать ее прикосновение.
Чувствовал только запах духов. Кипящего вишневого сиропа.
…
— Ты будешь любить меня, когда умрешь?
— Хотела бы, — мечтательно вздохнула Яна.
Она все еще не верила, что у них получится. Не верила, что Лем так легко согласился — это было хорошо, но все же немного обидно.
Лем сидел на полу, привалившись к ножке ее стола, и поливал лаком для волос ветку чайных роз. Она медленно заполняла кремово-белую страницу ежедневника узором бессмысленной каллиграфической вязи.
— Ну вот например… любит розовое, — она почесала нос.
— Не пойдет.
— Ну она же девочка.
— Ты как себе это представляешь-то вообще?!
Лем тяжело вздохнул и обмотал стебель розы вокруг гитарной струны.
— Вообще без шансов, да? Хорошо, вот: любит твид и клетку, ходит везде с отцовским кожаным портфелем, а в портфеле у нее…
 
— Хер резиновый и дохлая зверушка вместо брелка, — подсказал Лем.
— Да пошел ты в жопу. Давай сам тогда.
— Зеленый бушлат, кассетный плеер, «The Doors», пацифик на толстой цепочке.
— Блондинка?
— Конечно. Потом спасибо скажешь.
Яна нервно хихикнула. Ей почти было страшно. Она почти чувствовала, как под пальцами согреваются перила моста, как за спиной уютно плещет вода, а над головой смыкается черное небо.
Придет вода, теплая и теперь безбрежная. Обнимет за плечи, обнимет разгоряченную голову, напоит мертвые цветы и распутает волосы.
Осторожно вымоет кровь из перерезанного горла — заберет последние удары замирающего сердца, сотрет с лица застывшие слезы.
Она всхлипнула и обхватила себя руками. Лем хмурился. Он расправлял белые лепестки георгина, чтобы влить в середину побольше лака.
— А если нас все-таки поймают? — спросил он.
— Не поймают. Мы же все умеем. Знаем, как надо, — вздохнула она. — Убьешь меня. Позвонишь Норе и все расскажешь. Это… должно прекратиться.
— Почему я?! — ощерился Лем. — Пусть… она звонит. Мне хватило этого дерьма, хватит того, что ты просишь… чтобы я… и тебя… — он опустил венок. Несколько секунд разглядывал, а потом стал медленно оборачивать обмотанную цветочными стеблями струну вокруг ладони. На пол посыпались лепестки.
— Лем! — выдохнула Яна, торопливо погасив сигарету о подол юбки. — Лем, ты что делаешь?!
— Я не хочу, — процедил он. — Ты слышишь меня? Хоть раз можешь меня послушать, сука ты долбанутая?! Я ни в чем не виноват! Я ни о чем не жалею! Как ты вообще смеешь меня в этом обвинять?!
— Я тебя ни в чем не обвиняю, — пробормотала Яна, придвигаясь ближе. Его пальцы побелели, а лепестки густо пачкала кровь, но Лем продолжал затягивать струну.
— Обвиняешь. Ты постоянно меня обвиняешь, Яна, с того самого дня. Как же, позвони Норе, позови ее на мост. Ты ведь знаешь, чем занимается Нора с тех пор, как исчез Яр? Ты нашла время поинтересоваться, или только бухала, смотрела «Носферату» и представляла, что валяешься в гробу и все тебя боятся?!
— Я не…
— Нора ездит с ментами по дачам, Яна.
— Я знаю. Они ищут какого-то беглого…
— Какого-то?!
— Они ищут Артура, — прошептала Яна, сжимая побелевшими пальцами кружевной подол. Венок был испорчен, весь был перепачкан кровью, а ведь еще никого не убили.
— И что будет, когда найдут?!
— Какая разница?! — выкрикнула она. Вскочила и бросилась к стеллажу. С ненавистью уставилась в лицо нарисованной Ким Бейсингер на корешке кассетной коробки. Нужно пересмотреть «Параллельный мир». Если успеет.
Из всего брошенного в доме барахла ей не хватало только стены с вырезками. Сидя у этой стены она могла камлать и не уходить далеко. Вообще никуда не уходить — люди с газетных вырезок оживали в темноте, стоило закрыть глаза, и обретали голос, стоило встряхнуть колотушкой.
Только ничего нового они ни разу не говорили.
— А такая. Я тоже хочу знать, где он. Тебе не кажется, что мы перед ним немного виноваты? Может стоило его в гости пригласить, а? Ну знаешь, «мы собираемся каждый день», «никогда не закрываем дверь»…
— Ты ведь меня уже ударил, — тихо сказала она в лицо мультяшной блондинки. — Ну ударь еще раз. Только не говори так.
Она наконец обернулась. Лем уже сбросил с изрезанной ладони недоплетенный измызганный венок, и теперь пытался зажать манжетой порез.
— Подожди, у меня аптечка есть, — прошептала Яна. — Прости меня. Давай… давай завтра? Я свечи куплю, потом… квартиру и прокат от негативной энергетики почистишь.
— Очень здорово, — проворчал он. — Тогда тут все рухнет нахрен.
— Ну и пусть, — с трудом улыбнулась она. — Дождь все не заканчивается… вот бы и завтра не кончился, а? Тогда точно никого на мостах не будет. Точно никто нас не увидит…
— Нас и так никто не увидит. Никто никогда ничего не видит, — горько прошептал он и ногой отпихнул венок под стеллаж. По ковру рассыпались окровавленные лепестки.