Реальность сердца (СИ)

— А почему он тебя звал? — спросил Саннио. — Что случилось?
— Господин герцог разбил бокал и поранил руку, — пожал плечами Никола. Взволнованным он не казался. — Ничего страшного.
— Иди, — резче, чем обычно, приказал Кадоль, и когда слуга вышел, неодобрительно покачал головой. — Молодой господин, ваше любопытство чрезмерно.
Саннио хотел так же недобро ответить, что любопытство и беспокойство — разные вещи, и Бернару не стоит делать ему подобные замечания, но промолчал. Пусть капитан охраны думает все, что ему угодно, препираться с ним сейчас нет ни малейшего желания. За те пару минут, что занял подъем на третий этаж, он успел спрятать все свои страхи и опасения под маску вежливого внимания. Так было нужно, и поступить иначе было нельзя. За три часа в кабинете мало что изменилось: только слуги убрали со стола, а герцог Гоэллон обзавелся полотняной повязкой на левой руке. При этом он ухитрился усесться ровно в ту же позу, в которой Саннио его и оставил: локти на столе, отставленные большие пальцы упираются в точку между бровями. Едва заметно пахло мазью, заживлявшей раны. В углу у бюро поблескивал не замеченный Никола осколок хрусталя. На нем играл невесть откуда взявшийся алый блик. Дядюшка проследил за племянником, уткнувшимся взглядом в граненый кусочек бокала, опустил руки на стол и улыбнулся.
— Да, я в очередной раз убедился, что кружки удобнее в обращении и гораздо крепче. Садитесь, господа, начнем наш военный совет. Я так надеялся, что мне больше никогда не придется в них участвовать — и вот с чего начинается мое возвращение домой…
— Вы не рассказали, чем закончилась война на севере, — спросил Саннио. — Она же закончилась?
— Разумеется, а то меня бы здесь не было. Главнокомандующий армии Тамера подписал капитуляцию, виновник всего этого безобразия арестован, скоро его привезут в столицу и будут судить… или не будут судить, но, все едино, брату нашей дорогой Керо ничего хорошего не светит, — герцог рассказывал спокойно и довольно равнодушно, словно его это мало интересовало. — Потери обеих сторон очень велики. Граф Меррес и его наследник, увы, погибли. Кстати, через час я должен буду уехать во дворец, так что давайте отложим обсуждение перипетий войны до вечера. Есть и более важные вопросы. Бернар, вы понимаете, что здесь происходит?
— Нет, господин герцог. Я перестал понимать это после вашего назначения и введения «королевской цены» на хлеб.
— Значит, вы разбираетесь в этом гораздо лучше меня, — усмехнулся Руи. — Я и этого-то не понял, а все мои предположения, пожалуй, не стоят и ломаного серна. У меня престранное ощущение: кажется, я вернулся не в ту Собру, из которой уезжал. Саннио подумал про себя, что ему с осени кажется, что он оказался не в той Собране, в которой родился, так что дядюшка со своим ощущением не одинок. Нечто похожее отражалось и на лице Кадоля; юноша вдруг задался вопросом: сколько еще человек в столице и во всех землях огромной державы, раскинувшейся от одного Предела до другого, думают сейчас о том же?..
— Где сейчас Далорн, вы не знаете.
— Нет, господин герцог, — ответил Бернар. — Если вас интересуют подробности ареста герцога Алларэ…
— Все это мне расскажет мэтр Длинные Уши, — отмахнулся Гоэллон. — Это и еще многое другое. Сейчас меня более всего интересуют Бориан и Керо. Бернар долго и дотошно, едва ли не дословно повторяя рассказ конопатого гвардейца, описывал все, что произошло в Скоре; за это время Саннио успел сходить в свой кабинет за письмами девицы Къела. В день получения он, поразмыслив, оставил оригиналы у себя, а Гоэллону отправил копии; оказалось, можно было и вовсе не стараться. Дядя взял их, не прерывая рассказ капитана охраны, прочитал несколько раз, аккуратно свернул и отодвинул от себя.
— Изумительно, — второй раз за день сказал Руи. — Ладно, господа, мне пора навестить его величество, я и так неприлично задержался и это не останется без внимания. Учитывая все то, что я узнал, и некоторые другие события… Есть шансы, что в следующий раз мы увидимся в Шенноре. Надеюсь, Саннио, вы еще помните рецепт потайных чернил.
 
— Вы шутите? — опешил юноша. Герцог поднялся из-за стола, посмотрел на племянника с высоты своего роста, от души потянулся, заложив руки за голову. Саннио что-то очень не понравилось в этом знакомом наизусть движении, которое он мог бы повторить по памяти. Не понравился ему и задумчивый пристальный взгляд, которым дядя по очереди смерил его и Бернара.
— Вероятно, шучу. Скоро увидим. Вы свободны, господа. Бернар поднялся, резко оттолкнув тяжелое кресло. Ножки, увенчанные металлическими лапами, скрежетнули так, словно на полу и вовсе не было ковра, а сам он был каменным. Герцог склонил голову к плечу, молча внимая этой сцене. Саннио застыл у своего кресла, разглядывая обоих. Что-то происходило прямо у него под носом, а он ничего не понимал.
— Перемените повязку, господин герцог, — сказал уже от двери капитан охраны; наследник изумленно сглотнул. Совет был разумный; полотняная тряпица на ладони Гоэллона-старшего насквозь пропиталась кровью. Удивительно было другое: на памяти юноши Бернар Кадоль еще никогда так себя не вел. Если то с Саннио он иногда держал себя вовсе не как почтительный вассал, а почти так же строго, как дядя, еще можно было понять: он действовал по приказу герцога; юноша знал это и подчинялся его распоряжениям насчет уроков фехтования и верховой езды, то вот это представление выходило за рамки всякого разумения. Еще интереснее было то, что герцог Гоэллон не оборвал капитана охраны, ведущего себя совершенно недолжным образом. Саннио посмотрел на дядю, возвращения которого так долго и страстно желал. На мгновение ему показалось, что на фоне сияющего летним светом окна застыл не живой человек, а портрет, причем — написанный старательно, но без души. В семейной галерее на втором этаже таких было лишь несколько; в остальных было куда больше жизни, чем в человеке, стоявшем рядом с Саннио. Усталость? Нет, не только. Арест друга, смерть бывшей любовницы, пропавший воспитанник и невесть что — с девицей Къела, самоубийство первого министра, с которым в конце зимы герцог, кажется, сблизился. Все это сразу после победоносной северной кампании, которая, кажется, стоила герцогу слишком дорого. Саннио не сказал бы, что дядя постарел, нет; скорее, он стал выглядеть моложе, хоть и заметно осунулся, а может быть, именно поэтому. Не чувствовалось в нем и того запредельного напряжения, когда, кажется, любая случайность заставит треснуть слишком сильно согнутый клинок, которое ощущалось в герцоге Алларэ в последний день бунта… Что-то совсем иное — так, наверное, стрела приглядывается к цели, пока лучник готовится к выстрелу. Обдумать свои наблюдения юноша не успел.
— Когда вы меня так разглядываете, я подозреваю, что Шенноры мне избежать не удастся, а вы это точно знаете и стремитесь наглядеться напоследок. Идите, счастье мое, идите…
— Куда тебя понесло?
— Мне жарко!
— Пять минут назад тебе было холодно.
— Для простуды это вполне естественно. А вот твоя ворчливость…
— Вполне естественна для преступника перед короной, разбойника и убийцы, — улыбнулся Эмиль.
— Первый раз узнаю о подобном признаке преступной натуры, — Керо откинула полу плаща и села, откинув с досок колючее остро пахнущее сено. — О таком я еще не слыхала!
— Ты о многом не слыхала.
— Вы удивительно любезны, господин Далорн!
— А вы удивительно самонадеянны, госпожа Къела!
— Эмиль, хватит! Ты невыносим…
— Да, я такой, — спаситель перевернулся на спину и вытащил из охапки стена стебелек душицы, засунул в рот. Керо посмотрела на него и невольно улыбнулась. Алларец, беспечно раскинувшийся на сеновале, внушал уверенность в том, что рано или поздно все кончится хорошо. Хотя пока что об этом можно было лишь молиться; молиться и верить в то, что Эмиль все-таки сумеет вытащить ее из этой гнусной истории, самой гнусной в ее недолгой жизни… Увидев за окном своей комнаты знакомого по Собре светловолосого человека, осторожно барабанившего пальцами по решетке, Керо испытала огромное облегчение. Она больше не одна в ставшем чужим и враждебным замке Бру, вот — господин Далорн, знакомый Руи, и то, что он висит на подоконнике, может означать лишь одно: алларский юноша пришел ей на выручку. Керо подбежала к окну.