История казни

— Почему вы решили, подъесаул, что конь проскакал?
— Так то по нахлёсту каждая бабонька определит, господин полковник. А у моих казачков обои кобылы. Те тихохоненько ходять по землице.
— Подъесаул, а где ж ваши бабы? Не видал ни одной, — сказал полковник, пытаясь заглушить тревогу, возникшую в груди, словно муха трепетала там, так было нехорошо, неприятно.
— Наши бабы, захватив детыночек, в лесах, как только красняки замаячили в наших краях, — отвечал подъесаул, чувствуя поднимавшую от самой земли злость на то, что задуманное дело может сорваться и им придётся сидеть ещё один день.
«Так вон как, значит, дело наше швах», — подумал полковник, с тоской осознавая всю безысходность их положения.
Михаил ходил вокруг повозки нервным своим, порывистым шагом, словно отмеряя время, оставшееся до отъезда. Дарья сидела на повозке с поникшей головой, всё ещё думая о молитве. Княгиня, то и дело осеняя себя крестом, повторяла: «Пресвятая Дева, Пречистая Богородица, спаси и упаси наши души, прими, оне незапамятные аки агнцы. Не за себя молюсь, Пресвятая и Пречистая Богородица».
Заметив старого князя в темноте, полковник быстро приблизился к нему и, взяв под руку, прошёлся по двору; остановившись подле подъесаула, сказал:
— Подъесаул послал двух казачков разведать дорогу, но вот задержались почему-то. Подъесаул Похитайло, объясните князю ситуацию.
— Так я что, ваше сиятельство, так ну всё понымаю, но вот нема же и счас.
— А что случилось, господин подъесаул?
— Красников там не должно буть, хлопцы учены, что и как, знають, кудысь прятаться — знають. Усе ведають. Возвернутся, господин полковник, ваше сиятельство, возвернутся. Слово даю.
Словно в ответ на его слова, совсем где-то недалеко за станицей полыхнуло огнём по небу и раздался отрывистый звук выстрела. Орудийный звук возник после сполоха — короткий, сухой треск, а затем через некоторое время ахнул сторонний, как бы за стеной, взрыв, и только спустя ещё несколько минут ударило по ушам.
— Не по нашей бьють, — продыхнул Похитайло, дрожью в голосе выдавая свою тревогу, втайне считая, что казаков никто и ничто не может взять, кроме чудовищных пушек, которых его ребята боялись, словно огня. Но через пару минут опять полыхнуло огненной волной, шелестящим эхом отдалось в воздухе, где летел снаряд, заставивший замереть сердца находящихся во дворе. Снаряд разорвался на окраине станицы, видимо, попав в какую-то постройку, потому что с хрустом и треском что-то разлетелось, добросив камешки до дома для приезжих.
— Господа, господа, прошу в дом! — закричал полковник. — Подъесаул, в чём дело? В чём дело, подъесаул? Откуда бьют?
Подъесаул вскочил на коня и, дико закричал, обнажив шашку:
— Ковтух! Ядрён в дышло! Слепухов! Ядрён твою в ноздрю! За мной! — и Похитайло с места рванул в темноту, но в обратную сторону от взрывов. Минут через пятнадцать они вернулись и объяснили, что вокруг станицы стоят красняки и что посланные казачки напоролись на засаду и, видимо, их взяли в плен.
— Тэ-ак, — мрачно произнёс подъесаул, вынимая из-за пазухи откуда-то трубку и набивая её табаком. — Будуть брать станицу. Тэ-ак! Штоб они подавились нашей слюной, сволочуги. Ковтух, марш к Микитке, скажи, пускай пулемёт готовит. Но молчит! Поняв? Молчит, пока не пойдут оне в западню. Слепухов, готовьсь! Вытягнем им язык через задний проход, смешаем с говном! Штоб онэ!
— Что такое? — отвечал казак, подходя к подъесаулу.
— Станешь в передке в засаду, а если с Ковтухом — отобьёшь пулемёт ихний, а? Проводку протягнешь. Та что ты хиба не знаешь, как то деется, а, Ковтух? Протягнешь, оне заскачут, кони рухнут, а вы тут как тут!
— Так нам то известное дело, — отвечал спокойно и даже удивлённо казак, поражаясь, что ему объясняют такие давно всем известные вещи. Он вскочил на свою лошадь и исчез со двора. Полковник собрал офицеров, объяснив им положение, и приказал проверить оружие, боеприпасы и приготовиться к бою. Он предвидел, что дело предстоит серьёзное. Тут же попросил князя отвести женщин в дом. И вовремя, ибо вскоре один за другим стали рваться снаряды, так что пришлось лошадей увести за дом, чтобы уберечь от осколков. Подъесаул на лошади пустился вскачь по улице, хриплым голосом отдавая приказания казакам, сидевшим в засаде по всем дворам. Красные повели прицельный огонь из пушки, стоявшей на взгорке. Когда стих артобстрел, вернулся Похитайло и сказал доверительно полковнику:
 
— Теперь пойдут, суки! Подавытесь своим дерьмом! Идолы!
— А что, не видно ещё?
— Теперя пойдуть, пусть идуть. Вот только мой дом завалило, а там горилка была гарна. Ох, гарна, господин полковник!
— Чёрт с ней, — отвечал Корсаков, стараясь в бинокль определить, не идут ли красные, — с горилкой! Была б башка цела!
Полковник различил в полутьме лёгкое шевеление на дороге и дальше: то шли пешие солдаты, впереди них — командиры на лошадях. Где-то горнист играл сбор; слышались команды. Было досадно и обидно, что офицеры сидят и ждут, а на них катит сила, которая отдаёт команды, говорит и дышит по-русски. Он с болью подумал о себе, своей семье, пытаясь понять, что же произошло. Его мысли были прерваны первыми выстрелами — стрелял пулемёт. Откуда-то вынырнула в начале улицы тачанка, повернула вбок, и раздалась длинная пулемётная очередь; затем она, совершив манёвр, развернулась, и снова — длинная пулемётная очередь, одна, другая, третья. Зацокали пули, захлопали по камню и завизжали, отдаваясь в сердце неприятной дрожью. Тачанка на мгновение остановилась, а затем помчалась вдоль станицы, поливая огнём направо-налево. Напротив второго дома одна лошадь с жутким храпом кубарем покатилась, увлекая за собой и вторую. На большой скорости тачанка налетела на протянутую проволоку, перевернулась, и вмиг, ещё пулемётчик с вожатым не успели опомниться, как были зарублены казаками, а пулемёт утащен во двор.
Похитайло даже взвизгнул от радости. Он не ожидал с такой лёгкостью приобрести пулемёт, видел, как его казачки ползком вернулись к тачанке, забрали боеприпасы и уползли обратно за каменный забор.
На какое-то время стихло всякое движение на дороге. Подъесаул вскочил на коня и с маху бросился к казакам, захватившим пулемёт. События развивались стремительно с переменным успехом. Красные подтянули ещё пару пушек и открыли огонь по домам, норовя осколочными снарядами выбить всех со дворов. Казаки не отвечали. Когда ураганный обстрел, казалось, уничтожил всё живое, тогда передовые части красных втекли в станицу, которая располагалась в ложбинке, меж двух высоких холмов, перегораживая путь. Дорога лежала через станицу, по которой и двигались цепи красных, измученных, голодных солдат. Когда первые цепи достигали середины, позади них ударил пулемёт. Красноармейцы смешались, бросились к ближайшему дому и напоролись на огонь, кинулись к другому, — оттуда стреляли в упор, и тогда они бежали вперёд по улице и их расстреливали из каждого двора.
Первые цепи были смяты, и трупы валялись на улице, отовсюду слышались стоны. Казаки не потеряли ни одного из своих в этой схватке. Наблюдая всё это, Корсаков понимал: как ни казалась бы близка победа, её как таковой быть не может, ибо у красных имелись пушки, пулемёты, а у них — кроме хитрости казаков и смелости офицеров, ничего. Их — горстка. Эту горстку храбрецов легко смять хорошим наскоком. Поначалу хитрость удалась, но вторично она не пройдёт. Он это прекрасно знал. И на самом деле, буквально через полчаса начался жестокий артобстрел. Причём в прицел брался каждый дом, и три орудия посылали один снаряд за другим, методично и точно. Был разрушен полностью первый дом, затем второй, третий, четвёртый... Со скрежетом и жутким треском рвались осколочные снаряды. После перерыва, продолжавшегося полчаса, начался новый обстрел, длившийся целый час. Орудия, выдвинутые прямо на околицу станицы, в упор били по домам. Картина перед глазами предстала жутковатая. Дважды снаряды попали во двор дома для приезжих, повыбивав осколками последние стёкла. Но никого, к счастью, не ранило.