Не суди по оперению

– Мы повернем на ближайшем съезде. И найдем какую-нибудь заправку.
– Думаете?
– Ну разумеется. Нечего и переживать.
Она была совершенно не уверена в этом. Они могли заглохнуть еще на трассе, и тогда им конец. Но она не хотела волновать мальчика и улыбнулась во весь рот, пытаясь заодно в который раз обмануть свой собственный мозг.
Алекс же, казалось, немного воодушевился, увидев табло, указывающее ближайший съезд. Машина по-прежнему двигалась медленно, быстро съедая остатки бензина. Макс чувствовал, как струйки холодного пота стекают по его шее. Он отер лоб тыльной стороной ладони. Все его внимание сосредоточилось на дороге, по которой они продвигались черепашьим шагом. Он включил поворотник за несколько километров до съезда. Так ему казалось, что они едут быстрее. От беспрерывного сигнала поворотника у Максин разболелась голова, и она хотела было попросить его выключить, но удержалась. Любое средство годилось, чтобы обмануть мозг.
Алекс как-то странно придвинулся к рулю и раскачивался вперед и назад, словно это могло подтолкнуть машину. Он пристально вглядывался в табло, которые сообщали, что съезд все ближе, но по-прежнему еще далеко от них. Красный индикатор стал багровым, если только это не мерещилось Алексу.
Максин было больно глотать. У нее в горле пересохло. Она впивалась ногтями в ладони, чтобы не впасть в истерику под давлением мыслей о неминуемой остановке. Заглохнуть в обычной ситуации – вещь нормальная, она даже слыхала про одну молодую женщину, у которой поломка машины изменила всю жизнь. Но их-то ситуация была совсем не обычная. Для них заглохнуть означало остановить их побег, прекратить двигаться дальше, распрощаться с ее планом.
Она толком не знала, от чего так горько у нее на душе – то ли потому, что ее намерения канули в воду, то ли из-за расставания с Алексом. Она успела привязаться к мальчику. Сильно привязаться. Он был последним на ее пути. Ее последним другом, последним человеком, который сохранит воспоминание о ней.
– Знаешь, Алекс, я тебя очень люблю.
Изумленный, он оторвал взгляд от дороги. Это признание его смутило. Он не знал, что ответить. Он хотел бы признаться, что она стала так много значить для него, что она сделала для него так много хорошего и что ему будет ужасно не хватать ее. Он хотел бы крикнуть, чтобы она не делала этого. Хотел бы заплакать оттого, что она неизлечима больна. Крепко обнять ее. Взять ее морщинистые ручки в свои.
– М-м-м… Я тоже вас очень люблю, Максин.
Это было все, что он смог произнести. Он злился на себя, что не умеет выразить свои чувства. Он вырос в семье, которая не поощряла эмоции. Внешнее благополучие демонстрирует лишь показные чувства, и витрины с ненастоящими переживаниями закрываются после ухода посетителей.
Все это он желал бы сказать Максин. Мозг его кипел, щеки горели. Он боролся с самим собой, с тем, кем он был, и тем, кем хотел стать. Да, он скажет ей это, раскроет перед ней свои чувства, как пакет с подарком. Она сумеет их оценить.
Алекс закрыл глаза, чтобы приготовиться, но потом снова открыл, вспомнив, что он за рулем.
Он повернулся к старой даме, готовый сказать ей то, что никогда никому не говорил.
– Съезд! Поворачивай! Ты что, спишь? Скорей, а то проедем!
  
45
 
Наконец-то они свернули со скоростной трассы. Алекс чуть не прозевал съезд, но Максин в последний момент резко крутанула руль, и они успели вывернуть на боковую полосу. Она сначала ворчала, но затем постепенно успокоилась.
Измеритель уровня бензина, рядом с ярко красным индикатором, находился на удручающем нуле и мигал, сообщая о своих страданиях. Беглецы, хотя и радовались, оставив позади автомагистраль с ее пробками, тем не менее тревожились, что оказались в сельской местности, где не видно ни заправки, ни автомастерской. Они ехали по тихой деревне, которую населяло – судя по объявлению на въезде – восемьдесят пять жителей.
Максин и Алекс смотрели по сторонам в надежде увидеть чудесным образом возникшую бензоколонку.
 
– Какая милая деревенька, – констатировала Максин.
– Неплохая, если хочешь отдохнуть в одиночестве. Соседи, по крайней мере, тут не должны докучать.
– Странно, но ее название мне почему-то знакомо.
– Вы здесь уже бывали?
– Да нет, я бы запомнила. У меня память как у лося.
– У слона. Память, как у слона.
– Я тебя уверяю, что у лося отличная память.
Алекс пожал печами, он уже понял, что бороться с Максин за чистоту языка бесполезно. Все еще погруженная в свои мысли, она продолжала:
– Возможно, я знаю это место, потому что тут есть что-то особенное или живет кто-то из знаменитостей.
– Во всяком случае, вряд ли оно знаменито своими заправками, я пока не вижу ни одной.
Они все время ехали по главной деревенской дороге. По обеим сторонам стояли прелестные каменные домики, по их фасадам каскадами спускались глицинии. Если бы беглецы не были так зациклены на проблеме с горючим, то наверняка оценили бы очарование старинных построек. Но сейчас они однозначно предпочли бы увидеть спасительную бензоколонку.
Главная дорога наконец сменилась узким проездом, по которому они не без колебаний решили все же поехать, поскольку иных вариантов просто не было.
Мотор начал кашлять, и Алекс молился, чтобы это было лишь недовольством, которое «Твинго» выражала против ухабистой дороги. Но после нескольких рывков она окончательно встала.
Алекс яростно крутил ключ зажигания.
– Ну, давай, пожалуйста! Давай…
Максин тихонько положила руку ему на плечо.
– Все, все. Я думаю, если бы она была в состоянии завестись, то уже сделала бы это. Больше она не может…
– Может, я уверен…
– Надо признать: она с нами рассталась.
– Только не моя «Твинго»! Только не теперь! Только не посреди глухой деревни!
Уже темнело, отчего мысли Алекса еще больше мрачнели. Они чертовски опаздывали. Они рассчитывали ехать всю ночь, но из-за пустого бака это было невозможно. Все их планы накрылись.
Старая дама сидела молча, пережидая «бурю». Надо было дать мальчику выпустить пары гнева и злобы.
– Я знаю, что тебе сейчас надо.
– Вот уж нет! Никаких упражнений на доверие и никаких караоке, спасибо!
Она похлопала его по плечу.
– Тебе надо дать выход эмоциям.
– Я не буду петь!
– Я знаю. Я тебя об этом и не прошу.
Она положила ладонь ему на горло.
– Видишь, у тебя тут все зажато. Это физическая реакция на твое внутреннее неблагополучие. Ты зажат и физически, и ментально. Надо от этого освободиться.
– Я не буду петь.
– У тебя слишком сильный стресс. Слишком сильное напряжение.
– Я не буду петь.
– Тебе надо раскрыть грудную клетку. Дать воздуху свободно циркулировать. Надо, чтобы ты чувствовал, как он входит в легкие и выходит их них. Это ведь жизнь проникает в тебя.
– Вы мне напоминаете проповедников, выступающих по американскому телевидению.
– Надо, чтобы ты покричал.
– Что?
– Да, ты должен покричать, чтобы освободиться от этого напряжения.
– Да вы совсем больны.
Она лукаво улыбнулась:
– Я этого никогда не скрывала.
Видя, что она смогла отвлечь Алекса, Максин сказала:
– Это научно доказано. В одном немецком исследовании, опубликованном в декабрьском номере журнала Health Psychologies [45] за 2012 год объясняется, что выплескивать свои эмоции гораздо благотворнее, чем сдерживать свое раздражение. Когда человек время от времени приходит в гнев, это увеличивает продолжительность его жизни и сокращает опасность физических и умственных нарушений. Те же, кто, как ты, держит в себе отрицательные эмоции, в большей степени подвержены сердечно-сосудистым заболеваниям, раковым опухолям, нарушениям деятельности почек и гипертонии.
Алекс продолжал упираться:
– Я рад за них. Но предпочитаю держать свои чувства при себе. Я, наверное, какое-то сугубо домашнее существо.