Реальность сердца (СИ)
Чужим — дядюшкиным — жестом юноша дернул плечом, потом мрачно поинтересовался: — Почему не на свадьбу?
— Да сразу видать, что на душе у вас несвадебно… Так дела и обстояли; завтрака, время которого неумолимо приближалось, юноша боялся примерно так же, как казни. Он уже трижды перебрал в уме все, что натворил за весну: и участие в подавлении хлебного бунта, и отправленных из столицы Готье с Файе. Второе, конечно, делалось по совету Кадоля, но спрашивать герцог будет с наследника, а не с капитана охраны. Что еще? Саннио робко постучал по тяжелой резной двери кабинета герцога, услышал позволение войти и сделал пару шагов от порога. Стол был уже накрыт, увы — на двоих, значит, придется есть, хотя кусок в горло едва ли полезет. Дядя сидел на своем любимом месте у окна, и свет мешал рассмотреть выражение его лица. Влажные волосы были распущены по плечам. Слуга не стоял за креслом — значит, герцог решил поговорить с племянником наедине. Должно быть, для племянника все обстоит весьма печально.
— Ну, что вы там замерли? Проходите и садитесь… Так-так-так, нет, сначала идите ко мне… — Голос звучал тепло и приветливо; от сердца отлегло.
Объятие тоже было другим — долгим и крепким, и Саннио сделал то, о чем мечтал всю весну: уткнулся лбом в плечо герцога, и так надолго замер, чувствуя, что жизнь делается лучше с каждым мгновением. До юноши без лишних подсказок дошло, что он в очередной раз выдумал себе невесть что, приняв крайнюю усталость после дороги за гнев. Когда Реми отпустил его и Саннио вернулся в дом, он тоже никого не замечал, а что отвечал на вопросы и отвечал ли вообще — не мог вспомнить через минуту. Вышедший же навстречу Ванно показался лишь досадной помехой на пути к постели.
— Мы думали, вы вернетесь еще нескоро…
— Я и должен был. — Герцог осторожно отстранил племянника и кивнул ему на стул у стола. — Вместе с авангардом армии, в конце пятой седмицы. Но мне пришлось заехать во владение Эллуа, и там мне рассказали столько загадочного и невероятного, что я оставил командование на генерала Агро и отправился сюда так быстро, как мог. Рассказывайте, что здесь случилось.
— Вы не получали писем? — удивился Саннио.
— Племянник, вы себе как-то странно представляете войну. Случается, что курьеров перехватывают или убивают, а порой они долго ищут, куда ушла армия. — Наследник насторожился. Объяснение не показалось ему разумным. — Последнее я получил в день капитуляции, и это было письмо, написанное в первую седмицу Святой Иоланды. Это еще не так плохо. Но из письма я узнал только, что дела у вас идут хорошо…
Саннио с трудом вспомнил, что делал в то время и о чем мог написать. Ничего в столице тогда еще не происходило, а наследник сидел дома, страдая от уроков Кадоля и неожиданного возвышения. Ах, да, он же писал через пару дней после прогулки с Сореном и его приятелями. После того были беспорядки, и еще почти седмицу он был не в состоянии взяться за перо, а поздние письма на севере не догнали дядю. Сколько же всего случилось с тех пор… Сколько нужно рассказать, и как много неприятного! Все, что Саннио с таким трудом формулировал в письмах герцогу, стараясь, чтобы получалось внятно, подробно, но не слишком уж устрашающе, теперь пришлось пересказывать вновь, уже вслух. Столичные новости и то, что видел сам Саннио, то, что волновало всех и то, о чем полагалось знать лишь немногим посвященным… за девятину Святой Иоланды случилось столь многое — и ничего хорошего. Наследник с тихим вздохом отправил в рот последний кусок еще горячей лепешки с зеленью, запил травяным чаем и принялся рассказывать. Хлебный бунт, смерть министра и его дочери, арест Реми Алларэ, пропажа Бориана, ссылка принца Элграса в Брулен, безумная выходка Керо… О чем-то герцог Гоэллон уже знал и хотел услышать подробности, другое становилось для него сюрпризом. По большей части дядюшка слушал молча, изредка приподнимая брови или потирая ладонью подбородок. Никаких замечаний Саннио не услышал — и рассказ о приключениях во время хлебного бунта, и отчет о распоряжениях, которые получили владетели Файе и Готье, герцог выслушал равно бесстрастно.
— Изумительно, — подвел он итог, когда племянник рассказал все. После этого дядюшка надолго застыл, глядя прямо перед собой. Саннио сначала сидел неподвижно, потом вспомнил, что не допил чай и вообще еще не успел наесться. Он принялся за очередную лепешку. Привыкнув к тому, что есть можно вволю и того, чего хочется — даже во время полуголода последней девятины слуги ухитрялись добывать и мясо, и свежую зелень, и муку — юноша обнаружил, что плотные завтраки его не прельщают, а мясо хорошо лишь для обеда. У дяди же вкусы были ровно обратные: обильный завтрак, скудный ужин.
Потянувшись к пузатому круглому чайнику, Саннио вспомнил, о чем не упомянул в своем рассказе.
— …и еще герцогиня Алларэ умерла. Событие это, наверняка важное для многих жителей столицы, едва отложилось в памяти Саннио, затерявшись среди многих других. Мио Алларэ умерла в Шенноре. Похороны, организованные кем-то из доверенных лиц герцога Реми, который так и сидел в той же крепости, были очень скромными, посторонних не приглашали. Может быть, именно поэтому младший Гоэллон и не задумался о том, как это связано с остальными столичными загадками и неприятностями.
— Что, простите?.. — интонация эта была уже знакома Саннио по разговору герцога с покойным министром Агайроном.
— Герцогиня Алларэ. Она в четвертую седмицу Святой Иоланды умерла. В Шенноре. Ее арестовали вместе с герцогом, тоже по обвинению в покушении… — объяснил юноша, начиная запинаться под пристальным взглядом дяди.
— Саннио, будьте так любезны, выйдите. Через три часа жду вас вместе с Бернаром. На пороге наследник оглянулся, но так ничего и не понял. Герцог скрестил ладони перед лицом, упершись переносицей в сложенные параллельно друг другу большие пальцы. Не видно было, куда он смотрит, и уж вовсе непонятно — о чем думает. Почему разговор прервался так неожиданно, Саннио тоже не понял. Объяснил ему вернувшийся через пару часов Кадоль. Не так уж долго пришлось ему говорить — к тому времени юноша сам вспомнил и единственную встречу с покойной герцогиней, и все ее слова. Теперь он понял, что она имела в виду, говоря обидные, гадкие вещи. «Руи отправил его ко мне с письмом — должно быть, хотел, чтобы мы познакомились. Может быть, он чему-то не обучен?.. Может быть, мне подарить ему свое платье?»
— Вы, молодой господин, не знали, конечно, — вздохнул Бернар, выслушав рассказ. — Так что и спроса с вас никакого. Я вам не рассказал — думал, вы знаете. Четыре года мы видели здесь эту даму…
— И что теперь?
— Ничего. Едва ли герцог будет с вами все это обсуждать. А вам я начинать не советую, — Бернар слегка нахмурился, и Саннио покорно кивнул. Обсуждать нечто подобное он не стал бы ни за какие коврижки. Хватило уже и того, как он ухитрился сообщить дяде эту печальную для него новость. Юноша посмотрел на потолок. Они с Кадолем сидели в гостиной на втором этаже, которая располагалась ровно под кабинетом герцога. Наверху было тихо — ни звука шагов, которые Саннио различил бы даже сквозь ковер и перекрытия, ни любого другого звука, и от этого было страшно. Потом — шаги, звон колокольчика внизу, торопливый полубег Никола, едва слышный скрип открывшейся двери, короткий приказ: «Воды!». Никола прошел вниз, чуть позже опять поднялся на третий этаж. Шаги, щелчок замка на крышке бюро, треск разрываемой ткани. «Благодарю, Никола, идите! Через четверть часа позовите Бернара и моего племянника!».
Бернар и племянник задумчиво посмотрели друг на друга, потом — одновременно – на водную клепсидру, но чаша на ней была размечена так, что позволяла определять лишь половину часа. Саннио с детства определял время без помощи прибора лучше, чем при помощи настолько «точных» часов, поэтому он и поднялся, когда истек срок. Тут же в гостиную заглянул Никола, сверявшийся с большими механическими часами внизу.
— Господин герцог просит вас к себе.